Сон великого хана. Последние дни Перми Великой (сборник)
– Новгородцы – друзья наши нынче. По рукам мы ударили с ними. За тобою лишь, Мате, дело стоит.
Микал объяснил ему сущность и значение заключенного с добрыми молодцами союза, после чего изкарский князь заметно повеселел и протянул руку Арбузьеву.
– Вот и рука моя, воевода храбрый, – сказал он по-пермяцки, причем Микал быстро переводил его слова на русский язык. – Не отстану я от братьев своих – от господина князя покчинского да от дяди его, князя чердынского. Завсегда мы дружно жили, и нынче мы врознь не пойдем!..
– Умные речи и слушать сладостно! – осклабился новгородец, пожимая руку Мате. – Дай Бог нам удачи в ратном поле, ежели с Москвою схватиться придется!..
– Спасибо тебе, друг, за согласие твое! – воскликнул Ладмер, хлопнув по плечу изкарского князя. – В согласии ведь сила великая!.. С согласием своим мы авось Москву отобьем… ежели Небо нам поможет…
Ладмер хотел было сказать: «Ежели Войпель нам поможет», но рассказ Микала о чудесном избавлении Покчи от разгрома вогулами произвел на него известное впечатление, и он не осмелился произнести слова, оскорбляющие христианскую религию.
А Микал искренно радовался тому, что вопрос о войне с Москвою получил окончательное решение. Мате был почти независимый от него владетель, признающий его главенство только из уважения к старшему в роде, каким считался покчинский князь ввиду происхождения своего по прямой линии от первого властителя пермского. В Верхней Перми Микал не имел никакого значения, хотя Мате, по своей доброте и простоте, оказывал ему знаки внимания, чтил его. Вдобавок Изкар, главный населенный пункт Верхней Перми, стоял на такой неприступной горе и имел такие грозные по тому времени и месту укрепления, что никому и в голову не пришло бы принуждать Мате примкнуть к руководителям Нижней Перми, если бы на то не было доброй воли изкарского князя. Таким образом, Мате мог бы, если бы захотел, остаться при особом мнении по вопросу о войне или мире с Москвою, но так как он проявил полное единодушие с остальными, то его слова о согласии, естественно, вызвали чувство удовлетворения у присутствующих.
– Значит, окончальный совет наш такой учинился, – заговорил Микал твердым, решительным голосом, придавая своему лицу торжественное выражение, – супротивничать Москве мы начнем, на жизнь и на смерть станем биться с москвитянами! А посему потолковать нам надо о том, как силы свои собрать для отпора Москве свирепой, как вражью рать не пускать в страну свою…
И еще долго рассуждали князья совместно с Арбузьевым, сначала строя догадки о том, с какой стороны нагрянут москвитяне, о направлении пути которых ничего не было известно. Знали только одно – да и то по смутным слухам, принесенным новгородцами, – что вражеская рать выступила из Москвы зимою и достигла Ярославля, но двинулась ли она оттуда на Вологду и Устюг, чтобы через зырянский край проникнуть в Великую Пермь, или же повернула на Вятку, с намерением дойти до Камы и весною сплыть по ней до Чердына, – этого никто не знал. Князь Микал полагал, что москвитяне, вероятнее всего, шли через зырянский край, где для них путь был знакомый, ибо четыре года назад воеводы Иоанна III, князья Иван Звенец и Иван Руно, возвращаясь домой из похода в черемисскую землю, во главе порядочного числа ратников проследовали через Великую Пермь, направляясь прямо на Вычегду, а оттуда на Устюг и Вологду. Таким образом, московскому войску представлялось более выгодным пуститься по знакомой дороге, не отличавшейся, впрочем, большими удобствами. Но тогда об удобствах дорог имели некоторое понятие только в пределах коренной Руси, где насущная нужда заставляла проводить так называемые «тележницы» (то есть просеки, очищенные от пней с таким расчетом, чтобы могла протиснуться одна телега), на окраинах же никаких тележниц не знали и довольствовались пешеходными тропинками, по которым, конечно, могли пробираться и всадники, зачастую царапавшие свои лица при путешествии по лесным трущобам.
– По-моему, так выходит: через Старую Пермь москвитяне идут, – сказал Микал, закончив свои объяснения. – Не знаю, как вы о том думаете?
– А может, на Вятку они двинулись, – неуверенно промолвил Мате, обводя глазами собеседников. – А с Вятки на Каму попадут. А с Камы на Чердын пойдут пешим путем либо на Изкар наш наступят, ежели сумеют дорогу найти… А я уж постараюсь их встретить, только бы подошли они к Изкару!..
