Зона Комфорта

Я прибавил шагу. У жизни отыскался прикладной смысл. Перспектива бытия. Час ходьбы, четверть часа поиска и верных часа три душевного успокоения.

Новый звук – грохочущий, дробный, повторяющийся – ворвался в мой походный мир. Я крутнулся на месте. По проселку в попутном направлении меня нагоняла пароконная повозка. За ней до самого неба вздымался толстый столб пыли. Я благоразумно сошел на обочину. Живьем я, дитя асфальта, ни разу не видел, чтобы телеги передвигались так быстро. И чтобы в них было запряжено сразу две лошади.

Похоже, в сельмаге я окажусь раньше намеченного.

– Командир, тормози! – замахал рукой, голосуя.

Теперь я разглядел возницу – крепкого молодого парня в тельняшке, с загорелой скуластой мордой, чубастого. Он натягивал вожжи, сдерживая борзо разбежавшихся под гору лошадок.

Повозка проехала метров десять дальше того места, откуда я семафорил. Меня обдало волной острого конского пота.

– Доброго здоровья, мужики! – вприпрыжку я подбежал к телеге. – До населённого пункта не подбросите?

Парень в тельняшке – пронзительно синеглазый – переглянулся со своим пассажиром. Весьма экзотического, кстати, вида. Лет от сорока до шестидесяти. Корявым, бородатым и квадратным. С иссеченной глубокими морщинами коричневой физиономией. В длиннополой старомодной тужурке, полосатых синих штанах и огромных кирзачах.

Борода вызверился на меня, не мигая. Молча, главное дело.

– Ты, отец, прямо как рентген режешь. Насквозь, – в исключительно приязненном тоне я привычно свернул разговор на шутейную тему.

Даже отуплённого похмельем меня чего-то насторожило в этих двоих. Хотя на бандитов они не похожи. Типичные дехкане.

Наконец, борода хрипло крякнул, прочищая горло. Мотнул косматой башкой:

– Залазьте, ваше благородье!

Я прыгнул в телегу, чувствительно ударившись копчиком. Бородатый мужик оказался не лишенным чувства юмора.

В благородья произвел!

Парень стегнул вожжами коренную, присвистнул. Движение к цели продолжилось.

– Закуривайте, – широким жестом протянул я пачку «Bond».

Прямо под просяной веник бороды мужику.

Тот с опаской вытащил огромной корявой клешней сигарету. Шевеля плохо различимыми в бороде губищами, порассматривал её с разных сторон (как будто у банальной сигареты много разных сторон). Потом сильно понюхал. И, видно, остался довольным.

– Духмяный табачок! Аглицкий?

– Да нет, отец, лицензионный краснодарский, – я чиркнул колесиком зажигалки, спрятал огонек в ковшике ладоней и культурно поднес бороде.

Мужик заплямкал губами, затянулся и закашлялся надсадно, со слезами.

– Тьфу, зараза!

– Чё ты, отец, с фильтра прикуриваешь? – удивился я. – Тоже, небось, с похмела? Не привык к цивильным сигаретам? Махру, что ли, садишь?

– Угу, – скупо кивнул борода, – сами садим.

Чёрными толстыми пальцами он отщипнул оплавившийся фильтр и с опаской повторно прикурил от моей зажигалки.

Тут мне стало еще неуютней. Не по себе сделалось. Я повернулся и перехватил немигающий взгляд парня в тельняшке. Парень недобро играл желваками.

Неужели из бывших моих клиентов? Ранее судимый?

У меня хорошая память на лица. На даты и номера телефонов паршивая, а на лица просто замечательная. Причем, вовсе не в связи с профессиональной деятельностью, а от природы. Но этих двоих я раньше точно не встречал. Из чего совсем не следует, что они меня не знают как прокурорского работника. Или как мента.

Ну не в пшеницу же мне надо было нырять при их приближении?

– Яровые у вас уродились на славу! – я не терял надежды наладить нормальный человеческий контакт.

В поисках общей темы мой измученный абстиненцией мозг отыскал подходящее слово – «яровые»!

Контакта не получилось даже с употреблением кондового сельскохозяйственного термина. Парень, хмыкнув, отвернулся и приободрил лошадей вожжами, а бородатый мужик, докурив сигаретку, с хрустом поскрёб волосатую щеку.

– Забыл, как колхоз ваш теперь называется? – окольным путем решил я выведать свое местонахождение. – Завет Ильича? Девятнадцатого партсъезда? А, отец?

Мужик, глядя мне через плечо, едва заметно кивнул.

Мощный удар по затылку швырнул меня на дно повозки. Носом в пыльное сено, в занозистые доски. И сразу сделалось кромешно и тихо. Будто вырубили свет и звук одновременно.

3

– Говорил я вам, поручик, что он живой. Гляньте, у него веко дергается!

Оказывается, я не умер, а просто спятил и попал в дурдом. К поручикам и к Наполеону, который, кстати, самым заклятым поручиком и являлся.

Под сводом черепа у меня гулко, через одинаковые промежутки ударял колокол. Взрывался глубокими нутряными ударами литой меди.

– Б-б-уум! Б-у-умм!

Или такая музыка на том свете популярна? А где классический орган?

Я решил размежить веки. Пудовые, как у Вия, клейко слипшиеся. Было полутемно. Сверху наискось падал вытянутый треугольник света, в котором струились пылинки. Пахло затхлым, болотистым, неприятным…

Около меня на корточках сидел человек. Силуэт его был смутен, лицо в контросвещении – неразличимо.

– Как вы? Штабс-капитан, слышите? – он несильно потряс меня за рукав.

Понимая, что обращаются ко мне, я кивнул. Хотя никаким штабсом вовсе не был. Должно быть, человек прикалывался так, именуя своего приятеля – поручиком, а меня – штабс-капитаном.

С третьей попытки я поднял свинцом налитую руку, осторожно ощупал раскалывающуюся голову. Попал в липкое, в тёплое. Меня передёрнуло и вывернуло наизнанку. Вчерашним не до конца переварившимся праздничным ужином.

– За что, с-суки? – плаксиво вопросил я, рукавом обирая с подбородка блевотину.

Вспомнил недолгое своё путешествие в одной телеге с бородачом и парнем в тельняшке. Это он, падла, шарахнул меня по затылку. Чем?! Кастетом?!

Тот, что сидел на корточках, встал и распрямился. Упруго шагнул в сторону. Теперь свет рампы падал на него.