Коммод

Свалка постепенно перешла в нервное выяснение отношений и поиск компромисса (разговор по-прежнему велся на повышенных тонах). Император вроде бы нашел приемлемое решение и предложил рыдающей девице пройти в спальню вместе с пришедшим в себя и вставшим с пола Саотером. Это будет здорово, пообещал ей император, и вполне по-человечески, ведь не в моих правилах обижать близких мне людей. Ему тоже хочется, он указал на вольноотпущенника, и тебе, Кокцея, хочется. И мне хочется, вот и совместим наши желания в единую ненасытную страсть.

Кокцее этот вариант был явно не по душе. Она попыталась вновь напасть на Саотера.

– Убирайся прочь, служитель гнусной Изиды. Луций, прогони его…

Бебий не выдержал, наглухо закрыл дверь, тупо, словно спросонья, оглядел предоставленную ему комнату, словно ожидая и здесь увидеть что-то невероятное. Что-нибудь чудовищное, неожиданное… Например, прежнего императора. Привидению он удивился бы меньше, чем Кокцее, утверждавшей, что она является «супругой» императора. Эти два понятия – Кокцея и супруга правителя великого Рима – совместно не укладывались в голове. Когда молодой цезарь обзавелся супругой? Почему в армии об этом ничего не известно? Что скажут в легионе, когда весть о женитьбе молодого цезаря дойдет до солдат? Как объяснить, почему по такому торжественному случаю не были розданы наградные?

Или вот еще загадка: если император твердо решил отложить поход и заключить вечный мир с германцами, зачем он советовался с Бебием? Не такая он великая сошка, чтобы делиться с ним тайными мыслями? Что на самом деле затевает Коммод? Чего добивается? Легат не мог избавиться от тревоги – за разговором в триклинии, за коридорным театральным действом, за желанием наградить его женской лаской смутно просвечивало что-то огненное и жуткое. Отчаянно забилось сердце, словно попыталось вырваться на волю – не лежалось ему в реберной клетке. Почуяло что-то безрадостное?

Тем временем шум в коридоре стих. Бебий машинально прикинул: на чем сошлись? Все трое отправились в спальню, или Кокцея сумела отстоять свои права на супружеское ложе и заставила вольноотпущенника вернуться в свою комнату? А может, повезло вифинянину? Вопрос философский, усмехнулся легат, под стать Эпикуру.

Бебий с детства испытывал неприязнь к философии как к некоей занесенной извне зауми, сбивающей с толку римского гражданина, которому для покорения мира вполне доставало веры в отеческих богов и привычных добродетелей – pietas, gravitas, simplicitas[15 - Pietas – почтение к старшим, а также взаимная привязанность детей и родителей; gravitas – суровое достоинство и трезвое чувство ответственности; simplicitas – простота, чуждость расточительности и позерству.]. В римских семьях эти ценности всегда были приоритетны, пусть даже таких семей оставалось немного. Всякие отвлеченные, отличные от привычных житейских представлений понятия, как-то: первостихии, мировой разум, мир, представляемый в виде cosmos’а, как всеобщее, целое; одухотворяющая его пневма, калокагатия, эйдосы[16 - Первостихии, или основы, – это огонь, вода, воздух и земля. Калокагатия – термин, отождествляющий два понятия: «жить по природе» и «жить прекрасно», а также «прекрасное и достойное» и «добродетель и все причастное к добродетели». Калокагатия как идеал в эту пору уже далек от представления о гармонии души и тела. «Ей (калокагатии) не нужны никакие прикрасы, она сама – лучшее украшение, ибо освящает любое тело», – таковы слова Вергилия. Одухотворяющая пневма – пронизывающая cosmos, точнее, омывающая все и вся, одухотворяющая субстанция (мир, в некоторых философских школах подразумевался одушевленным, и человеческая душа – «кусочек оттуда»).], вызывали у молодого легата раздражение.