– У тебя, князь Мате, гнездо крепкое, на горе высокой стоит, недоступно для врагов всяческих! – подольстил ему Ладмер, верный своей привычке подлаживаться к влиятельным людям. – А о москвитянах я вот что скажу вам, други мои. Откуда бы они ни пришли, завсегда от них борониться надо, завсегда надо быть начеку, чтобы впросак не попасть. А главное, узнать бы нам пораньше, как они в страну нашу заявятся…
– Вот, вот! Это ты дело говоришь, князь Ладмер! – закивал головой Мате, внимательно слушавший чердынского князя. – Только бы узнать нам пораньше, не прозевать, не проспать…
– А чтобы не прозевать, не проспать нам вражеское пришествие, – продолжал Ладмер, – надо нам разведчиков послать во все стороны. Пусть они в оба глядят за тропинками, а пуще всего за реками дозор имеют, ибо москвитяне по воде могут плыть для легкости…
Микал перебил дядю:
– Дозорные ведь у нас завсегда кругом сторожат, только, может, лениться стали, ибо про врагов не слышно было. А посему можно наказ им послать, чтоб зорчей сторожили они. Особливо на Каме-реке место такое опасное. Отовсюду москвитяне явиться тут могут: и с Вятки, и с Эжвы-реки, через болота зыбучие, даже с Волги на лодках подняться могут, как пожаловали же к нам нынче славные витязи новгородские…
– Нет, нет, с Волги-реки не придут москвитяне, – уверенно проговорил Арбузьев, – потому как слухов о них не было, что они по Волге путь держат. Вернее, на Вятку они тронулись из Ярославля либо через землю зырянскую пустились сиречь, через Старую Пермь. Оттуда и ждать их следует.
– Я тоже говорю: от Старой Перми москвитяне придут, – подтвердил Микал и, посоветовавшись с другими князьями, решил послать в глубину лесов, тянувшихся в сторону зырянского края, особых разведчиков, которые бы зорко наблюдали за тем, не появятся ли где передовые отряды неприятеля, наступающего на Великую Пермь.
Далее князья и Арбузьев вывели заключение о том, сколько сил найдется у них для отражения московского нашествия. Микал и Ладмер рассчитали, что у них в Нижней Перми соберется около трех тысяч добрых ратников, большинство которых хорошо стреляли из лука. Это были отборные охотники, проживающие в Чердыне, Покче, Уросе и в ближайших от них селениях. Да, кроме того, представлялось возможным увеличить число дружинников жителями поселений, разбросанных среди пермских лесов и болот, куда редко заглядывали даже служители князя Микала для сбора «кормов княжеских». Таким образом, в Нижней Перми должна была составиться рать в тысячи четыре с лишним человек, благодаря чему надежда на благополучный исход столкновения с Москвою не угасала в сердце Микала.
Князь Мате заявил, что у него в Изкаре найдется не менее четырехсот метких стрелков из лука, из которых многие даже в птицу на лету попадают. А подстрелить птицу на лету являлось высшим достоинством тогдашнего охотника. Затем в других поселках Верхней Перми можно было набрать еще до тысячи душ ратников, что в общей сложности составило бы дружину численностью до полутора тысяч человек, готовых по знаку своего предводителя встречать москвитян смертным боем.
– Значит, у нас с дядей Ладмером да у тебя, князь Мате, тысяч шесть с лишним ратных людей наберется, – высчитал Микал, загибая правою рукою пальцы на левой руке. – Да вот новгородских витязей шесть десятков есть, а они, пожалуй, шести тысяч наших стоят…
– Ну, где же нам! – отмахнулся Арбузьев, но видно было по его лицу, что похвала князя – хотя и «пермянского князя» – приятно пощекотала его самолюбие.
– На тебя, Василь Киприянович, да на товарищей твоих главная надежда наша, – продолжал Микал, высказывая свои сокровенные мысли. – А без тебя да без витязей твоих куда нам с Москвою тягаться?.. А теперича дерзнем мы!.. А еще попросим мы тех новгородцев, кои в Новгороде-Малом живут. Они нам тоже не откажут, я думаю. Ибо в дружбе мы с ними состоим…
– А много их живет в Малом Новгороде? – спросил Арбузьев, слыхавший уже о русском городке, выросшем среди пермских дебрей.
