Ян Гус. Его жизнь и реформаторская деятельность
В ожидании ответа папы Гус продолжал борьбу с архиепископом и провел в университете резолюцию, которою был осужден архиепископский декрет о сожжении книг Виклифа. Сверх того, Гус объявил, что произнесет проповедь по поводу папской буллы. Огромная толпа народа собралась слушать эту проповедь. Прочитав буллу Александра V, Гус сказал:
– А я, я объявляю – и благодарю Бога, что могу сказать это – объявляю, что в Чешском королевстве нет ни одного еретика. Все эти обвинения сущая ложь!
– Ложь! Ложь! – подхватили тысячи голосов.
Тогда Гус стал говорить уже прямо о неправильности действий папы и даже сравнил их с действиями “антихриста”, сказав:
– Папа исполняет пророчества, преследуя Евангелие и христианскую веру. Я апеллировал на архиепископские декреты; я хочу снова апеллировать. Поддержите ли вы меня?
– Да, да, – раздались голоса, – мы тебя поддержим!
25 июня того же 1410 года в Вифлеемской часовне было прочитано воззвание, подписанное Гусом, а также многими магистрами, бакалаврами, студентами, даже рыцарями и горожанами.
“Разумно ли, – говорится в этом воззвании, – сжигать книги, в которых обсуждается философия, мораль, математика и физика – вопросы чисто научные? Допуская даже, что книги Виклифа содержат еретические мнения, следует ли из этого, что их нельзя читать? Разве не наилучшее средство уничтожить заблуждение – изучить его? Как опровергнуть то, чего не знаешь?”
Подписавшие этот протест заявляли, однако, свою преданность церкви и объявили, что не поддерживают никакой ереси. Далее в протесте еще было сказано, что архиепископ не имел ни малейшего права воспрещать проповедь в часовнях, так как известно, что Христос велел своим ученикам проповедовать всюду.
Между тем Александр V умер, и архиепископ Збынек поспешил донести новому папе Иоанну XXIII, что Гус проповедует ересь, и просил папу вызвать его в Рим для примерного наказания. Не дожидаясь папского решения, архиепископ созвал 16 июля множество духовных и светских лиц в своем дворце, куда было принесено 200 фолиантов – различные книги Виклефа, частью в великолепных переплетах. Во дворе устроили костер и сожгли эти книги, причем колокола трезвонили по всей Праге и священники пели Те Deum (Тебе Бога хвалим). Два дня спустя архиепископ отлучил от церкви Гуса и всех апеллировавших к папе.
Следствие этой меры было, однако, совсем не такое, какого ожидал архиепископ. Народ был крайне раздражен; всюду слышались злые насмешки над архиепископом. В собраниях и на улицах пели сочиненные против него эпиграммы. Одна из них гласила: “Збынек, епископ и ученик начальной школы, выучив А, В, С, D, сжег книги и теперь не знает, что в них написано”. От насмешек перешли к насилию. Самому архиепископу пришлось однажды спрятаться от разъяренного народа; а когда в церкви св. Стефана один священник “анафемствовал”, то есть произносил с кафедры проклятие Гусу и его друзьям, шестеро вооруженных граждан бросились на него в храме и он едва спасся.
Узнав об этих беспорядках, король Вацлав запретил под страхом смертной казни петь куплеты, направленные против архиепископа; но этому последнему велел заплатить владельцам сожженных книг убытки. Архиепископ не повиновался, и король велел прекратить выдачу ему жалованья.
Вскоре после этого из Рима пришло, наконец, решение по делу Гуса. Новый папа Иоанн XXIII отверг апелляцию Гуса, подтвердил буллу своего предшественника и даже повелел архиепископу, под страхом отлучения, преследовать Гуса и, в случае надобности, даже употребить против него мирскую власть. Вместе с тем папа требовал Гуса в Рим на суд.
Это известие вызвало в Праге взрыв негодования против папы. Сторонники Гуса твердо держались его правила: “В духовных вопросах повиноваться не людям, а Богу”, – и папские угрозы только подстрекали их к сопротивлению. Король Вацлав опять склонялся на сторону Гуса и писал папе, что следует прекратить процесс, затеянный против Гуса архиепископом, и что лучше “приказать обеим сторонам молчать”. Но папа прислал следственную комиссию из четырех кардиналов, и 15 марта 1411 года Гус был предан новой анафеме во всех церквах Праги, исключая две, где священники отказались повиноваться. Весь город за сочувствие Гусу был подвергнут интердикту, то есть было запрещено совершение всякого богослужения.
