Ярослав. Том 3. Консул Руси

Дружинники нехотя подчинились. Тем более что лучники уже натянули тетиву на свои луки и были готовы присоединиться к веселью.

И как только последний дружинник выполнил требуемое, их начали вязать. Но не всей гурьбой навалившись, а строго по одному, удерживая остальных под прицелом. И только после этого отвели в крепость, где и посадили под арест в пустующей конюшне.

Бунт был подавлен. Странный и глупый бунт. Однако Волк, не будучи до конца уверенный в правильности своего поступка, отправил по сигнальной системе запрос на прибытие Ярослава. Дескать, проблемы. И когда тот через четверо суток прибыл с отрядом конницы… то знатно выругался. Однако дальше подобной реакции негатив его не распространялся на легионеров.

Он ждал этот конфликт, считая, что он неизбежен. Не здесь, так там прорвет нарыв. Не сегодня, так завтра… Потому как, кроме намечающихся проблем с племенной аристократией, проблема имела куда более широкие и фундаментальные корни. Все было на виду, но как бескровно спустить пар у этого кризиса, Ярослав попросту не знал.

Кто такой дружинник в условиях раннесредневекового общества? Да и вообще любой варварской цивилизации. Это человек, который поднялся над простыми людьми. Выделившись на их фоне за счет военного ремесла на смычке с религиозной составляющей. Он не просто дерется в бою, в отличие от ополченца тех лет, он сражается, посвящая свою жизнь и кровь высшим силам. В дальнейшем это трансформировалось в классическое военное сословие, которое считало зазорным заниматься чем-то иным, кроме военного дела и грабежа. Грабеж – это нормально. Грабеж – это неотъемлемая часть войны на протяжении почти всей истории человечества.

Для дружинника личная удаль и слава были крайне важны. Они были буквально возведены в статус культа. Дисциплина же считалась чем-то безмерно малозначительным. Ведь в мистическом плане отношения строились по схеме прямой связи такого воина с высшими силами. Без посредников. Он был сам себе и паства, и пастырь. А потому, конечно, мог подчиняться и даже какие-то приказы выполнять, но только того человека, которого лично уважал. Остальные ему были не указ. Да и то только тогда, когда сам считал нужным подчиниться, воспринимая командира как первого среди равных. А если что не так, то и уйти мог, а то и бунт супротив своего вождя поднять. Та еще вольница с кучей тяжелых родовых травм.

Ярослав же выковывал себе легионеров по совершенно иным принципам. Он насаждал военное ремесло через концепт воинской службы. Службы ему и только ему. Дескать, это вооруженные слуги, выполняющие его волю. А также налегал на то, что субординация, подчинение приказам и дисциплина – это краеугольные камни настоящей армии, без которых никуда. И вот уже на протяжении трех лет методично вдалбливал эти вещи в головы своих рекрутов, потихоньку их трансформируя. Изо дня в день. И днем и ночью. Чтобы это осело в их головах очень крепко и твердо, на уровне условных рефлексов, а также мыслей и суждений, неотличимых от собственных.

Кроме того, Ярославу требовалась регулярная армия, а не сброд лихих головорезов. Но война происходит не каждый день. Поэтому содержать ТАКУЮ толпу дармоедов выглядело непозволительной роскошью в его глазах. Особенно при столь остром дефиците рабочих рук. Поэтому он насаждал среди легионеров общегражданский принцип Древнего Рима, который заключался в том, что хороший гражданин – это и хороший воин, и хороший работник, и хороший семьянин. То есть война войной, но, если надо, трудиться не зазорно. По этой причине легионеры не только тренировались, но и участвовали в разнообразных хозяйственных проектах. Там, где требовалась организованная концентрация рабочих рук. Причем нередко это все совмещалось. И, например, до мест корчевания поля легионеры могли двигаться маршем с полной выкладкой.

Так или иначе, но легионер и дружинник к 864 году уже жили в двух разных мирах, опираясь на несовместимые ценности. Из-за чего их конфликт был неизбежен…

– И что мне с вами делать? – грустно спросил Ярослав у арестованных дружинников, когда все стороны конфликта высказались.

– Весемир был в своем праве! – воскликнул один из дружинников, все еще связанный.

– Я прислал вам помощь, чтобы в случае внезапного нападения вас как баранов не перерезали. Вместо того чтобы принять добром моих людей, Виктор, – консул специально назвал Весемира христианским именем, – устроил распрю и вызвал моего человека на Божий суд под надуманным, лживым обвинением. Что это, как не измена? И Божий суд показал все как есть. А вы не только поддержали изменника, но и попытались оспорить Божий суд. Кто вы после этого? Изменники и дерьмо, ибо пошли не только против меня, но и Богов.

Наступила вязкая тишина. Ярослав думал.