– А до полсотни человек наберется, кажись. И все они охотники рьяные, всякого зверя умеют ловить. А летом рыбы много добывают. Так что житье у них не худое, можно Богу спасибо сказать…
– Отчего ж они не помогли вам вогулов отбить, ежели в дружбе с вами состоят?
– А полагать надо, на промысле были они, на реках рыбу ловили. Да и кто про вогулов мог знать, ежели уж нас самих врасплох они застали!..
– Так, так! – закивал головой новгородец. – Вестимо, где же им знать? Уж ежели сам воевода твой Бурмат не смог вогулов выследить, когда они отсюда убежали…
– Оплошал я, чего говорить!.. – вздохнул Бурмат, до сих пор молчаливо сидевший в уголке, не вмешиваясь в разговор князей и Арбузьева. – Асыка убраться успел… Перепутал он следы свои всячески… Хоть во все стороны погоню посылай! Мы, видишь ли, в лес от реки пустились, а он, шельмец, тем временем к реке-то и прошмыгнул да берегом до Низьвы шел. А там его и повстречал князь Мате…
Воеводе было досадно, стыдно немножко при напоминании о бесплодной разведке им в окрестных лесах, но Микал успокоил его, сказав, что Асыку задерживать не стоило бы, потому что в противном случае могло бы выйти новое кровопролитие, нежелательное при таких обстоятельствах…
– Асыка не опасен теперь, – добавил Микал. – Зачем же на бой его вызывать? Лучше мы людей сохраним, чтоб Москву достойнее встретить. А потому пускай Асыка утекает, скатертью дорога ему!..
– Что же, пускай утекает! Не жалею я о нем нисколечко! – усмехнулся Арбузьев. – Только, слышите, поторопиться бы вам надо рать собирать, ибо с часу на час москвитяне нагрянуть могут…
– Да ведь у нас лучшие ратники дома живут, завсегда под рукой стоят. Только слово сказать им – и сразу готовы они будут на врага идти! А которые далеко живут, тех через юнцов потребуем мы к тому месту, где враг угрожать начнет… Вот и все сборы наши!
– А завтра я в Новгород-Малый проберусь, побываю у земляков своих, – заявил новгородец. – И постараюсь на москвитян их воздвигнуть. Наверное, они не откажутся… А вы проводника мне дайте.
– А я в Изкар обратно уеду, чтобы тоже встречу Москве уготовлять, – сказал Мате. – А ежели нужно будет, не прочь я, князь Микал, по слову твоему двинуться с ратниками туда, куда ты прикажешь…
– Спасибо тебе, князь, за готовность твою! Надеюсь я на тебя, как на себя самого!..
Разговор завершился сытным ужином, после чего все улеглись спать, стараясь не помышлять о грозившей напасти, занимавшей воображение многих людей, в особенности же князя Микала. Микал, против обыкновения, не мог заснуть и напряженно думал о том, овладеет ли Москва Пермью Великой, огражденной от внешнего мира лесами и болотами? Не поможет ли опять Бог христианский, как помог Он вогулов от Покчи отогнать?.. Но тут прежние сомнения и недоумения проснулись в душе покчинского князя, незаметно для самого себя склонившегося к мысли, что, быть может, взаправду другая причина была, а попу Ивану удалось только случаем попользоваться, как это Ладмер ему доказывал.
«А ежели и толкуют вогульчишки, коих в полон мы взяли, будто над попом светлые юноши реяли, то разве поверить им можно? Они ведь со страху не то еще увидеть могли! А на деле, может, ничего не было… Не знаешь, чему и верить… Плохое житье наше. Отовсюду беда нам грозит. Москва к нам руки свои загребущие протягивает… Эх, кабы да москвитян нам отбить, какая бы великая радость была для всей страны пермской!..»
XI
После погребения героев-покчинцев, убитых в схватке с вогулами, игумен Иоанно-Богословского монастыря, совершавший заупокойную службу, привернул к князю Микалу, считая своею обязанностью посетить старшего владетеля Перми Великой.
Это было на третий день после отбития приступа Асыки, бежавшего от Покчи в такой момент, когда победа уже клонилась на его сторону…
Игумен был маленький юркий старичок, любивший поесть и выпить, но зато внешне строго исполнявший монастырский устав, отличавшийся, впрочем, большими вольностями по сравнению с русскими монастырями того времени.
– Буди здрав, князь высокий! – приветствовал он хозяина, ставя в уголок свой посох. – Не горюй, что многих слуг лишился ты в одночасье… На то, значит, воля Божия!
