Взрослые сказки о Гун-Фу. Часть IV: Все настоящее одинаково

– Майор, насколько мне известно, старше капитана, не так ли, капитан?

– Да ладно, удивился О’Коннор, не можешь ты в твои годы быть майором.

– В мирное время, конечно, не могу. Но не забывай, была война и майорское звание мне дали вместе со звездой «Героя Вьетнама».

– Ладно, смотри, майор, – ухмыльнулся О’Коннор. – С этими словами он в несколько секунд разобрал револьвер. Все произошло так быстро, что правильнее было бы сказать не «разобрал», а «разбросал». К моему удивлению, его огромные лапищи весьма ловко разложили отдельные детали на столе, явно предназначенном для сборки и разборки оружия, именно в том порядке, в котором он разбирал револьвер. Видимо, так его учили, – чтобы потом было быстрее и легче собирать.

– А теперь смотри внимательно, – сказал он, – теперь покажу, как его собирать.

– А зачем? – удивился я.

– Как это зачем? – в свою очередь удивился капитан. Мы вообще-то сюда пострелять пришли. А если кто не знает, то напоминаю: из разобранного револьвера не постреляешь. Или ты врешь, что не умеешь им пользоваться, или у тебя в кармане лежит такой же, только поменьше?

Если бы я умел обижаться, то точно бы обиделся.

– Я вообще не ангел и при необходимости совру не задумываясь, – сурово сказал я О’Коннору. – Да что там совру, я и убью не задумываясь. Все это тебе прекрасно известно. Но сообщаю тебе хорошую новость: друзьям я не вру никогда. Так что ношу я с собой только нож, чего от тебя никогда не скрывал.

– Ну, к этому-то я уже привык, – ухмыльнулся О’Коннор. – Хотя, как полицейский, не должен был бы. Но как ты собираешься стрелять, если не соберешь револьвер?

– Соберу, соберу, – отмахнулся я. – Смотри.

С этими словами я смешал детали револьвера, так аккуратно разложенные капитаном, и закрыл глаза. А затем, к огромному удивлению О’Коннора, собрал револьвер вслепую, наощупь. Завершив сборку, я взвел его и нажал на курок. И тут я первый восхитился этой допотопной штуковиной. Ход у курка был очень мягкий, а звук, с которым работал механизм, напоминал звук дорогих часов, только был заметно громче.

Удивить полицейского с таким стажем практически невозможно, однако мне это удалось. Слов у капитана не нашлось. Единственное, что он смог проговорить, было: «Как?! Ты же никогда этого не делал, а детали здесь маленькие, да и форма у них весьма замысловатая».

Тут было не поспорить, несмотря на то, что у револьвера внушительный размер, детальки в нем действительно «ювелирные», для сборки-разборки без отвертки не обойтись. Это вам не автомат Калашникова, который разбирается голыми руками. Но для меня все равно это было несложно. Достаточно было просто повторить процесс разборки в обратном порядке. Так что мне нужно было всего лишь запомнить, как капитан разбирает свой револьвер. А с памятью у меня было все в порядке. Об этом позаботился учитель Ван. Когда я изучал под его руководством иглотерапию, он никогда не наказывал меня за невыученный урок. Он просто заставлял меня корпеть над книжкой всю ночь, а так как я всегда любил поспать, то для меня это было очень серьезный стимул. Две ночи подряд он никогда не лишал меня сна (считал, что у меня низкий уровень подготовки и две бессонных ночи одна за одной могут причинить вред здоровью и повлиять на качество наших занятий), поэтому если мне снова не удавалось выучить урок, то на следующие сутки он лишал меня еды. А так как я любил поесть ничуть не меньше, чем поспать, то и это было не менее серьезной мотивацией.

Этот вид памяти Ван называл «книжным» и считал его более важным для врача, чем для воина. Была еще память, которую он называл «двигательной», а я «киношной». Развивал он ее простейшим способом: он ставил меня в такие условия, что я изо всех сил старался запоминать любое его движение с первого раза. Например, целую неделю собирался показать мне какую-то «особо эффективную» технику. А надо сказать, что когда меня отдали «в науку» к Вану, мне было тринадцать лет и я верил в то, что бывает «особо эффективная» техника. Это потом я понял, что не только не бывает «особо эффективной» техники, но что на определенном уровне техника практически исчезает. Точнее, она не исчезает, она «впитывается» в человека и становится его личным мастерством. А если я мастер, то в моем исполнении любая техника эффективна. Я могу просто посмотреть человеку в глаза, и ему станет плохо от одного моего взгляда. И это не шутки, это и есть мастерство. Но тогда я постоянно надеялся, что Ван покажет мне эту самую «особо эффективную» технику. И Ван никогда не обманывал меня: в его исполнении любая технику была «особо эффективной».

