Диббук

Мойша, взяв ключи, быстро закрыл библиотеку и повесил на дверь табличку «Закрыто», и молодые люди пошли к нему домой.

Жил Мойша в подвале под книжным магазином прямо напротив одноэтажного деревянного здания синагоги, квартира была заставлена книгами, горячей еды в квартире тоже не водилось, Мойша предложил ему отобедать кусочком ржаного хлеба, луком и кусочком сыра, клятвенно пообещав сходить в магазин.

Лева почему-то в квартире друга почувствовал себя в безопасности, аппетит дал о себе знать, он перекусил данными блюдами. Порывшись в шкафу, Мойша нашёл сухое печенье и немного чайной заварки.

После чая с печеньем Файнман побежал в магазин, а Лев остался разглядывать литературу, коей была заставлена вся квартира, – огромное количество книг на польском, русском, немецком, идише.

Вскоре Файнман вернулся из магазина с продуктами, и всю оставшуюся половину дня одноклассники вспоминали школьные годы и общих знакомых.

Мойша постелил Льву на полу, Коганович быстро заснул, но проснулся ночью – в тёмные окна подвала кто-то стучал, на улице завывал сильно ветер, в дверь кто-то стучался, Мойши не было, за дверью стук сменился противным скрежещущим звуком, будто кто-то царапал снаружи дверь, открывать её Лев так и не решился. Прошла будто целая вечность, полная страха, пока с первыми запевшими петухами всё стихло.

Кворум

Утром цадик и десять мужчин, включая Мойшу, повели Лёву в синагогу, один из мужчин нес тот злосчастный винный ящичек. Под сводами старой синагоги наконец-то был совершён обряд – мужчины долго жгли благовония, читали тексты задом наперёд, дули в шофар. Синагогу трясло, как при землетрясении, но в итоге дух был загнан обратно в винный ящичек, который предстояло закопать в землю.

И процессия из мужчин, одетых в религиозные одежды, и Льва выдвинулась на окраину города, где неподалёку от леса шкафчик был погружён в металлическую коробку и закопан глубоко в землю.

Лев избавился от своих ночных кошмаров, он пытался узнать историю семьи Езафовичей, общаясь со старыми слугами, жившими их в доме. По их словам, Ривка увлекалась сеансами спиритизма, и в одну из ночей она призвала в дом нечто страшное, которое разрушило её жизнь, и, по слухам, после её смерти из Минска были приглашены цадики, которые заключили духа в ящичек, и по всей видимости, про него забыли, и он просто был в доме Хаи до момента передачи Когановичу.

После

В конце июня 1941 года Лев Коганович был призван в действующую армию и отбыл на фронт в качестве военного врача, в сентябре того же года, контуженный, после бомбардировки госпиталя и полного разгрома армии, он выбрался к своим родным местам, захваченных немцами. Он ничего не мог узнать про отца и мать, про родственников – немцы их уже вывезли в лагерь вместе с остальными евреями города.

Его приютила семья белорусов, внуков которых он успешно лечил, и уже год с лишним он скрывался в погребе, изредка выбираясь помыться в баню.

Сидя в погребе, он долго думал о своей жизни, вспоминал родных, Хаю, знакомых, одноклассников и родственников, об их судьбах он ничего не знал.

Осенью 1942 года он слышал о партизанах и карательных отрядах, расстреливающих семьи тех, кто укрывает евреев и партизан. В октябре пожилой хозяин дома Георгий с грустью сообщил о том, что их соседей расстреляли каратели.

Лев решил уйти, и ночью он, одетый в потрёпанную военную гимнастерку, накинув сверху рваную фуфайку, отданную ему хозяевами дома, поблагодарив их за всё, скрылся в чаще леса.

Юрий и Лев

Отряду Кормакова в этой экспедиции против партизан не везло, противнику удалось заманить в засаду отряд карателей. Юрий, угрожая членам своей группы расстрелом на месте, заставил их отбиваться, и им удалось вырваться из засады, но их осталось всего трое плюс один тяжелораненый, которого он без сожаления застрелил.

Лев слышал винтовочные выстрелы, взрывы гранат, он спрятался за деревом и интуитивно понял, в какой стороне идёт стрельба, ему оставалось лишь надеяться на партизан, к которым он хотел примкнуть и вместе с ними сражаться.

Он продолжал прятаться в лесу, где был обнаружен остатками группы Кормакова.

Его сразу опознали, один из бойцов группы, белобрысый молодой парень, признал в нём доктора и даже сказал командиру группы о том, что, дескать, он им пригодится. Второй, пожилой хромающий мужик, потребовал у командира группы оставить врача, так как тот им всегда пригодится.