– Плохи наши дела, отец Максим! – отозвался Микал, пасмурно поглядев на монаха. – Приходится поневоле горевать… Не сегодня завтра Москва на нас насядет…
– Да ведь Москва православная страна, не так ли?
– Православная.
– И свет Христов от Москвы сюда пришел, так?
– Стало быть, от Москвы… ежели уж так ты толкуешь…
– Не я толкую, князь высокий, а дело за себя говорит, – мягко возразил игумен. – А коли уж Москва православная страна, а пермяне православные же люди, стало быть, нет нужды тебе тосковать-горевать о чем не следует… И с новгородцами хороводиться не надо тебе…
– Не пойму я тебя, отец Максим. Отчего ж не хороводиться мне с новгородцами? И разве радостно мне будет, если Москва над нами власть заберет?
Игумен тряхнул космами своих седых волос и сказал:
– Вестимо, не радостно тебе, князь, чего говорить! Но ежели Москва придет в места здешние, невмоготу будет бороться с ней… И новгородцы не помогут тебе… Да и зачем тебе Москве супротивничать? Москвитяне ведь православные люди, пермяне православные тож… Не лучше ли миром дело кончить? Потому как нельзя против рожна переть… не по силам твоим, князь высокий…
– А ты уж сочел наши силы! – вспыхнул Микал, раздраженный словами игумена. – Да, может, ошибаешься ты… Никогда мы Москве не поддадимся! Пускай она силой нас возьмет, а силою брать нас трудненько ведь?..
– А как же Христово учение?.. Москвитяне ведь братья наши во Христе, ибо вера единая у нас…
– Вера к Москве нас не привязывает! Не хотим мы знать Ивана Московского!.. А тебе стыдно такие слова говорить, на сдачу Москве нас склонять!.. Не по сердцу нам владычество московское! Не надоела еще нам волюшка вольная!..
Игумен сидел как убитый, испуганно поглядывая на Микала, рассердившегося на него за совет покончить миром дело с Москвою. Поодаль от него стоял Ладмер, сочувственно кивая головой племяннику, громившему чердынского чернеца. Князя Мате и Арбузьева уже не было в Покче: первый из них уехал в Изкар, а второй отправился в Малый Новгород, куда за ним последовали почти все его сотоварищи. Таким образом, Ладмер являлся единственным свидетелем разговора Микала с отцом Максимом, настроившим против себя покчинского князя.
– Виноват, князь высокий! – наконец промолвил игумен, поднимаясь с места и отвешивая поклон Микалу. – Неладно я слово сказал… Не хотел я к миру тебя склонять, ежели твоей воли на то не было. Только ведь вера у нас одна с москвитянами…
– Оттого-то они и пошли на нас, что одной мы веры с ними! – вставил Ладмер, искоса поглядев на игумена. – У москвитян ведь совести мало, почти нет совсем… Окрестили они нас в свою веру, попов да монахов к нам послали, а теперь сами идут нас покорять под руку Ивана Московского, как души наши Богу христианскому покорили…
– За обиду купцов своих вступились они… – начал было отец Максим, но Ладмер не дал ему говорить и продолжал злорадствующим голосом:
– Москвитяне – лукавые люди! Сперва они попов да монахов посылают, а потом войско за попами да монахами приходит якобы по причине какой, а по правде сказать, того ради, чтобы новокрещеных под Москву забирать, ибо кто крестился от попов московских, тот должен Москве поддаваться…
– Ложь это, напраслину говоришь ты, князь… – забормотал опять игумен, набравшись смелости, но тут его перебил сам Микал, крикнувший:
– Правду, правду дядя сказал! Вся беда от новой веры идет!.. Предала нас вера христианская в руки московские!..