Он не знал, как поступить с этими ребятами. Проливать их кровь не хотелось по ряду политических причин. Прежде всего потому, что они имели кровных родичей в среде восточных кривичей. И их казнь была бы воспринята болезненно. Это с одной стороны. А с другой стороны, в эти годы за измену наказывали сурово и категорически жестоко. Спускать было нельзя. Никто бы просто не понял этого поступка, приняв за слабость. Хуже того, это стало бы началом схода лавины. Дескать, Ярослава можно безнаказанно предавать.

– За измену вы все повинны смерти, – наконец, после долгой паузы, произнес консул. – Потоку и разграблению, а потом смерти, – дополнил он. – Ибо нет преступления страшнее, чем нарушение клятвы, данной пред высшими силами. Но, помня ваши заслуги, я хочу дать вам шанс. Я предлагаю вам пойти ко мне в холопы.

– Что?! – ахнули дружинники.

Дерзкое предложение.

Ведь холоп по своему статусу был совершенно классическим рабом – то есть говорящим имуществом в совершенно бесправном положении. Не скот, конечно, но близок по социальному статусу. Хозяин мог его убить, продать, подарить или использовать, как его душа пожелает. Для дружинников это позор. Страшный позор. Поэтому никто не согласился…

– Мерзко все это вышло, – произнес Ярослав, наблюдая за погребальным костром.

Волк, что стоял рядом, промолчал.

– У тебя ведь нет жены?

– Нет.

– Возьми дочь Виктора в жены. Хоть как-то боль родичей сгладим. А приданое я за нее дам. Возьмешь? Девка вроде молодая, ладная.

– Возьму, – нехотя согласился Волк. Ему эта девка в первый день знакомства чуть глаза не выцарапала. Скандалила. А тут – в жены. Но ей теперь особо не до истерик. Всю семью их отдали на поток и разграбления, обобрав до нитки. Даже одежду последнюю сняли. Так, нагишом, близкие родичи осужденных и сидели в крепости, дожидаясь своей судьбы. – А с остальными что делать?

– В холопы. Такое спускать нельзя.

– Так, может, и дочь Виктора в холопки?

– Не мила тебе?

– Отчего же? Мила. Позабавиться бы рад. Да в жены брать страшно. Она ведь меня ненавидит. И так бросалась, чуть глаза не выцарапала. А ежели женой станет, то я подлинно волком выть стану. Да и что остальные скажут? Там ведь молодые девки тоже остались. Их, значит, в холопки, а мне в наказание эту стервь? Неужто я неверно поступил?

– А ежели всех молодых девок отдать по жребию за холостых легионеров? Тогда добром ее возьмешь? Да с приданым каждому от меня.

– Может быть, как-то обойдемся? – взмолился Волк.

– Ну хорошо. Тогда и ее в холопы придется обращать, – тяжело вздохнув, произнес Ярослав. – Мерзкое это дело.

– Измена, – предельно серьезно сказал Волк. – Ты их еще быстро жизни лишил. Милостиво. Да без урона чести. Мог и на суках развесить или на кол посадить.

– Мог… – покачав головой, произнес консул. Еще раз вздохнул. И поехал принимать на баланс рабов. Баб разного возраста да детей. Вполне по обычаям этих лет.

Ему жутко не нравилось рабство. Он в первый год пару рабов выкупил и держал недолго при себе. Но потом отпустил на волю, и они теперь в его легионе служат. Парни. А девчонка при крепости, служанкой весьма верной и услужливой. Там он вроде бы доброе дело сделал. А тут? Вон – тридцать семь душ обратил в рабов. Самолично. Да, мог бы и голышом выгнать в лес, где бы они передохли в основном. Либо вообще перебить. И так, и так – в своем праве был бы. Да, кровные родичи не одобрили бы, но остальные не стали осуждать. Измена – серьезное преступление. Даже эти осужденные люди – и то не роптали, считая свою участь не самой печальной. Но все одно… на душе было мерзко. Ощущать себя рабовладельцем Ярославу очень не нравилось.

Волка же он оставил присматривать за Троей. Но не новым ярлом, а эпархом, то есть комендантом крепости, которая теперь находилась в прямом владении и подчинении консула. Плодить излишний феодализм оказалось опасно. Вон – на ровном месте проблемы нарисовались. Ну, если говорить по чести, не на ровном. Просто вот тут и сейчас этот нарыв прорвало. Но все одно – вони этой гнойной теперь будет…

Глава 7

864 год, 29 августа, Новый Рим

Ярослав поставил точку и, отложив кисточку, довольно потянулся. Большую работу закончил.

Именно кисточку. Он использовал для письма маленькую кисточку и тушь. Перо и чернила его бесили.

