9 мая

Галя проживала в двухкомнатной квартире, арендованной для нее любовником, вместе с трёхлетней дочкой Настей, умышленно рожденной ею от того же любовника. Правда, будучи девочкой, Галчонок грезила стать столичной фотомоделью, которая будет рекламировать шампуни и дорогие гели для волос на страницах глянцевых журналов, но судьба распорядилась иначе, и теперь, став обычной содержанкой, она мечтала лишь об одном, чтобы ее не бросил любовник, годившийся ей как минимум в отцы.

Мать навещала Галю от случая к случаю, потому что жила под Тверью, в трехстах километрах от Москвы. И каждый раз, когда она приезжала в ее обитель – считала долгом собственноручно приготовить «чо-то вкусненькае». Вот и теперь, не изменяя традиции, она стояла у плиты, помешивая длинной ложкой в большой кастрюле, где бурлили наваристые ароматные щи из квашеной капусты. Галя сидела за столом, держа на коленях Настю, которую лениво кормила овсяными хлопьями с топленым молоком.

– Ты мне, доча, вот што скажи: до каких это пор, понимаешь, будет это распутство продолжаться? – не отворачиваясь от кастрюли, спросила пожилая мать.

– Ма, может, уже хватит об этом? Самой-то не надоело талдычить?

– В том то и дело, што надоело, – тут она повернулась, – где это видано, штобы ребетёнок как последний выблядок жил?

– Ма…

– Что ма?!

– Хватит уже. Настя никакая не выблядок.

– А кто? А? Чо заглохла?

– А я как у тебя росла? Вообще без отца!

– Вот и выросла прошмандовкой! А я, ведь, растила тебя одна, потому што твой отец от цирроза печени умер, а ты… Нет штоб нормального мужика себе найтить, а ты кого нашла? Старого козла, да ещё и женатого!

– По крайней мере, он денег даёт на меня и на дочку, да ещё и квартиру снимает, а ты как гнила, как у негра в жопе, всю жизнь в своей деревне с алкашней, так там и подохнешь!

– И подохну в своеной деревне! Зато в глаза народу глядеть не стыдно!

– А мне на твой народ плевать! И на деревню твою тоже!

– Твою деревню! Да ты сама-то, давно ли городская стала? Забыла уже, как коров за сиськи дергала да поросям хвосты крутила?

– Мамецка, – прервала беседу бабушки и мамы Настя, – водицки хоцю.

– Подожди, Настенька, сейчас налью.

– Дочку бы хоть пожалела!

– А я, может, только ради дочки всё это и терплю…

– Терпит она! Лучше бы на работу устроилась да жила бы как баба нормальная, а то сидишь тут безвылазно, морду малюешь да копыта свои расставляешь.

– Что значит безвылазно? И чевой-то я там расставляю? Ты же знаешь, как он меня любит и Настю! Мы же только недавно приехали с ним с курорта заграничного. Он там так Настю баловал, что все обзавидовались!

– Обзавидовалися! Да чему? Старый пердун, хряк натуральный со своею любовницей на моря приехал! А ты его спросила, чево энта рожа трухлявая жене своеной сказал, когда с тобой на курортах загорал?

– Мама! Какая еще рожа трухлявая?! И вобще, варишь свои щи и вари дальше!

– Мамецка, водицки…

– Вот и варю, а кроме рожы он еще горбатый и с мамоном отвисшим!

– Да что ты несешь!?

– Несешь! Сама-то вона только мордулет и ногти своеные мазюкать умеешь, а штоб ребетёнку чего приготовить – так это мне из деревни приезжать надобно!

– Да можешь не ездить!

– Мамецка…

– И не буду больше ездить!

– Ой-ой-ой! Испугала! Тоже мне повариха!

– Водицки…

– Да подожди ты, Настя, со своей водой! – перешла на истерический крик Галя и маленькая Настя тут же расплакалась.

– Вот ведь какая мамаша никудышная! Довела-таки ребетёнка!

Глава 9

«Невозможно всегда быть героем, но всегда можно оставаться человеком»

    Иоганн Гёте

Оправившись после едва не ставшего трагическим происшествия в лифте и успокоившись после бурного разговора с участковым, Григорий Петрович вновь надел свой пиджак, увешанный медалями и орденами, и вышел из подъезда. Его сопровождала Энга, на этот раз вместо строгого ошейника на шее у собаки была самая обычная верёвка, конец которой находился в руке Войтовского. Они уже спустились с крыльца, как вдруг пенсионер вспомнил:

– Ё-моё! Я ведь сумку забыл на стуле в прихожей! Энга, бедная моя, придется нам вернуться.

Они повернули назад, но в тот момент к подъезду подъехала недорогая иномарка южнокорейского производства. За рулём сидела красивая, кудрявая темноволосая девушка лет двадцати пяти. Девушка нервно кусала и без того алые губы, и суетливо оглядывалась по сторонам.

Как только пенсионер с собакой исчезли в подъезде, девушка вышла из машины, негромко хлопнув дверцей. Одета она была недорого, но со вкусом – голубая куртка с заклепками, белоснежная футболка и плотно облегающие брюки-капри с широким кожаным ремнем, увенчанным большой пряжкой с индейским орнаментом. Изящные сабо на высоких каблуках и сумочка с бахромой в стиле «вестерн» дополняли наряд. Любой, хоть немного разбирающийся в женщинах, представитель мужского пола без особого труда отнес бы эту барышню к разряду тех развратных и при этом самодовольных стерв, которые заарканив мужчину, рано или поздно превращают его в раба, готового исполнять ее любую прихоть и похоть…

Когда девушка зашла в подъезд, Войтовский все еще стоял на лестничной площадке и ждал лифт. Девушка подошла и стала рядом, не обратив внимания ни на фронтовика, ни на собаку. Зато Энга весьма ею заинтересовалась и деликатно обнюхала ее правую штанину. Девушка стояла совершенно неподвижно, и лишь однажды встряхнула запястьем, на котором сразу же зазвенело множество тонких серебряных браслетов, чтобы поправить свои волнистые волосы.

Дверцы лифта открылись, и все трое зашли внутрь. Григорий Петрович деликатно посторонился, пропуская девушку вперед, и придержал Энгу. Затем вопросительно посмотрел на незнакомку:

– Вам какой?

– Шестой.

Войтовский нажал две кнопки подряд, двери лифта с шумом закрылись, и кабина плавно поплыла вверх. Энга с прежним любопытством продолжала изучать стройную спутницу, задрав вверх свою умную морду. Девушка не удостоила ее взгляда, не говоря уже о том, чтобы похвалить. Она вышла первой, а старик и собака продолжили подниматься дальше.

– Какая странная девушка, не правда ли, Энга? – спросил Григорий Петрович, поглаживая собаку. – Наверное, у нее какие-то неприятности, если она не обратила на тебя никакого внимания… Но ты уж на нее не обижайся.

Выйдя из лифта, девушка немного постояла на лестничной площадке, словно бы взвешивая все за и против, после чего пошла по коридору, бормоча себе под нос нечто вроде «направо и прямо». Приблизившись к железной двери, на которой не было номерного знака, она вновь остановилась и какое-то время провела в напряженном раздумье. Наконец, преодолев состояние неуверенности, позвонила. За дверью царила тишина. Тогда она нажала кнопку ещё раз и долго не отпускала палец. Однако жильцы квартиры по-прежнему не подавали ни малейших признаков жизни.

– Ну, уж нет, просто так я не уйду, – решительно заявила девушка самой себе. Затем, повернувшись спиной, прислонилась к двери и принялась ждать.

* * *