Но старый хитрец показывал ее всего единожды. И он выдрессировал меня так, что к восемнадцати годам я с одного раза без всяких усилий запоминал любое, самое сложное движение. Да что там движение, у меня в голове словно была кинокамера, которая запоминала все, что было мне нужно. Был у него и «медицинский вариант» тренировки «кинокамеры» у меня в голове. Иглы сложным пациентам в первый раз он ставил сам. Я внимательно смотрел на этот процесс, а назавтра, во время следующего сеанса должен был поставить иглы уже сам. При этом следует иметь в виду, что Ван ставил игры очень быстро, его руки просто порхали. Капитан же разбирал револьвер намного медленнее. Так что после такой школы запомнить, а затем воссоздать в обратном порядке процесс разборки револьвера для меня не составляло вообще никакого труда.

Выслушав все это, капитан кивнул головой, а потом спросил:

– Но ты же делал это вслепую, на ощупь, причем прежде ты этих деталей и в руках не держал.

– Конечно, не держал, – легко согласился я, – но Ван учил меня не только иглотерапии, он делал из меня традиционного азиатского врача. Вот представь, ученик Вана ломает руку. Может, сам же Ван ему ее и ломает. Рентгена у него нет, а лечить надо. Хорошо, если перелом без смещения. А если со смещением, да еще оскольчатый? Костоправ вроде Вана или моего деда «собирает» отломки кости на ощупь. Я с детства видел, как это делает дед, и тогда это казалось мне чудом. Впрочем, это и было чудом. Когда меня начал обучать Ван, я понял почем фунт лиха, точнее, почем фунт чуда.

Чтобы научить меня этому, Ван поступал просто. Он брал небольшой, размером в два кулака, глиняный горшок и клал его в кожаный мешочек. Мешочек он завязывал и, не говоря худого слова, бил им о ближайший камень. Моя задача состояла в том, чтобы сложить обломки горшка, не развязывая мешочка. На эту науку мне потребовалось чуть меньше пяти лет. И заметь, капитан, обломки горшка по форме несравненно сложнее деталей револьвера. Так что мне собрать револьвер – это все равно что тебе выпить кружку пива.

Слушая это, О’Коннор только чесал в затылке.

– Странные вы люди, – с удивлением сказал он. – Зачем тратить годы на эту чепуху, если есть рентгеновский аппарат, есть УЗИ?

– У каждого свои методы, – легко согласился я. – Зато аппарат УЗИ дорогой, а я вообще ничего не стою.

– Как это не стоишь?! – возмутился капитан. – Жизнь человеческая бесценна.

– Это как посмотреть. У вас она бесценна, потому что ее нельзя ничем оценить, а у нас она бесценна, потому что ничего не стоит.

– Ладно, спорить не будем, каждый все равно останется при своем мнении, лучше я тебе расскажу, что мне напомнил твой способ реконструировать способ сборки по способу разборки.

И вот какую историю рассказал мне капитан.

«Мой папа очень любил машины. И не только ездить на них, но и возиться с ними. Денег у него особенных никогда не было, потому что он был честный коп и жил на одну «копскую» зараплату. А она весьма невелика. Конечно, коп «кормится с ладони государства» (помощь при покупке дома и при обучении, медицинская страховка, форменная одежда и так далее), но на руки он получает совсем немного. Папе же очень хотелось иметь спорт-кар. А в те времена была машинка, которая называлась «Лотус Мкб». Машинка была простенькая: двухместный открытый спортивный автомобильчик в виде сигары. Он был такой маленький, что лично мне напоминал игрушку, а посадка у него была настолько низкая, что мне казалось, будто я еду, – прости меня, – задом прямо по земле. Всего три скорости, моторчик мощностью 50 лошадок. Максимальная скорость – 150 километров в час. Машинка эта до сих пор стоит у меня в гараже, на днях я тебе ее покажу. Она на ходу, сможешь даже покататься. Тебе понравится.