И забыл тут владетель Перми Великой, что недавно еще умилялся он подвигу отца Ивана и убежденно думал о том, что христианский Бог избавил Покчу от разорения вогулами, несомненно взявшими бы городок, если бы не геройство местного священника. Впечатление чудесного дела попа как ветром выдуло из его головы, вместо того ему часто приходило на ум ехидное словцо Арбузьева, что попов да монахов в Пермь Великую епископ зырянский поставляет, который за Москву горой стоит… ну, и попы с монахами также… Следовательно, духовные лица являлись людьми неблагонадежными, это он знал теперь достоверно… И старый Ладмер, всегда не ладивший с игуменом, мог теперь торжествовать победу над последним, достигнутую с такою легкостью… А Микал продолжал кричать резким угрожающим голосом:
– Не хочу я мириться с Москвой! Не поклонюсь я Ивану Московскому!.. Напрасно ты, монах, смущаешь меня! Не боюсь я воинства московского!.. А вера христианская губит нас… повергает нас в несчастия великие!.. Не хуже мы жили в старой вере…
– Прости меня, князь высокий! – взмолился отец Максим, не обладавший твердостью души покойного попа Ивана, чтобы смело поднять голос в защиту православной веры. – Не хотел я смущать тебя… Не подобает мне ближних смущать…
– Все вы обманом живете! – не унимался Микал, сам не сознавая того, что говорит, – до того разгорячили его неосторожные слова игумена о непротивлении Москве. – На Москву вы уповаете, вижу я!.. Недаром же заступились вы за купцов московских, коих из Чердына мы прогнали. А потом на дорогу кормы им дали, и одежду, и обувь, и прочее все, что полагается… А из-за них-то ведь нынче и заваруха пошла…
– А еще я скажу тебе, князь высокий… – начал было Ладмер, видимо готовясь обратить внимание Микала на какое-то обстоятельство, неблагоприятное для Максима. Но тут Микал остановил его возгласом:
– Постой-ка, постой! Кажись, под окном кричит кто-то… и громко, безумно кричит… Не стряслась ли беда какая?
И он подбежал к окну, открытому по случаю теплого времени.
В воздухе пронесся отчаянный вопль, раздавшийся на дворе княжеского дома.
– Москва идет! Москва! – кричали наперебой два голоса, хрипло выговаривая слова. – На Черной реке мы видели!.. Пустите нас к князю высокому!.. Дома ли князь высокий?..
Микал отшатнулся от окна, потрясенный ужасною новостью. Лицо его побледнело как полотно, задергавшись от внутреннего волнения, руки и ноги задрожали, по коже пробежал мороз, проникнувший до самого сердца… Известие поразило его как громом. Туча была уже над головою… Приближалась страшная минута – минута борьбы с Москвою, известною своими отважными ратниками. А у них, пермян, какие воины? Эх, кабы новгородцев поболее было!..
«Но все-таки поборемся мы!» – подумал Микал и, оправившись от первого испуга, которого он уже стыдился перед Ладмером и игуменом, приказал ввести нежданных вестников, кричавших во весь голос о появлении врага на Черной реке.
На пороге показались два человека в грязных изодранных одеждах, казавшихся сплошными лохмотьями, с босыми окровавленными ногами, истерзанными при ходьбе по лесным тропинкам. Волосы на головах у них были всклокочены, лица опухли и изобиловали глубокими царапинами, полученными, вероятно, при быстром беге по девственной целине пермских лесов; в глазах застыло выражение тупого испуга, придававшего им вид загнанных зайцев.
– Где москвитяне? – взволнованно спросил их Микал, порывисто вскакивая с места навстречу вошедшим.
– Буди здрав, князь высокий!.. – начали было отвешивать те поклоны, считая первым долгом приветствовать своего повелителя, но последнему было не до приветствий.
– Ладно, здоров я довольно!.. – отмахнулся он, нетерпеливо топчась на месте. – Такое ли время теперь… О пустяках ли толковать вам подобает?.. Говорите, где москвитяне?
– На Черной реке мы их видели… Плоты они строить принялися… Оттуда мы сюда прибегли… прямиком по лесу бежали…
– Как вы увидели их? Говорите-ка все по порядку. Да смотрите, правду говорите, не путайте.
И Микал впился глазами в вестников, ожидая их подробного рассказа.
