Мы привели толстого в чувство и поехали в отделение. Менты развязали им руки, чтобы они могли подписать, – и они ушли, ухмыляясь, каждый с полтыщей баксов. А я остался.
– Вы тоже идите, – сказал майор. – Мы позвоним. Или повесточкой как-нибудь.
– Дело-то нужно – до суда довести, – сказал я. – Паша давно должен быть в тюрьме. Это же все знают.
Майор на меня посмотрел и понял, что я – убеждённый. Тот, кто поработает в ментуре, становится психологом не хуже катал и кидал.
– Да, все знают, – сказал он. – И довести нетрудно. Но на суде развалится. Этим двум дуракам символически что-то, и всё. Мой вам совет: идите домой и увеличьте охрану.
– Давайте всё-таки доведем, – сказал я и положил перед майором $1000. – И для начала вы не будете рвать протокол и терять заявление.
Он посмотрел на $1000 и вздохнул с сожалением:
– Сомневаюсь.
– Не сомневайтесь, – подбодрил я и положил ещё две.
– Теперь шанс есть, – оживился майор. – Некоторый.
– Сделаем его которым. – И я положил ещё три.
Он даже руки к груди прижал:
– Но суд – оправдает! Всё равно!..
– Не ваша забота, – ответил я. – У вас своё, у суда своё.
– Ну, если так, – сказал он, и тогда я тоже ушёл.
Затем я встречался со следователем, с прокурором, с председателем областного суда и с главами администраций. Пришлось кое-что продать, а потом и переехать, но зато когда была назначена дата, я был готов и к встрече с судьёй.
Мы сели с ним на лавочке в аллейке, и я его спросил:
– Что вам дороже: Паша или справедливость?
Он засмеялся так, что начал повизгивать и икать. Совсем как тощий.
– Справедливость, конечно! Это самое дорогое!..
– Другого ответа я и не ждал. А конкретно?
Он сделался очень серьёзен. Но я был ещё более серьёзен, и на суде обнаружилось, что следственная группа собрала неопровержимые улики, что прокурор твёрдо стоит на страже буквы и духа и что судья объективен и неподкупен. И общественность была потрясена нежданным и неслыханным, в глазах простых людей чудесным торжеством закона, и все участники процесса – кроме адвокатов – сразу же пошли на повышение.
С Пашей теперь я увижусь не скоро. Очень не скоро. Очень. А вас попрошу сказать: неужели вы продолжаете думать, что деньги сами по себе что-то значат? Неужели не ясно, что всё зависит от того, в чьих они руках?
Правда, ещё требуется, чтобы их хватило.
Так что если вы за справедливость – постарайтесь быть побогаче.
рассказ ёрника
Пьяненький помятый мужичок – то есть я – подсел за столик к лабухам:
– Ребята… я тут – покурю при вас… Можно?
Июльский полдень, море, столики под тентами, двое неспешно тянут пиво.
Посмотрели. Не ответили.
Что они лабухи, я сначала не знал. Но сразу же – по разговору. Удача. Народ отзывчивый, живой. Разомлевшие были, да всё же. Купаться в жару ещё скучней.
Закурил, слегка теряя равновесие.
– Я извиняюсь… А вот хочу спросить… Я на вас смотрю – вот кто вы? Не могу понять.
Поморщились.
– А ты кто?
– Да я… в общем, тут… Ну… сами понимаете. А вы?
– А мы тут пиво пьём. – И снова отвернулись.
Я ненадолго задумался.
– Не, ну я имел в виду… ну… по профессии. Вы такие… творческие!..
В ожидании ответа я замер в неподвижности и вылупил глаза. И для верности ещё и стал их переводить – с одного на другого.
Один был насмешлив. Или смешлив. От пива оторвался:
– До-ре-ми-до-ре-до… – пропел, пожмурился, опять за пиво.
Второй оказался злобным и без фантазии:
– Ты покурить пришёл? Ну, и кури.
Очень плохо. Очень неправильно. Лабухи en masse демократичны. Но личностное часто берёт верх над социальным – и в том числе и тогда, когда лучше не брать.
– О! – запоздало оживился я и потерял равновесие так, что чуть не упал со стула. – Вы… это… музыканты?.. У меня друг был…музыкант. Как он играл!.. я вам скажу… Он все ноты знал. Вот все, какие есть… все их знал! Спрашивает: «А ты знаешь, сколько всего нот?» Ну, откуда? Откуда мне знать?..
Я был в искренней растерянности.
Злобный покивал – с удовлетворением. Смешливый гыгыкнул. Господи, как же мало людям надо.
– Ну, и вот: сколько? Это я его спрашиваю. «Восемьдесят восемь! Всех вообще! И все представлены на рояле. На пианино – нет, не хватает места… А на рояле – да». Я говорю: «Так что: рояль, получается, – Гитлер?»
Смешливый встрепенулся. Злобный прищурился.