Доноры за доллары

Санитары переглянулись.

– Что будет теперь? – жалобно спросил Колесняк у друга. Тот показал ему большой кулак с разбитыми костяшками. Колесняк пикнул и умолк.

Из клиники вышел кто-то в белом халате и быстро подбежал к машине, передав шоферу какие-то коробки. После того как он скрылся, вышел высокий незнакомец, сел в машину, и она тронулась.

Санитары снова переглянулись, вздохнули и закурили.

– Дела-а! – протянул Колесняк и поерзал задом по снегу.

Фесякин молчал. Колесняк снова попытался устроиться поудобнее и чертыхнулся:

– Вот, черт! Даже на снегу – и то жестко сидеть.

Он долбанул кулаком в снег и взвыл от боли.

– Блин! Тут что-то жесткое, – заныл он, потирая руку и поднимаясь.

Фесякин пощупал то место, на котором сидел его напарник, и тоже подскочил как ужаленный. Они вгляделись в снег. Из сугроба торчал кусок замороженной простыни.

– А вот и наш жмурик, – ласково протянул Фесякин.

– И что мы теперь делать будем? – с ужасом спросил Колесняк.

– Давай рассуждать здраво. Нам труп куда отнести сказали? Правильно – в машину. Машина – что? Машина уехала. И что – не оставлять же его на морозе, правильно? Все равно весной найдут – то-то будет праздник! Самое место для трупа где? В морге. А если кому-то надо его отвезти на машине – то его проблемы. Будет ему еще и машина, и танк с поездом. Что смотришь? – спросил он побледневшего от всего пережитого Колесняка, который порастерял большую долю своей самоуверенности. – Грузи давай! – прикрикнул он, хватая тело за ноги.

Колесняк вышел из столбняка и стал помогать другу.

* * *

Сегодня я решил для себя твердо – начинаю новую жизнь. Что-то мне подсказывало, что моей спокойной обывательщине настает конец. В воздухе носилось предчувствие того, что скоро мне понадобится больше, чем медицинский авторитет.

Именно поэтому утро началось с легкой пробежки, боя с тенью и холодных обливаний.

Готовя себе легковатый для отвыкшего от аскетизма организма завтрак, я почувствовал давно забытое напряжение в мышцах. Я с радостью подумал, что завтра они будут жутко болеть, чем приятно напомнят о своем существовании.

То, что я теперь просыпался по утрам один и шлепал босиком по холодному линолеуму в ванную, чертыхаясь и щурясь от солнечных лучей, имело свои плюсы. Я ни о чем не заботился, не напрягался, копил в себе силу и даже мог позволить себе носить любимые семейные трусы, которые моя любимая женщина не переносила на дух. И пусть не любит!

Я откупорил банку яблочного сока с мякотью и стал задумчиво пить кислую жидкость, время от времени морщась – видимо, кислотность у меня повышенная, нужно на минералку переходить.

Потом я не торопясь побрился, оделся и решил пройти пару остановок пешком. Светило пронзительное зимнее солнце, и к небу поднимались облачка пара от мерзнущих на остановке людей. Я позавидовал самому себе – мне не придется толкаться в автобусе и портить настроение. У меня есть время обо всем подумать.

Впрочем, думать было пока не о чем – все утихло. Но надолго ли?

Попав через два часа в кабинет к моему любимому начальству, я понял, что предчувствия меня не обманули.

– Что, – спросил меня первым делом Штейнберг. – По собственному желанию заявление напишете или мне вас по статье уволить?

Так – это уже серьезней, чем я думал. Что, мои подчиненные нажаловались на отсутствие начальственного пристального внимания и моей твердой, но справедливой руки? Интересно, у Штейнберга, может, и в пельменной весь персонал подкуплен?

– Конечно, по собственному, – смиренно ответил я ему. – Вы только хотя бы намекните, почему это я у вас работать жутко не захотел?

– Вот уж не знаю: что это с вами такое произошло? – съехидничал Штейнберг.

«Молчать, Ладыгин, молчать!» – уговаривал я себя, понимая, что сейчас не повод состязаться с ним в остроумии.