Была у этой машинки одна особенность, которая моего папу особенно заинтересовала: «Лотус Мкб» можно были приобрести не целиком, а в виде комплекта деталей (называлось это «кит-кар»), так сказать россыпью. В общем, такой взрослый конструктор, рассчитанный на то, что человек, умеющий отличить гаечный ключ от топора, мог бы полностью собрать себе машинку часов за двадцать. Фокус был в том, что такую покупку в те времена можно было оформить как «некоторое количество запчастей». А покупка запчастей не облагалась налогом и потому собственноручно собранный автомобиль обходился намного дешевле, чем готовый. И все по закону. Мало того, качество сборки было высочайшее: каждый делал сам для себя. Само собой, к такому «конструктору» прилагалась инструкция по сборке.

Это кит-кар расходился, как горячие пирожки, главный конструктор компании «Лотус» написал книгу «Построй свою спортивную машину всего за 250 фунтов!», которая стала бестселлером. Оно и понятно, в то время получить машину за 250 фунтов казалось такой же несбыточной мечтой, как и сейчас.

Мне было точно известно, кто будет помогать папе собирать эту машинку и потому мне особенно нравилось то, что она маленькая: вся рама весила всего 25 кг, так что работа по сборке не должна была быть тяжелой – так, развлечение».

Я никак не мог понять, к чему эта история. Но вопросы задавать не торопился: если даже не узнаю, для чего капитан мне все это рассказывает, то на раритетном спорт-каре покатаюсь точно. Но капитан ничего не забыл, склероза у него точно не было.

«Я, как настоящий ирландец, англичан не слишком люблю. Но дураками их точно не считаю. Так вот, английская налоговая инспекция быстро поняла, сколько человек недоплачивает налогов, если покупает автомобиль по цене запчастей. И они поступили очень просто и очень хитро: запретили прикладывать к «набору запчастей» инструкцию по сборке. Зачем тебе инструкция по сборке, если ты не собираешься собирать автомобиль. А если собираешься, то и плати налоги как за автомобиль, а не как за груду деталей. Но умники из компании «Лотус» оказалась еще хитрее: вместо инструкции по сборке автомобиля они стали прикладывать инструкцию по его разборке. У тебя такой же подход: ты смотришь, как я разбираю револьвер, делаешь все в обратной последовательности и собираешь его».

За всеми этими «сборками-разборками» мы чуть не забыли, зачем мы сюда пришли. Тир все-таки, место для стрельбы, а не для разговоров. Хотя говорилось здесь хорошо: никого, кроме нас с капитаном, а звукоизоляция (чтобы шум выстрелов не беспокоил жителей близлежащих домов) была такая, что казалось, будто кроме нас во всем мире вообще ничего не существует.

Оказалось, что стрелять из капитанского револьвера очень приятно. Тяжелый, громкий, с сильной отдачей. В общем, когда стреляешь, то стреляешь. К удивлению О’Коннора (а еще больше к моему собственному), я через какое-то время приспособился и даже начал попадать в мишень. А еще через какое-то время пули стали ложиться в десятку чаще, чем у самого О’Коннора, который, надо отдать ему должное, отлично стрелял даже для полицейского. Но это не имело значения. Главное, я получил удовольствие. Я вдруг понял, что стрельба успокаивает мой ум. А какая разница, чем его успокаивать, как по мне, так лучше стрельбой по мишени, чем выпивкой. Для печени полезнее.

Так что стрелять мы закончили далеко за полночь, благо, в патронах ирландская полиция недостатка не испытывала.

Свое недельное «поварское рабство» я отработал очень успешно: живот у Дамочки не болел ни разу, она действительно похудела на три с небольшим килограмма и при этом прекрасно себя чувствовала. Я не стал ей говорить, что во все приготовленные мною блюда я «впихивал» большое количество Ци. Ей этого знать не нужно, это требовалось только вначале, чтобы запустить процесс.

Вскоре Дамочка под моим присмотром нашла себе нормальную повариху: здоровенную веселую деревенскую деваху, которая готовила просто, но «с душой». При этом мы договорились, что относиться к ней Дамочка будет как «к родной», чтобы деваха готовила для нее не только за плату, но и с радостью.

После этого случая пациентов у меня резко прибавилось. Точнее, пациенток, потому что Дамочка рассказала обо мне своим «подружкам», к которым причисляла всех, кого считала себе ровней и тех, кто был ей чем-то полезен, но кого нельзя было причислить просто к обслуживающему персоналу.

Одна из таких «подружек» оказалась весьма интересной персоной. История с ней была такая.