Гус понял, что ему остается одно: не обращать ни малейшего внимания ни на архиепископские, ни на папские решения. Он продолжал проповедовать в своей часовне, как будто ровно ничего не случилось. Некоторые священники последовали его примеру.
Ввиду сильного волнения умов в Праге архиепископ решился наконец на уступки и даже согласился подчиниться решению третейского суда по назначению короля. Суд этот предложил архиепископу проект письма к папе, в котором значилось, что в чешских землях более нет никаких ересей и что между Гусом и архиепископом произошло полное примирение. Гус, со своей стороны, согласился подчиниться решению суда; но архиепископ раздумал мириться и написал королю, что по чести и по совести не может принять третейского решения, причем жаловался, что все идут против него, и угрожал обратиться к венгерскому королю Сигизмунду. Архиепископ действительно выехал из Праги, но по дороге в Венгрию заболел и умер. Архиепископ Збынек был плохой богослов и самодур, но, по крайней мере, отличался прямотою, которую ценил сам Гус. Преемником его был королевский лейб-медик Альбик, человек довольно тихий. Сам по себе он не затевал ссор с Гусом. В 1412 году в Прагу приехал от папы Иоанна XXIII священник Тим, привезший буллу о новом крестовом походе.
В то время папская власть опустилась ниже, чем когда-либо. Пизанский собор, вместо двух пап, создал не одного, а трех: Иоанн XXIII чувствовал себя небезопасно в самом Риме, которому угрожал неаполитанский король Владислав, покровитель одного из прежних пап, Григория XII. Иоанн XXIII затевал против своих врагов крестовый поход, обещая всем участникам похода прощение всех грехов, – прошедших, настоящих и даже будущих. Буллы, привезенные Тимом новому пражскому архиепископу, встретили сочувствие короля Вацлава. Король и архиепископ разрешили сбор денег на поход, и со всех кафедр Праги велено было произносить проповеди за поход, и на базарных площадях слышался барабанный бой герольдов. Чтобы не выставить слишком наружу денежную сторону дела, архиепископ велел не давать денег исповедникам и не проповедовать спасительной силы креста, а говорить на евангельские темы. Гус радостно ухватился за это повеление. Публично с кафедры он стал проповедовать против похода. Смелая проповедь Гуса испугала на этот раз даже некоторых из его друзей. Впервые обнаружилось, что между этими друзьями были люди робкие и даже предатели. Один из ближайших приятелей Гуса, Степан из Пальча, в то время бывший деканом богословского факультета, подговорил факультет принять решение, что папа имеет власть прощать грехи и даровать их отпущение какими угодно способами. Тогда Гус заявил, что действия папы противны основам христианского учения. По улицам Праги были расклеены объявления, гласившие, что 7 июня 1411 года Гус назначил в большом зале Карловой коллегии публичный диспут по вопросу: “Согласно ли с прямым смыслом учения Христа, чтобы во славу Божию и для спасения христианского народа были поддерживаемы папские буллы о крестовом походе?”
Некоторые боязливые профессора богословия немедленно отправили к архиепископу депутацию из двух докторов богословия, прося запретить объявленный диспут. Архиепископ медлил, и диспут состоялся в присутствии необычайно многочисленной толпы докторов, магистров и студентов несмотря на то, что богословским факультет выставил, в свою очередь, объявление, строжайше воспрещавшее всем бакалаврам участвовать в диспуте.
На этом диспуте Гус произнес несколько замечательных речей; но главным героем дня остался все же не он, а его лучший и вернейший друг, магистр Иероним Пражский. Иероним говорил с таким воодушевлением, что восторгам студентов не было конца. Когда диспут окончился, Иеронима провожала домой еще более многочисленная толпа, чем Гуса.
