Это было

Мачеха горевала недолго. Через месяц в гости к ней стал захаживать немецкий офицер.

Прошел месяц войны, другой, год, следующий. Стало казаться, что фашисты пришли в страну навсегда.

Но холодным осенним утром 1944 года мотоциклы снова заполнили улицы города, буксую в глубоких лужах, они покидали город. На этот раз люди в черных мундирах не улыбались.

Жители городка, выстроившись у дороги, наблюдали за их отъездом. Когда мальчик вернулся домой, там никого не было: мачеха уехала вместе со своим кавалером-немцем.

Четырнадцатилетний мальчик остался один. Никому не было до него дела. Проголодав неделю, мальчик решил идти к матери.

Он прошел полсотни километров без еды и денег. Только это спасло его от мародеров, бродивших по дорогам войны.

Голодный и измученный, он вошел в родной дом. Мать возилась на огороде, в хате по полу ползал годовалый братик. Увидев старшего сына, женщина недовольно сказала: «Мне тебя кормить нечем». Мальчик расплакался. Мать вытерла ему лицо подолом и сказала:

– И чего ты плачешь? Я ж тебя не выгоняю.

Она недавно овдовела – с фронта пришла похоронка на второго мужа – и снова в одиночку управлялась с хозяйством и домом.

До их городка, отрезанного бездорожьем, фашисты не дошли. Люди три года войны жили плодами своих трудов. Но после войны легче не стало. Мать, подстегиваемая бедностью и жадностью, работала не покладая рук и экономила на всем. Жили впроголодь.

Подростки войны, несчастное поколение неприкаянных, не успевших узнать ни любви, ни заботы, но увидавших слишком много смерти, крови, страданий. Жизнь научила их, рано повзрослевших, жестокости и цинизму, и почти не дала уроков добра и милосердия.

Весной 1946 года в деревнях начался лютый голод: власть забрала продукты для города, а земля еще была пуста. Деревенские мальчишки, измученные голодом, особенно невыносимым, когда тебе пятнадцать лет, взломали вагон на ближайшей железнодорожной станции в поисках съестного. Их схватили.

Законы сурового сталинского времени были беспощадны: расстреливали и двенадцатилетних. Отцу «повезло»: за грабеж в организованной группе он получил «только» 10 лет лагерей.

Так мой отец в числе тысяч других заключенных оказался в Норлаге – лагерь, организованном       для строительства горнометаллургического комбината в суровых условиях Заполярья. Туда со всей страны свозили заключенных: нужны были и рабочие руки, и специалисты.

Условия в лагере были самые тяжелые. Зима на Крайнем Севере кажется бесконечной: снег выпадает в начале сентября, а тает лишь к середине июня. Полгода солнце на небе не появляется, полгода – не заходит. Зимой – сорокаградусный мороз и ледяной ветер. В таких условиях заключенные строили комбинат и город – Норильск.

В этом сталинском лагере, как и в любом другом, среди заключенных было много образованных людей. Соседями отца по бараку были инженер, учитель, священник, напарником на работе – профессор. Мужчины разного возраста, оторванные от семьи, друзей и любимого дела на многие годы.

Но ни тяжелый труд, ни изоляция не могут избавить человека от потребности в привязанности, от желания защитить более слабого и беззащитного. Отец годился им в сыновья. Узнав, что до войны он успел закончить только пять классов, соседи по нарам взялись помочь ему с учебой,

Инженер объяснил математику и физику. Профессор славистики читал ему на память стихи, пересказывал романы Толстого и Тургенева. И на всю жизнь заразил отца любовью к книгам. Именно благодаря этим людям отец узнал радость познания.

После смерти Сталина и кровавого Норильского восстания лагерь закрыли. Отец пошел работать на построенный им комбинат, окончил вечерний техникум, получил комнатенку в бараке и стал собирать библиотеку.

В единственном книжном магазине Норильска он заметил смешливую голубоглазую девушку. Моя мама поехала в Норильск по комсомольской путевке – в поисках романтики и заработка.