У Дамочки по всей квартире было расставлены большие (думаю, размер их колебался от 8–10 до 20–25 дюймов) фарфоровые куклы, которыми она весьма гордилась. Куклы были разные. Были мужчины, и были женщины. Были современные, и были подделки под старину. А как роскошно были они одеты: шелк, бархат, кожа, вышивка. Дамочка говорила, что это авторская работа и каждая кукла существует лишь в единственном экземпляре. Еще сказала, что они очень дорогие. Но об этом можно было и не говорить – это было видно даже такому несведущему в этом человеку, как я. Работа была действительно высокохудожественная. И живя у Дамочки, я часто останавливался просто чтобы полюбоваться на эти скульптуры (называть из куклами у меня язык не поворачивался).

И вот однажды Дамочка сообщила мне, что она говорила обо мне с женщиной, которая делает этих кукол (я сразу же прозвал ее мастерицей-кукольницей), и та хотела бы со мной проконсультироваться из-за того, что стала быстро уставать. Я, разумеется, был не против и даже напросился к ней в гости, когда Дамочка сказала, что Николь делает кукол прямо у себя дома.

Николь оказалась изящной женщиной лет тридцати пяти. Тоже достаточно странная персона: француженка, переехавшая из-под Парижа в небольшой ирландский городок. Впрочем, не мне об этом говорить… Она жила здесь вместе со своим мужем, здоровенным рыжим ирландцем (просто классический тип), явно добродушным и явно не дураком подраться и выпить.

На мою просьбу показать как она делает такую красоту Николь откликнулась с большим удовольствием и мы пошли к ней в мастерскую. Я попросил разрешения присесть в уголке и, если это возможно, показать мне различные этапы работы. Сам я руками умею делать три вещи: лечить людей (ставить иглы и делать точечный массаж) и наоборот, ухудшать им здоровье (вплоть до летального исхода), а также по-любительски готовить. В общем, можно сказать, что ничего не умею. Но зато мне очень нравится, когда кто-то умеет и я очень люблю на это смотреть. Впрочем, смотреть на то, как мастер что-то делает, всегда приятно.

По-моему, Николь была только рада заинтересованному зрителю. В работе у нее одновременно было несколько кукол, так что она показала мне сразу несколько «процедур». Сначала она отлила несколько частей для новой куклы и даже поставила какую-то часть в печь на отжиг. Она показала, как кроит и вышивает куклам одежду, как кроит им обувь и перчатки. При мне она «построила» такую шляпку, которая сама по себе представляла произведение искусства. Все это длилось не менее восьми часов. Я тихо сидел в уголке, а Николь, кажется забыв обо мне, трудилась, не останавливаясь. Ее рыжий муж несколько раз пытался оторвать ее от этого процесса, но сделать это ему удалось лишь к вечеру. А я был в восторге, тем более, что уже знал, как нужно сделать так, чтобы Николь перестала быстро уставать. И сделать это было просто.

Когда мы перешли в гостиную пить чай (хотя была примерно полночь, Николь с явным неудовольствием оторвалась от работы), я рассказал им историю о том, как однажды мой учитель Ван давал лечебные рекомендации прямо «на ходу».

Дело было так. Когда Ван ходил в деревню лечить, он брал меня с собой, чтобы я учился ремеслу. И вот однажды он при мне «тормознул» человека прямо на улице. Он велел ему повернуться к солнцу и высунуть язык. Внимательно осмотрев его, он изрек: «Явное переутомление. Меньше работать, больше отдыхать. Меньше переживать, больше пребывать в покое. Хорошо питаться и радоваться жизни». Потом похлопал обалдевшего от такого осмотра крестьянина и пошел дальше.

– В вашем случае, – обратился я к Николь, – рецепт еще проще и короче. То, что вы любите свою работу и делаете ее с наслаждением, – это прекрасно. Но запомните три слова: нужно научиться останавливаться. Будете выполнять эту рекомендацию и все сразу станет легче.

– Так просто? – удивилась Николь.

– Ну, если нужно сложнее, то можно и сложнее. Во-первых, если вы научитесь останавливаться, то автоматически будете меньше работать и больше отдыхать. Это, так сказать, видимая или явная часть рецепта. Но есть у него и скрытая, но от того не менее важная часть, которая относится к уму. Кстати, думаю, вы обратились ко мне как к восточному врачу, но отвечу я вам как врач западный. Так вот, западная психология считает, что у человеческого ума есть три основных способа борьбы с эмоциями: подавить (или сдержать) их, выразить и избежать.