За этой студенческой демонстрацией последовала другая, более внушительная. Один из придворных короля, Бок, или, по-немецки, Вальдштейн, вздумал предать посмеянию папские повеления. Он устроил шутовскую процессию: посредине сидели на колеснице куртизанки (по некоторым сведениям, это были переодетые студенты), у которых на груди висели папские буллы; впереди и позади шли толпы людей с мечами и кнутами. Процессия двинулась мимо самого архиепископского дворца, подле которого остановилась. Постояв немного, двинулись по всем главным улицам Праги и, достигнув рынка на Новом Месте, устроили костер, на котором торжественно сожгли папские буллы, насмехаясь при этом и над крестовым походом, и над сожжением книг Виклифа.
Король Вацлав посмотрел сквозь пальцы на проделку своего придворного, но на будущее время объявил, что всякое сопротивление папским буллам наказуемо смертью. Это была не пустая угроза. 10 июля 1412 года трое молодых людей из низшего сословия, – Ян, Мартын и Сташко, – вздумали ходить по церквам и во время богослужения оспаривать проповедников, крича, что отпущение грехов папою есть сущая ложь. Их схватили, пытали и, не добившись раскаяния, на следующий день приговорили к смертной казни. Гус ходатайствовал за осужденных; но городские власти, боясь, что отсрочка казни еще более раздражит народ, поспешили с совершением приговора – и головы всех трех осужденных пали на плахе. Во время казни народ хранил молчание; одна женщина принесла чистое полотно, чтобы обернуть тела казненных. Студенты, под предводительством одного магистра, подняли тела и понесли их с пением известного гимна мучеников христианства. “Isti sunt sancti” (это святые). Процессия двинулась к Вифлеемской часовне. Гус лично содействовал погребению казненных. С тех пор враги Гуса прозвали его часовню “Каплицей трех святых”.
Между тем, пражские богословы продолжали интриговать против Гуса. Вновь был затеян спор о 45 тезисах Виклифа, к которым на этот раз присоединили шесть тезисов самого Гуса, требуя, чтобы Гус не смел преподавать их. В этом смысле было даже выхлопотано королевское повеление; но Гус заявил, что король не имеет права нарушать университетской автономии и свободы преподавания.
Во время этих споров некоторые из бывших друзей Гуса, особенно Станислав из Цнойма, окончательно примкнули к противной партии. Гус назвал этих неверных друзей людьми “пятящимися” (cancrisantes, от слова cancer, рак).
Наконец и папа Иоанн XXIII опять дал о себе знать в Праге. Он велел кардиналу Сант-Анджело поступить с Гусом без всякой пощады. Кардинал приказал в случае дальнейшего упорства Гуса повторить против него анафему, при колокольном звоне, с зажжением и погашением свечей. В формуле проклятия было сказано, что отныне никто не должен давать Гусу ни пищи, ни питья, ни приюта; никто не должен сказать ему доброго слова; каждое место, на котором он стоит, подвергается интердикту. Все верные сыны церкви должны хватать Гуса везде, где бы его ни встретили, и выдавать архиепископу или епископу; наконец, Вифлеемская часовня должна быть срыта до основания и уничтожена.
Следует заметить, что пражские городские власти – члены магистрата – были, по большей части, враждебны Гусу[3]. По их подстрекательству 2 октября 1412 года у Вифлеемской часовни собралась толпа буянов, пытавшихся проникнуть в часовню во время проповеди Гуса и произвести там погром. Но сторонников Гуса было в Праге гораздо больше, чем противников. Гуситы стали в оборонительное положение, и противники ушли ни с чем.
Постоянные столкновения гуситов с их противниками сильно беспокоили короля Вацлава. Не решаясь действовать силой против проповедника, приобретшего необычайную популярность, король подослал к Гусу людей, уговаривавших его добровольно оставить Прагу, чтобы положить конец смуте. Король обещал, что разберет дело Гуса по справедливости.
Гус повиновался королю, но крайне неохотно и после продолжительной внутренней борьбы. В конце 1412 года он добровольно отправился в изгнание, опубликовав перед отъездом еще один трактат, в котором апеллировал уже не к папе, а на папу “к Христу как к праведнейшему судье”.