Простоватый, деревенский парнишка сначала не казался ей перспективным кавалером. Но он забавлял ее своим смущением и неловкостью, да и подруги с завистью посматривали на ладного, светлокудрого паренька, а это тешило ее самолюбие.

Через полгода она ответила отцу: «Да», и по пути с работы они расписались. Молодой муж привел новобрачную в свою комнатку. Там началась моя история.

Я родился в единственном роддоме Норильска под бесконечное завывание суровой таймырской вьюги. И рос вместе с городом.

Родители работали целыми днями, отец – на комбинате, мать заведовала книжным магазином. Для меня взяли няню – Марью Ивановну, простую деревенскую старушку. У нее были гладко зачесанные волосы, очки в тяжелой оправе, грубые, мозолистые, но теплые и ласковые руки. Она столько раз гладила ими меня по голове, что я, наверно, пропитался их теплом на всю жизнь. Как и положено образцовой нянюшке, она пекла вкусные пирожки, знала много колыбельных песенок и бесчисленное количество сказок. Однажды с детской непосредственностью я спроси: где ее дети? Она промолчала и погладила меня по голове вдруг ставшей тяжелой рукой.

Мое детство было заполнено ее любовью и заботой. Умерла она, когда мне исполнилось шесть лет. Родители скрыли эту смерть от меня, решили, что не нужно «травмировать ребенка». Мне сказали, что нянюшка уехала домой, потому что я уже большой и должен все делать сам.

Это была первая потеря в моей жизни. Я плакал и никак не мог понять, почему нянюшка уехала, не попрощавшись со мной.

Я пошел в первый класс в единственную норильскую школу. Из-за сильных ветров и сорокоградусных морозов уроки часто отменяли, и мне приходилось, сидеть дома. От скуки я забирался на подоконник и наблюдал, как метель закручивает бесконечные снеговые спирали, потом стал перебирать отцовские книги и увлекся чтением.

Тяжелый климат Заполярья разрушал здоровье моего отца, подорванное лагерем. Врачи посоветовали ему переехать. Родители легко решились на это – библиотекари и инженеры были нужны везде. После десятичасового перелета я первый раз в жизни увидел высокие, под самое небо, деревья, стайки непоседливых воробьев и неторопливых голубей, поразившие меня после скудной природы Таймыра.

Мы поселились в небольшом городке у родственников отца, они подыскали для родителей работу и жилье.

Отец пошел строить мосты. Мать работать библиотекарем. Оба много работали, но денег постоянно не хватало. Наверно, поэтому мне не покупали игрушки – родители называли их баловством.

Я рос обычным «хомос советикус». С девяти лет я с гордостью стал носить на груди звездочку с кучерявым мальчиком в центре, а с одиннадцати лет считал, что самым счастливым днем в моей жизни должен быть – 22 апреля – день, когда меня приняли в пионеры.

По праздникам на центральной площади нашего городка вывешивали один и тот же лозунг – огромные белые буквы на ярко-красном сатине: «Наши дети будут жить при коммунизме». И я всякий раз перечитывал его с удовольствием: ведь вот, как мне повезло – я один из этих самых детей-счастливчиков.

Но в те годы до «всем по потребностям» было далеко. Вся страна стояла в очередях.

Мой уголок – старая железная кровать у печки, стол, за которым я делал уроки. Над ним мама разрешила мне повесить любимые картинки. С одной из них задумчиво смотрел вечно прекрасными глазами царственный мальчик Тутанхамон. С другой – грозно хмурил брови Л.Толстой, мой любимый писатель.

Родители старались, как могли, чтобы в доме был достаток. В серванте, символе советского благополучия, поблескивали тщательно перемытые граненые рюмки, пыжился чайный сервиз в красные розы. Главным украшением дома был телевизор с двумя программами, накрытый кружевной салфеткой.