С прежним цезарем было проще. Марк никогда не ставил себе в заслугу приверженность философии, да и понимал он ее совсем по-римски, как некий устав, имеющий прежде всего практическую ценность. Никому своих пристрастий не навязывал, воспитывал личным примером и выше всего ставил здравомыслие, приверженность родным очагам, военную и гражданскую доблесть. Помнится, в присутствии Марка Бебий, тогда еще молодой трибун, ненароком обмолвился, что «ненавидит философию». Ляпнул и прикусил язык.

– Ненавидишь философию? – удивился Марк. – Я рад за тебя, Бебий. Ты рассуждаешь здраво, по природе. Если бы ты знал, сколько ненавидящих философию прилюдно восхищаются ею, изображают умников, требуют наград за то, что осилили первое предложение в платоновском «Пармениде». Если бы знал, разочаровался в человеческой породе. Философия и не должна нравиться. Философия – это образ жизни. Как здоровому не нужен лекарь, так и тебе, чтобы жить добродетельно, ни к чему философия. Ты редкий экземпляр, Бебий, ты живешь, как дышишь, не замечая пороков и не нуждаясь в советчиках и учителях.

Были у легата свои счеты и с христианами, лишившими его отца.

Спать уже не хотелось. К тому же после всех вкусностей, после замечательного фалернского, какими угощал его император, Бебию в самом деле нестерпимо захотелось женщину.

Заиграла память, представила жену, Клавдию Секунду. Она была обнажена, манила его, от этого зова стало совсем невмоготу. Помнится, в Моравии в самом начале оккупации, пару раз приказал своему рабу Диму пригнать женщин из захваченной добычи. В сердцах добавил: выбери помоложе, посимпатичней. Первая, маркоманка из мятежного клана, очень понравилась. Он спросил ее – по доброй воле или силком? Золотоволосая, полная красавица ответила: лучше убей! Бебий вздохнул, дал знак Диму – уведи, потом распорядился записать ее в свою добычу. Другая, из пришлых славян, согласилась и разрыдалась. Бебий пожил с ней неделю, как-то ночью в сердцах назвал ее Клавой, после чего приказал сбыть работорговцу, которые в ту весеннюю пору, в преддверии большого похода буквально наводнили южные области Богемии и Моравии. С тех пор воздерживался.

Он разделся, лег, вздохнул глубоко, с надеждой на близкий успокаивающий сон, в котором забудутся тревоги, шум во дворце и эта огненная полоска, что обожгла сердце.

Смежил веки, прислушался. Хвала богам, в замке наконец-то установилась тишина.

В следующее мгновение скрипнула дверь, кто-то вошел в его комнату. Бебий замер, изготовился. Мысленно прикинул расстояние до лежавшего у изголовья кровати меча, успокоил себя – достать успеет. Все-таки осторожно потянулся к мечу. Следом почуял – женщина! Сердце забилось сладостно, невыносимо. Неужели худенькая девчонка, прислужившая ему в триклинии? Спасите боги от насилия над ребенком. Решил прикинуться спящим.

Послышались шаги, грузные, топающие. Удивленный легат перевернулся на спину, осторожно глянул на вошедшую. В тусклом свете едва мерцающей масляной лампы различил – действительно, женщина, только какая-то необъятная, шире двери. Ни слова не говоря, она скинула тунику и влезла на ложе. Постель заметно прогнулась под ее весом. Женщина потянулась, раскинув руки в сторону, затем повернула голову, глянула на Бебия. Тот дар речи потерял.

Женщина зевнула еще раз и спросила:

– Ты кто?

Бебий зажмурился, попытался заклинаниями отогнать видение. Вновь открыл глаза. Женщина не исчезла, от нее пахло луком и еще чем-то вкусным и притягательным – то ли молоком, то ли хлебом.

– Я спрашиваю, ты кто? Легат?

– Да, – отозвался Бебий.

