Грудинин

– Да так, есть статья одна – 76-ая – прекращение уголовного дела по примирению сторон. Я уже утром, когда Ритка твоя позвонила мне, ездил домой к родителям этой… потерпевшей, – брезгливо выговорил он. – У неё одна мать, мужа нет, умер два года назад. Живут там же, где все это случилось, на Ярославском, через дорогу. Она на складе бытовой химии, на ВВЦ работает. За детьми не следит, оборванные все. Вот я думаю – зачем рожать, если прокормить не можешь? Нищету плодить? Соседи говорят – пьёт, знакомых водит. В тот день она знаешь чего ночью-то на улице была? Мать пила, и детей тётке отдала, своей сестре, они там же, через дорогу живут. Девочка с тёткой поссорилась и домой пошла. Да нищета, голь. В общем, не переживай. Судью подмажем, а потом вот к ней съезжу, отдам денег – ну тысяч двести-триста рублей. Для них это – состояние. Она напишет отказ, судья и закроет дело по примирению сторон.

– Так а зачем судье-то тогда давать денег, если она итак всё напишет?

– А затем, что тут есть нюанс – примирение возможно только по делам средней тяжести, а у нас – тяжкая. Вот тут судья и вступает. Там не только судья вообще, ещё и с прокурором надо будет поработать, но это я уж…

– А вдруг не получится всё это? – спросил Грудинин, обернувшись на Буренина и пристально взглянув на него.

– Получится, – уверенно ответил тот, чувствуя на себя взгляд Грудинина, но не поворачиваясь к нему, и не сводя глаз с дороги. – С деньгами всё получается.

VI

Встреча с судьёй Леонидовым была назначена через два дня. Грудинин уже мельком видел его в зале суда, но никакого определённого мнения составить о нём не успел. Несмотря на предупреждения Буренина, который имел какие-то свои, тайные основания полагать, что они, вероятнее всего, поладят с судьёй, он опасался этой встречи. Главное – боялся увидеть надменного и сухого человека, который сразу же даст понять, что держит его в своих руках. Впрочем, теперь было не до сантиментов. Он не спал ночью перед встречей, измотался и измучился в сомнениях, и приготовился пойти на всё, даже унизиться, расплакаться перед судьёй. Вышло, однако, иначе. На встречу явился невысокий, светловолосый и ещё молодой человек, даже младше его самого, с быстрыми движениями, мелкими чертами лица и маленьким носом кнопкой. По его немецкому автомобилю, итальянскому костюму и швейцарским часам, Грудинин сразу узнал представителя того круга, к которому принадлежал он сам, то есть – человека богатого, умного, и с тем оттенком вежливого цинизма, который выдаёт человека, ничем морально не стеснённого. Это было уже кое-что. Точным, уверенным, вероятно, выработанным жестом, одним из тех, которые Грудинин и у себя знал, он подал руку ему и адвокату, притом как-то неопределённо, на сторону, кивая головой. Затем, быстро отодвинув стул, присел за стол. Грудинин с напряжённым вниманием следил за судьёй, с радостью замечая особенно его вещи – часы на руке, платиновую зажигалку, перьевую ручку. Всё это было высокого качества, хороших марок.

«Сколько в суде там он получает – сорок, пятьдесят тысяч?» – с торжествующей радостью думал он, присматриваясь к золотым часам судьи.

Во время обеда много говорили о деле, не касаясь денежного вопроса. Судья, очевидно, осторожничал, прощупывал почву, и, обращаясь по большей части к Буренину, расспрашивал его главным образом о том, как шло следствие, не было ли нарушений, какие документы были предоставлены, и какие пока задерживаются, и т. д. Буренин, в свою очередь, зная условия этой игры, подробно, не говоря ничего лишнего и не делая никаких намёков, формально отвечал.

Наконец, выдержав паузу, и движением двух длинных белых пальцев отодвинув фарфоровую чашку с травяным чаем, судья обратился к Грудинину.

– Так что, вы уже начали договариваться с родителями?

– Да, – кивнул Грудинин.

– Владимир Иванович, начали, процесс уже пошёл, – прибавил Буренин, перегибаясь над столом и глядя в глаза судьи. – Точнее, с одной матерью, мать там одна.

– Одна мать?