Штейнберг медленно прохаживался по кабинету, напоминая своими повадками проголодавшегося льва-людоеда.

– Ладыгин, я же вам не раз давал шанс исправиться, одуматься и посерьезнеть наконец. Я понимаю, что вы неплохой врач. Но неужели вам трудно попросить меня, чтобы я избавил вас от некомпетентных сотрудников, если вы с этой задачей сами не справляетесь? Зачем заводить все так далеко?

Я продолжал безмолвствовать и только переводил взгляд со сверкающих глаз Штейнберга на ковер под его ногами.

– В общем, я увольняю вашего Юдина и вас вместе с ним.

– Борис Иосифович, а за что? – осмелился поинтересоваться я.

– И вы это у меня спрашиваете? – Не получив и на этот раз ответа, Штейнберг продолжил: – В конце концов, я вас уже однажды предупреждал. Ваш Юдин – отвратительный врач, а вы, Ладыгин, – отвратительный администратор. В этом вся проблема.

Я хотел было возразить, что, в общем-то, не очень стремился к тому, чтобы попасть на эту должность. Но мне пришлось промолчать – время было не слишком подходящим для выяснения подобных вопросов.

– Что опять наделал этот злосчастный Юдин? – только и спросил я.

– А вы у него сами спросите – или вы ожидаете, что я у вас буду за секретаря?

– Тогда я пойду, Борис Иосифович?

Он промолчал и отвернулся к окну. Я понял, что меня увольнять не хотят, но Юдина здесь больше терпеть не будут.

Вызвав к себе Юдина, я со скорбью в голосе сообщил приговор начальства. Он закатил глаза и простонал:

– Господи, да что у вас тут за дурдом?

– В смысле? – не понял я.

– Почему здесь никогда ни о чем не спрашивают, а сразу выносят какие-то кардинальные решения? Здесь что – святая инквизиция у руля? – разозлился он.

Я предложил ему немного успокоиться и выложить все по порядку, не затрагивая начальство и, по возможности, не нервничая. Юдин с минуту помолчал, зло глядя в потолок, а потом сбивчиво стал рассказывать, что его сегодня с утра пораньше вызывали в кабинет к главному, где в присутствии работников хирургии обвиняли в том, что он не способен правильно поставить диагноз.

– Завхирургией орал, как ошпаренный, Штейнберг носился по кабинету и кричал: «Это – безобразие!» Я не мог добиться от них ничего конкретного, пока мне хирург не рассказал, из-за чего сыр-бор разгорелся. Оказывается, ночью на «Скорой» привезли пациента с острым приступом язвенной болезни. Ну, и сразу оперировать, конечно. А он возьми и умри от сердечного приступа… – Юдин замолчал, глядя на меня обескураженно.

– Ну, а вы-то тут при чем?

– Вот и я сперва не понял. А они мне карточку суют в нос. Оказалось, это мой пациент. Он ко мне приходил накануне с жалобой на желудок. Я послал его на гастроскопию. Посмотрели – все нормально, здоров, как бык, только кислотность слегка повышенная. Поводов для беспокойства не было никаких – не было у него язвы. Я ему, естественно, профилактические процедуры прописал и отпустил подобру-поздорову. А его на следующий же день – на «Скорой» к нам. Как такое может быть – никто не знает. Да еще у него сердце слабое оказалось. Они на меня: почему кардиограмму не сделал? Интересные такие! Я же его на операцию не посылал, правильно? Передо мной такая задача не стояла. А они бы и сами могли подсуетиться, если такие умные.

– Вы им так и сказали? – ужаснулся я.

– Нет, конечно, – успокоил меня Юдин. – Но я им настоятельно посоветовал разобраться с хирургом. Только, видимо, я крайним и останусь.

– Прекрасно, прекрасно! – протянул я. – Никуда отсюда не уходите. А лучше – идите пока к моргу, а я попозже спущусь. В разбирательстве подобного рода, как показывает опыт, лучше действовать, не теряя ни минуты!