Король Вацлав, при всей распущенности характера, обладал некоторой королевской честью и обыкновенно сдерживал однажды данное слово. И на этот раз он всеми способами старался уладить споры и сделать возможным возвращение Гуса в Прагу. Между тем архиепископ Альбик, чувствуя себя слишком дряхлым, уступил место новому архиепископу Конраду, который в начале 1413 года созвал синод. Гус, разумеется, не мог явиться на синод, но прислал вместо себя одного из друзей. Однако попытка примирения между сторонниками и противниками Гуса не состоялась. Гус прислал несколько кратких и ясных пунктов соглашения; но его бывшие приятели, а теперь враги, особенно Станислав из Цнойма и Степан из Пальча, до того интриговали против Гуса, что наконец сам король Вацлав потерял терпение и хотел изгнать этих интриганов из пределов Чешского королевства. Вообще, при королевском дворе опять взяли верх гуситские веяния. Так, например, король издал патент, установивший в пражском магистрате полное равенство между чехами и немцами: до тех пор немцы преобладали, теперь же многие гуситы проникли в магистрат. Гус все еще оставался в изгнании; но он не терял времени. Он вел обширную переписку со своими пражскими друзьями: давал им советы, поддерживал их в трудные минуты. Чисто отеческая заботливость сказывается в его письмах. Кроме того, Гус за это время написал немало богословских трактатов и, между прочим, главное свое сочинение “Deecclesia” (“О церкви”), написанное им в местечке Козий Градек, отстоящем на 70 верст от Праги. По временам Гус приезжал также в местечко Краковец, где проповедовал. Огромные толпы народа стекались сюда слушать его, приходя из отдаленнейших местностей Чешского королевства. Время добровольного удаления Гуса из Праги оказалось поэтому весьма плодотворным для распространения гуситизма, преимущественно в низших слоях населения, и с этой точки зрения пребывание Гуса вне Праги имеет величайшее историческое значение. Мало-помалу, помимо Праги, возник другой самостоятельный центр гуситизма, находившийся в той самой местности, еще впоследствии возник гуситский город Табор. Да и в самой Праге дело Гуса шло не хуже прежнего. С удалением учителя некоторые ученики привыкли действовать самостоятельнее; враги полагали, что гуситизм окончательно задавлен, но, к их удивлению, оказалось, что число приверженцев Гуса возрастает с каждым днем.
Движение это приняло такие размеры, что не могло остаться незамеченным в Риме; но здесь все же гораздо более занимались Виклефом, чем Гусом. В январе 1413 года “генеральный собор” в Риме осудил сочинения Виклефа, особенно его “Диалог” и “Триалог”. Этот собор не оказал никакого влияния на чешские дела. Совсем иное значение для чехов имел созванный в конце 1414 года Костницкий, или Констанцский собор.
Глава V
Констанцский собор и мученическая смерть Гуса
В течение нескольких лет гуситское движение сделало такие успехи, что приверженцы и противники Гуса появились за пределами Чешского королевства. В 1413 году в Вене уже были гуситы: учение Гуса занесли сюда приезжие из Праги чешские студенты. Даже во Франции Гус пользовался значительной известностью, и Парижский университет, где заседали светила тогдашнего философского “номинализма”, взволновался при известии, что в Праге одерживают верх учения, слывшие, по мнению парижских докторов, неизбежным логическим последствием философской ереси, то есть реализма. Профессора Сорбонны сочли своим долгом написать послание пражскому архиепископу Конраду, советуя ему принять меры против распространения лжеучений. Знаменитый Жерсон прислал архиепископу несколько выдержек из книги Гуса “О церкви” с кратким опровержением учения Гуса. С другой стороны, гуситизм стал сильно распространяться в Польше, и слухи о нем проникли до пределов Московской Руси. В немецких землях также было немало сторонников Гуса, но еще больше – противников. Кроме удалившихся из Праги профессоров, главным противником чешского проповедника явился сам Римский император.
В то время титул Римского императора принадлежал уже венгерскому королю или, точнее, мужу венгерской королевы Марии, брату короля Вацлава, Сигизмунду.
С 1413 года и до самой смерти Гуса Сигизмунд стоял во главе его противников. Необходимо сказать несколько слов о личности этого монарха, владения которого номинально простирались от Балканских гор до Балтийского моря и от Карпат до Рейна.