– Да. Нуждаются, живут в двушке, там же, на Ярославке. Там почти что, я так скажу, бомжовские условия. За детьми мать не следит, водит кого попало, всякий сброд, какую-то пьянь, гопоту.

Очевидно, судье, настроенному официально и к этой наружной официальности, отгораживающей его от ненужных впечатлений и эмоций, привыкшему на подобных встречах, неприятны были жаргонизмы в речи Буренина, и он, нахмурившись, молча кивал на его слова, глядя перед собой, на эмалированную, тускло блестящую салфетницу.

– Ну, надо объяснить, что ребёнка не вернёшь, а некоторая денежная сумма поможет им, – заговорил он после паузы солидным пониженным голосом, каким, вероятно, на суде усовещивал подсудимых.

– Всё, всё это есть, и ещё будет. На днях она обещала подписать бумаги.

– А как сбили, как так получилось? – снова обернулся судья к Грудинину.

– Ночью ехал, – ответил он. Он не знал какой выбрать с судьёй тон – покаянный или – ровный и деловой, и остановился на средней между ними, расслабленно-усталой интонации – одновременно и вызывающей на жалость, и позволяющей сохранить достоинство. – Ночью ехал, ну а она через дорогу бежит. Я по тормозам, конечно, но погода была тогда – снег, гололёд, ничего не видно, я и не смог притормозить.

– Не успели?

– Не успел. Вот секунду ещё, проехал бы и не задел.

– Да, это бывает. А что там с неоказанием помощи? Ваш следователь на это особенно что-то напирает.

– Да, есть неоказание, – вместо Грудинина быстро заговорил Буренин, глядя в лицо судьи и пытаясь перехватить его взгляд, направленный на Грудинина. – Но там не всё однозначно. Мой клиент не видел, жива ли потерпевшая, и не имел возможности позвонить из-за севшей батареи телефона. Это всё зафиксировано в показаниях. А к следствию у нас, кстати, есть свои претензии, которые мы ещё заявим в ходе предварительных слушаний.

Судья задумчиво глядел перед собой, делая губами целующее движение и щёлкая колпачком ручки. Грудинин забеспокоился, что он перейдёт теперь к частностям и деталям, главное – к видеозаписи и к тому, что он сбитую девочку пнул ногой как собаку. Но Леонидов не задал никаких вопросов. Ничего не сказав по делу, он расплатился по счёту и, пожав Грудинину и Буренину руки тем же плавным жестом, вышел. Двадцать минут спустя он позвонил Буренину и сообщил о своём положительном решении. За помощь он попросил почти вдвое меньше, чем приготовился отдать Грудинин – пятнадцать тысяч долларов.

Эти деньги нужно было заплатить через два дня. У Грудинина на руках было не больше десяти тысяч, и чтобы добрать остальную сумму – и для судьи, и для семьи погибшей, он должен был взять пластиковую карту жены, на которой был открыт неиспользованный пока кредитный счёт. Всвязи с этим случилась неожиданная и довольно неприятная сцена. В этот вечер он пришёл домой раньше Маргариты, и сел ужинать один, без неё. Услышав звук открываемой двери и шорох её шагов, он поднялся с места и, вытерев губы салфеткой, вышел в прихожую.

– Здравствуй, Лёша, покушал уже? – сказала она, быстро расстёгивая пуговицы пальто.

– Маргарита, – сразу начал он, не отвечая на её приветствие. – Завтра мне нужна твоя карта из Мастер-банка.

Она, словно поражённая это просьбой, замерла, вместе с тем замедленным движением навешивая пальто на вешалку. Затем, как будто в задумчивости искоса глянув на него, опустила голову и прошла в комнату. Он пошёл за ней.

– Ты карту отдашь или как? – спросил он, стоя в дверях, вложив руки в карманы и плечом прислонившись к косяку.

Она присела на кровать и побелевшими от усилия пальцами отставленных за спину рук собрала в горсти шёлковое покрывало, вместе с тем сжав губы и упрямо глядя перед собой. В ней, очевидно, шла какая-то борьба. Он сел рядом, и уже больше с любопытством, чем с нетерпением или злостью наблюдал за ней.

– Я дам при одном условии, – сказала она после паузы тихим взволнованным голосом. – Если ты не будешь использовать деньги чтобы как-то навредить семье той… ну той… – она нервно сглотнула воздух, не в силах выговорить дальнейшее и сделала быстрый круговой жест рукой перед грудью, как бы выражая им то, чего не могла произнести словами. – Той девочки, – быстро произнесла она наконец.