– Хвала богам, угадала. Сказали, комната в конце коридора. Мало ли комнат в этом проклятущем коридоре. Забредешь еще к какому-нибудь сосунку. А то еще к поклоннику мужчин. Тоже радость – ублажать такого! А ты мужчина видный, вполне стоящий.

Она просунула руку и погладила Бебия. Провела сверху вниз по груди, животу, остановилась ниже паха. Ухватилась ловко, твердо.

– Не-е, ты вполне сносный мужчина. Ну, давай, мужчина, а то я вся уже трепещу.

Она поерзала в постели, отчего ее огромные груди придавили Бебию ребра.

– Нет, в самом деле, трепещу. Я страсть какая заводная. Только в последнее время заводить некому. Как приехал этот Саотер, так кончились сладкие денечки.

Бебий, с трудом преодолевая желание, все-таки счел уместным поинтересоваться:

– Ты кто?

– Клиобела. Неужели ты никогда не слыхал о Клиобеле?

– Рабыня? Вольноотпущенница?

– Я – женщина! Женщина, и этим все сказано. Давай, а? А то навалюсь сверху, дохнуть не сможешь.

Глава 6

Клиобела покинула спальню с первыми лучами солнца. На прощание жарко поцеловала Бебия, всхлипнула.

– Пора на кухню. Там без меня – зарез, что-нибудь не так сделают. Послушай, Бебий, ты в больших чинах? Я слыхала, ты легат.

– Да, и что?

– Взял бы ты меня к себе? Поселил бы в домике, в Виндобоне, я бы тебя ждала. Все-таки легче служить, когда есть к кому приезжать. Этих всех по боку, а не то! – она показала кому-то здоровенный кулак.

Бебий не смог сдержать улыбку.

– Нет, правда, – искренне призналась женщина. – Ты мне понравился. Деликатничаешь. У тебя жена есть?

– Есть. В Риме.

Клиобела помолчала, потом робко попросила:

– Я не буду ей помехой… Дальше Виндобоны носа не высуну.

Она села на постели, ее спина загородила полкомнаты, и все равно ее масштабы лишь подчеркивали присущую ей привлекательность. Было в ней что-то неодолимо зовущее, что-то мясисто-прекрасное. Она и личиком была симпатична, фигуриста, даже грациозна, несмотря на свои фунты. Может, в самом деле купить домик в Виндобоне? Все равно поход отменяется…

– Хорошо, ступай. Я подумаю.

– Благодарю, господин.

Бебий не удержался, подошел к ней, обнял, поцеловал. Она покорно прильнула к нему, потом тело ее встрепенулось, она жарко выдохнула и позволила себе обнять господина.

– Ступай, – наконец приказал Бебий. – Мир тебе, женщина.

Клиобела ушла.

Он вернулся на ложе, посмотрел на руки, повернул их кистями вверх. Сжал пальцы в кулак.

Как теперь будет с новым цезарем? Правитель не желает воевать. Он падок на удовольствия, обожает театр, бои гладиаторов, конные состязания. Опыт подсказывал – мир неизбежен, возвращение императора в Рим неизбежно, и намечаемый на ближайший после вторых Розалий[17 - Rosalia signorum – общевойсковой праздник поминовения предков. Отмечался 10 и 31 мая, выражался в почитании украшенных розами боевых значков.] день военный совет лишь огласит то, о чем открыто говорят в ставке. В таком случае все его, Бебия, дальнейшие планы, намерение утвердить себя среди верхушки римских полководцев и получить богатое наместничество, какими он тешил себя перед походом к Океану, рухнули, и с этим надо смириться.

Смириться? Перестроиться? Научиться жить по-новому или попытаться добиться того же иным путем? Взять пример с Перенниса, успевшего понравиться императору? Надолго ли? Бебий был уверен, что ненадолго. Не такой уж простак Коммод, каким казался с первого взгляда.