Один из них начал говорить:
– Были мы на Черной реке с товарищами, рыбу в верховьях ловили да за лесной тропой глядели, по которой в Старую Пермь ходят. А до нас уж слух дошел, что, пожалуй, врага поджидать надо, ибо в Чердыне торговые люди московские обиду от народа получили за великое нахальство свое… А москвитяне ведь обид не прощают, хоть сами-то всех обижают, кого только могут, вестимо… Так вот, князь высокий, ловим мы рыбу на Черной реке, ловим да за тропой поглядываем, чтоб, значит, никого не пропущать без ведома своего. Только вдруг слышим мы раз далече в лесу и шум, и крик, и стукотню топоров, и трубу воинскую, а это нас так по сердцу и ударило… «Ну, – думаем мы, – не иначе как Москва идет! Надо, мол, ноги уносить скорее, пока враг не заметил нас!..» Одначе одумались мы, остановились, умишком своим пораскинули. Дело-то, мол, неладно у нас выйдет. Нельзя же, мол, сразу бежать, москвитян в лицо не повидавши. А повидать-то, мол, их да порассказать о том твоей милости княжьей – вот, мол, служба наша главная… И схоронились мы на сем берегу Черной реки, лодки свои в кусты позапрятали, сами под дерево подлезли, сидим, ждем. А с того берегу уж гул идет, надвигается сила неисчислимая, воронье над лесом поднялось, кружится да каркает на свою голову… «Эх, – думаем мы, – не попасть бы нам в руки московские!..» А они, москвитяне-то, в ту пору к реке подходить начали, оружьем на солнце поблескивают, топорами по деревьям постукивают, лошадей в поводу ведут, а на лошадях вьюки лежат, а во вьюках этих много кой-чего понавязано… Ну, подошли они к берегу, видим мы: впрямь москвитяне! Люди такие здоровые, молодцы на подбор один к другому, весело промеж собой перекликаются, а впереди старик едет на лошади, а на старике шапка железная позолоченная, а одежда из сукна цвета алого. Полагать надо, воевода ихний… Ладно, подошли они к берегу, а сзади еще много людей слышно, позаполнили они лес, может, не на один чемкос[31] во все стороны, нас даже оторопь взяла… Но все же сидим мы под деревом, смотрим, ожидаем, что дальше будет. А они, как подошли только к берегу, принялись деревья рубить да на воду спускать: плоты строить, вишь, задумали, чтоб с лошадьми на Каму сплыть. А у нас лодки под берегом были, нельзя днем в путь пуститься: москвитяне увидеть нас могли. Порешили мы ночи дождаться. Только вдруг, на горе наше, переправились на двух бревнах пятеро москвитян на нашу сторону да прямо на нас угодили… Закричали, побежали они на нас, стрелы в нас стали пускать, оружьем над головами замахали… Такого они страху на нас нагнали, что не помним мы, как оттуда убраться успели! Еле живы ушли. Прямиком по лесу ломились, целых четыре дня в пути были, пока до Покчи не добрались… Ой, плохо наше дело, князь высокий! – заключил рассказчик и безнадежно махнул рукой, выражая этим свое полное отчаяние.
– Тяжело придется стране нашей, князь высокий, – добавил другой, шумно вздыхая всею грудью. – Москвитян немало идет… да и ратники они не нашим чета!..
– Так, так!.. – протянул Микал, выслушав нерадостных вестников. – На Черной реке москвитяне? А это недалеко от нас… Надо нам к встрече готовиться… надо нам гонцов рассылать во все стороны, чтобы народ за оружие брался… Не помогла, не спасла нас и вера христианская спасительная! – бросил он игумену, растерянно глядевшему на него. – Напрасно мы верили вам, попам да монахам!..
– Не виноваты мы, князь высокий… не виновата вера христианская… – забормотал было отец Максим, но Микал уже не слушал его, закричав во весь голос в открытые двери:
– Воеводу Бурмата послать ко мне! И всех десятников собрать на двор, которые дома найдутся! Скажите, что Москва идет, на Черной реке уж стоит! Нельзя мешкать ни часу!..
Из окна видно было, как побежали в разные стороны слуги и прислужницы княжеские, испуганно взмахивая руками и сообщая встречным о страшной новости, от которой у многих кровь в жилах леденела…
Действительно, дело выходило нешуточное. Беда была. Река Черная находилась к западу от Покчи, составляя один из многочисленных притоков Камы, протекавшей в тридцати верстах от резиденции князя Микала. По Черной московская рать могла спуститься на Каму, там выйти на берег и не далее как через неделю подступить к Покче или Чердыну, смотря по тому, какое направление возьмет русский воевода, идущий покорять Пермь Великую. Конечно, москвитяне имели основание пробраться и к Изкару, где укрепления были довольно неприступные, благодаря чему их выгоднее было брать со свежими силами, но, в общем, ничего утвердительного о действиях неприятеля предположить было нельзя, так что для князя Микала оставался только один исход – это разослать сторожевые партии во все стороны, чтобы «не прозевать, не проспать пришествие вражеское».
Он так и сделал. Бурмат получил от него приказание немедленно рассыпать цепь разведчиков по окрестным лесам, вплоть до реки Черной и Камы, откуда наступали москвитяне. Десятникам было строго внушено, чтобы все здоровые люди их отрядов никуда не отлучались из дому, где они должны были находиться в полной готовности к бою по первому знаку со стороны князя или воеводы. В лесу, в разных местах, решено было устроить засеки и засады, в дополнение к существующим раньше, чем думали задержать быстроту вражеского движения.