Он с удивлением посмотрел на неё. От неё – покорной, полностью зависящей от него, выдрессированной, как он с самолюбивой гордостью говорил про себя, женщины, такого поведения, почти бунта, он никак не ожидал.

Он пожалел теперь, что не посчитал нужным посвящать её в детали истории. Сев рядом с ней и взяв её руку в ладони, он с самого начала рассказал о том, как на ночной дороге сбил кого-то и, думая, что под колеса ему попало животное, не остановился и поехал дальше. О том, как был поражён потом, когда, выйдя из машины, увидел на стекле обрывок ткани. Как мучался над тем – как поступить теперь, волновался за свою невольную жертву, и как страдал от того, что соврал жене и полиции. Главное же – рассказал о своём желании помочь семье погибшей девочки, для чего ему и нужны деньги. Жена сначала смотрела недоверчиво, но чем больше он говорил, особенно – прибавляя сентиментальные подробности, произнося которые в других обстоятельствах, он не удерживался бы от улыбки, тем больше она верила ему и тем крепче своей тонкой потной ладонью пожимала его руку. Наконец, окончательно убедив её и забрав карту, с неприятным, брезгливым ощущением от этого разговора, он вышел из комнаты.

VII

Теперь оставалось решить последний – самый важный вопрос – отдать деньги потерпевшей – матери девочки, и убедить её написать заявление, в котором значилось бы, что она не имеет претензий к Грудинину. Буренин был уверен, что в ближайшие два дня получит положительный результат, и, дожидаясь вестей от него, Грудинин уже не так беспокоился, как перед встречей с судьёй. Вообще, после этой встречи он как-то воспрянул духом. Если прежде он ещё ожидал разных неожиданностей от судебной системы, то после знакомства с Леонидовым уже не сомневался в успехе дела. Всё было так, как он и предполагал, всё соответствовало дарвинизму: правосудие оказалось фикцией, для него же, богатого сильного человека, открыты были все возможности.

Но зашедший следующим вечером Буренин принёс плохие вести.

– Не берёт деньги. Два раза ездил, упрашивал, а она – не берёт, – сидя на кухне говорил он, толстыми губами обхватывая край рюмки и одним махом опрокидывая в себя водку.

– И что ей нужно?

– Да вот не пойму. Чёрт её знает. То с тобой хочет увидеться, то истерику начинает, в слёзы бросается, дочь вспоминает. Не пойму. Я говорю ей, что ты раскаиваешься, а она давай причитать: «Он мне даже не позвонил, не извинился». Я объясняю, упрашиваю, а она ни в какую. Ну что тут поделаешь?

– Чем нам это грозит? – быстро спросил Грудинин, наваливаясь локтями сложенных вместе рук на столешницу и заглядывая в лицо Буренину.

Буренин налил ещё водки из запотевшей бутылки, быстро и нетерпеливо взглядывая на Грудинина, опрокинул вторую стопку.

– Чем-чем… Скандал будет, чем. Сейчас вот с ней не договориться, она истерику поднимет в суде. Не, ну оно, может, и без проблем пройдёт, с судьёй-то решено всё. Да и то, знаешь, всё может затянется на месяцы. И без мирового срок будет. Тебе же не нужен срок, пусть даже и условный? Ну вот. Ну или ещё, не дай тебе боже, побежит к журналюгам. Один пошлёт её, а другой, чем чёрт не шутит, и заметит.

– Ну так а что делать-то? – спросил Грудинин, не отрывая взгляда от его быстро багровеющего от водки лица.

– Сделать вот что надо: ты, Лёша, в самом деле, съезди что ли к ней, а? Успокой, как-то утешь, ей сейчас одно это и надо. Слезу, в конце концов, пусти. Баба она плаксивая – палец покажешь, уже ручей потёк. Поплачет, да и отойдёт. Денег ей дай. Ну а потом незаметно так и подсунь бумажку на подпись.

Грудинин внутренне, как от удара током, вздрогнул.

– Что, и иначе – никак?

– Никак, всё перепробовал уже.

– Так ты со мной поедешь?

Буренин закряхтел, глянул себе под ноги.