Кормаков не верил своим глазам, найденный в лесу человек в потрёпанной советской гимнастёрке и грязном ватнике, покрытый чёрной густой бородой, по определению являлся евреем, да ещё и красноармейцем-лейтенантом.

Он подумал о своей мечте – о том, как под пытками тот выдаст ему спрятанные богатства, и он сможет наконец-то зажить богатой жизнью и без советской власти.

Ему было абсолютно не жалко потерянных бойцов своей группы, он думал о богатстве и о том, как выслужиться перед немцами, для этой цели он постоянно читал маленькую книжку – самоучитель немецкого – и в свой блокнот заносил новые немецкие слова. Рассказ, услышанный от сельского старосты, о том, как следователь полиции пытал жида, а тот выдал ему клад и разбогател, грел его душу, и он постоянно обновлял его в своей памяти.

Теперь два этих идиота – старик, в прошлом советский старшина Пустовалов, и молодой 17-летний солдат Жолкевич, которого отец сам привёл к немцам служить, требовали от него оставить им доктора.

Кормаков всё уже решил – он отведёт его в соседнее село, сам будет пытать, а потом повесит.

И теперь он грубо тыкал штыком Когановича и приказывал идти вперёд. Им надо было до темноты дойти до села – там были полицейские со старостой и, быть может, немецкий гарнизон, Юрий надеялся, что партизаны не будут их преследовать.

Карателям повезло, в селе находился староста, крупный полицейский участок и даже немецкий взвод вместе с лейтенантом, мотоциклами и бронемашиной. По краю села стояли пулемётные точки.

Без проблем они прошли через посты, разместились в полицейском участке, куда, по словам полицаев, должен с утра приехать следователь, Кормаков на ломаном немецком доложил лейтенанту о разгроме, тот отдал приказ о тревоге, боясь нападения партизан.

Кормаков остался ночью наедине с пленником, отправив полицаев и выживших из отряда спать.

Он с упоением пытал Льва, пока тот не рассказал ему о кладе, закопанном в лесу, каратель записал на клочок бумаги все координаты.

Избитый и измученный Коганович, лёжа на соломе в камере, понимал, что утром его обязательно повесят или расстреляют, единственное, о чём не жалел, так о том, что этот каратель обязательно откроет ящичек и хоть возмездие свершится.

Льву снова не повезло, понеся потери, партизанский отряд решил не преследовать карателей и не нападать на село, где находился большой полицейский участок вместе с немецким взводом.

Утром Льва Когановича просто повесили перед испуганными жителями села, согнанными на площади по этому торжественному случаю. Коганович не выдал под пытками тех людей, которые его укрывали, и, когда накидывали ему верёвку на шею, даже улыбался.

Каратель

Кормаков ехал в поезде, его тревожила мысль о том, что его могли узнать и теперь наверняка ищут, но потом он успокоил себя тем, что документы у него были с собой фальшивые, вот по ним пускай и ищут его. Вообще идея путешествия по Западной Белоруссии для него была довольно рискованная – люди помнили зверства карателей, иногда он читал в газетах или слышал по радио об очередном суде над приспешниками немцев и боялся, что за ним тоже когда-нибудь придут.

Заначка эта была далеко не первая, будучи командиром отряда карателей, он выменивал награбленное на драгоценности и прятал их по лесам, клад Когановича он оставил на потом. Последние пять лет, начиная с 1965 года, он ездил по лесам и искал спрятанные им клады.

Деньги он хранил, избавлялся от драгоценностей постепенно, не делал дорогих покупок, копил на машину, на которую стоял уже несколько лет в очереди.

Ему удалось с приходом советских войск затаиться, он помнил, как бродил в советской военной форме, поил солдат самогоном и расспрашивал про житьё-бытьё, так он и стал вместо Юрия Кормакова – Павлом Семёновым, он нашёл молодого ефрейтора, бывшего детдомовца, и удушил его после полбутыли самогона, сбросил тело в реку и присвоил его документы.

Воевал, демобилизовался, стал шофёром – получил 5 лет назад от автопредприятия квартиру, обставил её – как раз в этом и помогли ему спрятанные заначки – холодильник, телевизор, югославский гарнитур.

И всё равно он всей душой ненавидел советский строй, но был вынужден при нём жить.

Довольный Кормаков – Семёнов зашёл к себе в квартиру, отвёрткой открыл ящик, грязно выругался – богатств там не было, но, как он сам потом подумал, золотые монеты можно неплохо продать, как и золотые старинные часы, подсвечник он отдаст на толкучке за сколько возьмут, ящик он тоже сможет продать.

Неожиданно сильный ледяной ветер разбил окно на кухне, лампочка в коридоре лопнула… диббук вышел на волю.