Сигизмунд был человек по-тогдашнему образованный: он знал латинский, французский, немецкий и венгерский языки, был весьма любезен не только с дамами, за которыми ухаживал более, чем следовало, но и с простыми бюргерами и купцами, у которых бывал на похоронах и на крестинах. Но главной чертой характера Сигизмунда было его необычайное желание прославиться. Он любил грандиозные проекты, ему нравилось все великолепное. Насколько его брат Вацлав был апатичен, настолько Сигизмунд хватался за всякую новинку, доставляющую случай его имени прогреметь на весь мир. Блистательное коронационное путешествие в Аахен окончилось скандалом: ни один курфюрст не приехал. С тех пор Сигизмунд искал случая возместить себе моральный ущерб, нанесенный этим провалом. Он вздумал удивить все человечество и затеял небывалый по великолепию вселенский собор с целью окончательно прекратить церковный раскол. Обстоятельства сложились благоприятно для Сигизмунда. Неаполитанский король Владислав захватил Рим и выгнал папу Иоанна XXIII, который бежал в Болонью и отдался под покровительство Сигизмунда. Последний потребовал от папы созвания собора. Иоанн XXIII, боясь, что на соборе обнаружатся его собственные плутни и распутство, медлил и, чтобы сохранить вид достоинства, требовал созвания собора в городе, не подчиненном императору. Но Сигизмунд настаивал на своем и заставил папу объявить, что собор откроется в Констанце (Костнице) первого ноября 1414 года.
Перед открытием собора папа имел свидание с императором и, между прочим, жаловался ему на бездеятельность его брата, чешского короля Вацлава, говоря, что Действия короля способствуют умножению ереси. Сигизмунду тотчас же пришла блистательная мысль – вызвать Гуса в Констанц. Он послал двух чешских дворян к Гусу с объявлением, что, если Гус добровольно явится на собор, ему будет дана полная возможность высказаться, и даже если он, Гус, не подчинится решению собора, император обещал отослать его домой без всяких препятствий.
На первых порах Гус даже обрадовался этому приглашению. Странная мысль явилась в его уме. Гус не был честолюбив и самонадеян, но глубоко верил в свою правоту, и ему казалось, что, явившись на собор, он не только оправдает себя от ложных обвинений, но и доставит полное торжество правде, убедит в правоте своих идей не только мирян, но даже многих из прелатов. Гус смотрел на свое путешествие прежде всего как на удобный предлог торжественного заявления своих убеждений перед представителями всего христианского мира.
Некоторые из друзей Гуса смотрели на будущее менее доверчиво и говорили ему: “Не верь императору; он выдаст тебя твоим врагам”. Даже один из дворян, посланных императором к Гусу, передавая обещания Сигизмунда, сказал по секрету Гусу, чтобы он остерегался и не всему верил. Слова эти возбудили у Гуса некоторые сомнения, но он недолго колебался.
– Что же, – говорил он, – я не скрываю себя от опасностей; если надо, я готов даже умереть.
Бесспорно, однако, что Гус надеялся на возможность “увлечь за собою весь собор и заставить всех защищать и исповедовать истину” (слова Аугсбургской немецкой хроники).
Приготовляясь к отъезду, Гус хотел заранее испытать свои силы. Как только пражский архиепископ созвал новый провинциальный синод, Гус приехал в Прагу и велел распространить объявления на трех языках: латинском, чешском и немецком, в которых было сказано, что он, Гус, готов дать отчет о своей вере перед всем чешским духовенством. Гус предлагал всякому, кто пожелал бы обличить его в ереси, явиться на диспут.
Само собою разумеется, что архиепископ не дозволил Гусу явиться на заседание синода. Когда Гус с несколькими друзьями прибыл к архиепископскому дворцу, вышел маршал и сказал весьма грубо, что высокопочтенные пастыри обсуждают теперь королевское предложение и что нельзя впустить всякого желающего помешать им в таком важном деле.
Получив отказ, Гус написал новое воззвание, на этот раз только по-чешски, которое было вывешено у самых ворот королевского дворца. Гус апеллировал к королю и ко всему чешскому народу, заявляя, что ему не дали оправдаться, и предлагая обвинителям явиться на Констанцский собор. Гус не знал, что его враги явятся туда даже без всякого вызова с его стороны.