По вечерам мать подолгу возилась у прожорливой печи-плиты: готовила еду из добытой в очередях провизии. Но последнюю неделю до получки ужин нам часто заменяла тюря – черный хлеб, накрошенный в молоко. А порой не было денег и на молоко, и мама крошила хлеб в подсоленную воду, заправленную постным маслом. Отец возвращался с работы поздно, уставший, измученный. Он с трудом снимал сапоги, тяжелые от грязи, молча глотал незатейливую похлебку и сразу засыпал. Работал он до изнеможения, часто без выходных – на стройках социализма всегда был аврал.

Но его тяжелый труд оплачивался плохо. Школьный костюм из колючей ткани я носил года по три: мне сразу покупали его на вырост. Ботинки, тяжелые, жесткие, натирали кровавые мозоли, но я терпел. Других не было.

Но я не замечал диссонанса между тем, что видел вокруг и что узнавал в школе на политинформациях. На них меня убеждали, что наша могучая страна процветает, Советская власть заботиться о каждом гражданине, демонстрирую всему миру образцы человеколюбия. А в капиталистических странах бедняки страдают под гнетом буржуев-эксплуататоров. Я был впечатлительным мальчиком и очень жалел несчастных бедняков в далеких странах. И радовался, что мне повезло родиться в такой хорошей стране.

И я старательно помогал своей великой Родине: собирал макулатуры и металлолом – таскал с ребятами тяжеленые железки с полей, которые были сплошь заставлены брошенной сельхозтехникой.

Детская память с завидным упорством сохраняет радостные мгновения. Вот мы собираемся в гости. Мама такая нарядная в платье с разбегающимися по подолу васильками, в беленьких туфельках, освеженных мелом. Я так горжусь ею!

А вот отец нашел время поиграть со мной в шахматы, достает тяжелую доску-коробку с грубо вырезанными фигурками – бесценное сокровище. И я аккуратно расставляю пешки, остро пахнущие лаком.

Воскресенье я проводил в маминой библиотеке. На длинных стеллажах стояли сотни книг, лежали подшивки журналов. Я забирался в дальний уголок и часами перелистывал журналы, рассматривая фотографии – искал статьи о путешествиях, о дальних странах. Я любил свою родину, но не менее страстно хотел увидеть мир.

Повзрослеть меня заставляло горе.

Отец погиб на какой-то из строек социализма, когда мне было пятнадцать лет, как ему перед арестом. Прицеп с камнями, плохо закрепленный всегда пьяными дорожными рабочими, сорвался, понесся по наклонной и ударил его сзади прицепным крюком. Перелом свода черепа.

Я долго не мог принять его смерть: придумывал свое объяснение его отсутствию: отец уехал далеко, надолго – у него очень важная командировка. Он обязательно вернется, обнимет меня как всегда, и, молчаливый, неулыбчивый, объяснит, где был так долго.

Мама бурно переживала свое горе. Мое сердце разрывалось от жалости к ней. Но прошел месяц-другой, она успокоилась, очень располнела, опустилась, перестала следить за собой. «Не для кого мне теперь красивой быть!» – объяснила она эту перемену.

По вечерам в нашем доме стали засиживаться соседки, поболтать, пожаловаться на детей, мужей. И мне стало неуютно в моем уголке.

И как только я окончил школу, то сразу поехал в город – учиться. В советских вузах не было специальности «путешественник». И я выбрал исторический факультет, рассудив, что путешествия во времени ничуть не менее увлекательны, чем по планете.

Непросто было мне, наивному провинциалу, привыкать к городской жизни. Но удовольствие от учебы искупало все трудности.

Я с наслаждением и восторгом изучал нравы и традиции Древнего Египта, жители которого выстроили гармоничные отношения со смертью. Восхищался Вечным Римом, граждане которого были не только успешными завоевателями, но и старательными учениками покоренных народов. Я узнал, какая цена была заплачена за величайшее сооружение на Земле – Великую Китайскую стену.