Как сделать нормальные чернила, он не знал, а местными пользоваться было крайне неудобно из-за того, что при письме они были очень бледными, набирая цвет со временем. А перья… М-да… Для письма использовались большие маховые перья крупной птицы. Ярослав их активно скупал у местного населения для выделки стрел. Но, отбирая из них более-менее приличные, пускал сначала на письмо. И было это еще тем подвигом. Вечная заточка, кляксы и прочая кутерьма. Приходилось учиться этому делу буквально с нуля, имея только какие-то общие концептуальные знания. Поэтому консул, конечно, упражнялся с этим делом, но предпочитал для письма маленькую кисточку и тушь. Да, не так удобно, как шариковой ручкой. Но намного удобнее, чем писать натуральными перьями и блеклыми чернилами.

В перспективе он хотел сделать нормальные металлические перья, чтобы хоть как-то облегчить свою участь. Но только в перспективе, потому что ювелиров для таких работ у него тупо не было. И взять их он нигде не мог. Василевс, несмотря на все усилия нашего героя и помощь его родственников, методично блокировал вывоз к Ярославу действительно квалифицированных ремесленников и редких специалистов. Даже кузнецов, столь важных для выживания поселения, и то удавалось доставать мало, со скрипом и изощренными уловками.

Но это все так… грустные мысли.

Важно то, что сегодня он закончил писать очень важную работу «Хроники первых дней Руси». Именно Руси. Но, в отличие от оригинальной истории, слово «Русь» выступало славянизированной версией аббревиатуры, производной от латинских слов «Romanum Universale Statum», что переводилось как «Римское универсальное государство». То есть RUS или РУС. Учитывая правило открытого слога, типичного для всех славянских языков тех лет, пришлось добавлять в конце гласную – краткую «и», смягчающую вторую согласную слова.

В этой хронике Ярослав с максимальной скрупулезностью восстанавливал события с весны 858 года по это лето, заканчивая повествование бунтом троянцев. При этом налегая на детали и точные числа, а также где-то едкие, но меткие формулировки и определения. Для чего он использовал не только свою память, но и какие-то записи, сделанные им еще на бересте. А еще он в своей хронике указывал имена и иной раз чуть-чуть да описывал личности людей, принимавших участие в его жизни все эти годы. Плюс делал краткие заметки геополитического толка для пояснения своих действий и пояснения причин тех или иных событий. Без открытого осуждения чего бы то ни было и кого бы то ни было. Очень спокойно, нейтрально и прагматично. Словно ученый, описывающий поведение популяции муравьев.

Книга вышла довольно приличная… да… хоть и рукописная. Причем местами он делал зарисовки всякие карандашом[29 - Деревянный карандаш современного типа изобрели в 1790 году в Вене. Делали их, смешивая растертый в порошок графит с глиной и водой, а потом обжигая. И после этого помещая полученный таким образом стержень в деревянный футляр. Графитовые же карандаши без деревянной рубашки известны с XVI века. Поэтому, зная это, он скупал у викингов, едущих торговать, «чертильный камень, но не уголь», что они везли в качестве товара или трофея из Британии. И делал для своих нужд крошечные партии карандашей. А доступ к гуттаперче, пусть и в жестко ограниченном количестве, позволял ему делать ластик и более экономно расходовать бумагу.], обводя их впоследствии тушью. Получалось не всегда и не все хорошо. Но в целом намного лучше рисунков тех лет, не знающих перспективы и хотя бы основ анатомии.

Зачем он написал эту хронику? А затем. Это было программное произведение, позволяющее выстрелить пусть и не сегодня, так через несколько столетий…

«Эта история началась по весне 858 года от Рождества Христова, когда листья уже распустились и покрыли лес густой зеленью. Тогда в поселение, что лежало в верхнем течении Борисфена у начала волоки в Двину и далее в Восточное море, прибыл Василий, сын Василевса Восточной Римской империи Феофила из Аморейского дома, происходящего из славной Амории Фригийской и Кассии из эллинского дома Сарантапехос, берущего свое начало из славных Афин. Он взял себе имя славянское – Ярослав, что означало «могущий в славе», и с тем начал свою новую жизнь. Поселение это было известно под разными именами…»

Писал он на койне – высоком среднегреческом, так как из международных языков тех лет он теперь его знал лучше всего. Как-никак мама и другие греки постарались. Конечно, хотелось поначалу все написать на славянском языке в выдуманной им графике. Но книга эта была программной и очень важной для продвижения крохотной державки Ярослава на международной арене, поэтому приходилось соответствовать международным правилам… Славянский язык, даже в этой графике, не знал практически никто. А койне – все прилично образованные люди на западе Евразии, как, впрочем, и латынь.

Однако насладиться чувством удовлетворения от достижения результата Ярославу не удалось.

– Корабли! Корабли идут! По Днепру! – крикнул вестовой, вбегая в комнату, где работал консул.