Вскоре после этого в пользу Гуса неожиданно высказался папский земский инквизитор, викарный епископ Николай Назаретский. В присутствии нескольких чешских дворян он заявил, что считает Гуса превосходным католиком, и даже подтвердил свои слова письменным заявлением. В то же время в монастыре св. Иакова, на собрании светских и духовных феодалов, было прочитано письмо Гуса, который просил сделать архиепископу формальный запрос, считает ли он его виновным в какой-либо ереси? Если нет, пусть письменно удостоверит в противном. Гус имел в числе феодалов многих приверженцев, настоявших, чтобы его письму был дан ход. Архиепископу действительно сделали запрос. Не имея прямых улик против Гуса, архиепископ Конрад хотя и не дал письменного заявления, но на словах высказал, что никакой ереси за Гусом он не знает и что Гусу надо только очистить себя в глазах папы. Эти слова архиепископа были записаны, и трое чешских дворян приложили свои печати к документу, который был послан императору Сигизмунду с просьбою оказать Гусу свою “мощную защиту”.
Все это могло только усилить решимость Гуса отправиться на собор, и он написал императору письмо, в котором благодарил за оказанное ему до сих пор “покровительство” и просил содействия Сигизмунда лишь в том смысле, чтобы ему была предоставлена возможность защищать свои убеждения перед собором непременно в публичном заседании. “Я не побоюсь, – писал Гус, – исповедать Христа и, если уж этому должно быть, готов потерпеть даже смерть за истину”. Из Праги Гус опять уехал в Краковец. Здесь он узнал из писем своих пражских друзей, что враги его не теряли времени, они уже сформулировали обвинения и подготовили все следствие; уже были подысканы свидетели, их привели к присяге и записали их показания. Чешское и моравское духовенство, большею частью состоявшее из противников Гуса, устроило даже денежный сбор с целью покрыть расходы уполномоченных, которые должны были ехать в Констанц для обвинения Гуса. Во главе врагов Гуса стал на этот раз не архиепископ, немец Конрад, а чех Ян из Литомышля – железный епископ, как его называют летописцы. К нему присоединились четыре феодала из клерикальной партии. Но всего опаснее для Гуса было присоединение к этому заговору магистра Степана Пальча – одного из друзей-предателей – и еще троих докторов богословия. Нашелся, однако, тайный друг Гуса, передавший ему копию новых обвинительных пунктов, к которым были присоединены все прежние, включая донос, поданный на Гуса римской курии еще в 1412 году одним бессовестным лжецом Михаилом по прозвищу de Causis (он был нечто вроде духовного следователя по делам еретиков). Гус письменно ответил на все пункты обвинителя и считал себя вполне подготовленным к защите. На путевые расходы Гуса была собрана известная сумма его друзьями и почитателями – у него самого хватало денег только на самую скромную жизнь.
Перед отъездом Гус сделал, однако, распоряжения, показывающие, что в глубине души он гораздо мрачнее относился к будущему, чем можно было думать, судя по его публичным заявлениям.
Гус устроил свои дела так, как будто готовился к смерти. Он написал завещание в виде письма к своему любимому ученику Мартыну. Письмо это Гус запечатал и велел вскрыть лишь тогда, когда будут получены вполне достоверные известия о его смерти.
Письмо это написано с такой задушевностью, в нем столько отеческой нежности и заботливости о молодом человеке и в то же время столько искренности и трогательной простоты в исповеди самого Гуса, что писать так могут только исключительные натуры и только в особых обстоятельствах. Гус простился в этом письме со всеми “связанными с ним верою” друзьями, мужчинами и женщинами; он утешает и, как бы угадывая свой ужасный конец, говорит, что смело встретит смерть, если она неизбежна.
Многие из друзей Гуса имели мрачные “предчувствия”. Один из них, башмачник Андрей Поляк, прощаясь с Гусом, сказал: “Кажется мне, что ты не вернешься к нам”. Накануне смерти Гус вспомнил эти дружеские слова.
Император Сигизмунд, желая, чтобы Гус не медлил с приездом, еще во время предварительных переговоров самым формальным образом обещал выдать ему охранную грамоту. Узнав о решении Гуса, Сигизмунд медлил с выдачею грамоты, и Гус, в свою очередь, решился ехать, положившись на одно императорское слово. Обещанную грамоту Гус получил, но лишь по приезде в Констанц. Впрочем, император избрал троих чешских дворян, которым велел сопровождать Гуса. Это были Ян из Хлума, Вацлав из Дуба и Генрих из Хлума: последний приехал к Гусу лишь в конце путешествия.
