Бунт

– И всегда-то такъ… – съ ужасомъ захолонуло въ груди Саши.

Пришелъ таперъ и сразу заигралъ что-то очень громкое, но вовсе не веселое. Д?вушки, точно выливаясь изъ темной и грязной трубы, выходили изъ темнаго коридора. Музыка становилась все громче и нестройн?е, и отъ ея преувеличенно наглыхъ звуковъ шум?ло въ голов?. Стало жарко, душно. Все сильн?е и сильн?е пахло распустившимся, потнымъ челов?комъ, пахло приторными духами, табакомъ, мокрымъ шелкомъ, пылью. Музыка сливалась съ шарканьемъ и топотомъ ногъ, съ крикомъ, съ самыми ненужными гадкими словами, и не было слышно ни мотива, ни словъ, а вис?лъ въ воздух? только одинъ отуп?лый озв?р?лый гулъ. Въ ушахъ начинало нудно шум?ть и казалось, что весь этотъ переполненный ополоум?вшими отъ скверной, нездоровой жизни людьми, табакомъ, пивомъ, извращенными желанiями, скверной музыкой домъ – не домъ, а какая-то огромная больная голова, въ которой мучительно шумитъ и наливается тяжелая, гнилая, венозная кровь, съ тупой болью бьющая въ напряженные, готовые лопнуть виски.

И Саша противъ воли танцовала и кричала, и ругалась и см?ялась.

– Ску-учно, – сказала она старенькому чиновнику, присосавшемуся къ ней.

– Ну, и дура! – съ равнодушной злостью сказалъ чиновникъ и неудержимо сладострастнымъ шопоткомъ прибавилъ: – пойдемъ что-ли!

Тогда Саша стала жадно пить горькое пиво, проливая его на полъ, на себя, на смятую кровать. Она пила захлебываясь, а когда напилась, ею овлад?ло тупое, больное, равнодушное веселье. Опять она п?ла, ругалась, танцовала и забыла, наконецъ, свое чувство и Любку, такъ что, когда въ коридор? началась страшная суматоха, и кто-то пронзительнымъ и тонкимъ голосомъ, съ какимъ-то недоум?нiемъ закричалъ; – «Любка удавилась!» – то Саша не могла даже сразу сообразить, какая такая Любка могла удавиться и зач?мъ?

Но когда таперъ сразу оборвалъ музыку, и нестройно протяжно прогуд?ла педаль, Саша вдругъ вспомнила и свой разговоръ съ Любкой, и все, громко ахнула и поб?жала по коридору.

Тамъ уже была полицiя, городовые и дворники, запорошенные сн?гомъ, кинувшимся въ глаза Саш?, стучавшiе тяжелыми валенками и нанесшiе страннаго въ узкомъ душномъ коридор?, бодрящаго, холоднаго чистаго воздуха. На полу былъ натоптанъ и быстро темн?лъ и таялъ мягкiй св?жiй, только что выпавшiй сн?гъ. И Саш? показалось, будто вся улица вошла въ коридоръ, со вс?ми своими закутанными мокрыми людьми, суетой, шумомъ, холодомъ и грязью. Дворники и городовые равнодушно д?лали какое-то свое д?ло, непонятное Саш?, точно работали спокойную и полезную работу, и только толстый усатый околоточный, въ толстой с?рой, съ торчащими блестящими пуговицами, шинели, въ которую злобно впивались черные ремни шашки, ожесточенно и громко кричалъ и ругался.

Слышно было, какъ «экономка» слезливымъ и хриплымъ басомъ повторяла:

– Разв? жъ я тому причиной?.. Какая моя вина?..

Лицо у нея было желтое и совс?мъ перекошенное отъ недоум?лой злости и страха.

Саша ткнулась въ отворенную дверь Любкиной комнаты, и хотя ее сейчасъ же съ грубымъ и сквернымъ словомъ равнодушно вытолкнулъ городовой, она все-таки усп?ла увидать ноги Любки, торчавшiя изъ-подъ скомканной и почему-то мокрой простыни. Ноги были босыя, потому что Любка такъ и не од?лась посл? прiема гостя; он? неподвижно торчали носками врозь, и странно и жалко было вид?ть эти б?лорозовыя, прекрасныя, съ тонкими, н?жными и сильными пальцами, ноги неподвижными и ненужными, брошенными на затоптанный, точно заплеванный, полъ.

Саша вылет?ла обратно въ коридоръ, больно про?халась плечомъ о ст?ну и пошла прочь, машинально потирая рукою ушибленное м?сто.

И въ эту минуту ей стало противно, обидно, страшно и жалко себя, и захот?лось уйти куда-нибудь, перестать быть собою, такою, какъ есть.

Въ необычное время потушили огни, гости разошлись и все сразу стало пусто и тихо-тихо. Домъ какъ будто притаился въ злов?щемъ молчанiи. Д?вушки боялись итти спать и толпились въ кухн?, одн? од?тыя, другiя растрепанныя, измятая; лица у нихъ у вс?хъ были одинаково искривлены въ тревожныя, слезливыя, точно чего-то ожидающiя гримасы. Дверь въ комнату Любки заперли, и возл? нея расположился, почему-то въ шуб? и шапк?, дюжiй спокойный дворникъ. Дверь эта была такая же, какъ и вс? въ дом?, невысокая, б?лая, но именно т?мъ, что произошло за нею, она какъ будто отд?лилась отъ вс?хъ дверей и даже отъ всего мiра и стала какой-то особенной, таинственно-страшной. Д?вицы то и д?ло б?гали взглянуть на нее и сейчасъ же со вс?хъ ногъ б?жали обратно.

Одна д?вушка, больше другихъ дружившая съ Любкой, сид?ла въ кухн? у стола и плакала, и отъ жалости, и оттого, что на нее смотрятъ со страхомъ и любопытствомъ.

Было страшно и непонятно, точно передъ вс?ми встало что-то неразр?шимо ужасное и печальное.

Пришла экономка, сердитая и желтая, какъ лимонъ. Она съ-размаху с?ла за столъ и стала дрожащими руками наливать и пить, какъ всегда, приготовленное для нея пиво. Губы у нея тоже дрожали, а глаза злобно косились на д?вушекъ. Она помолчала, наслаждаясь т?мъ, что вс? притихли, глядя на нее испуганными и покорными глазами, а потомъ проговорила сквозь зубы:

– Тоже… какъ же… ха!.. Подумаешь!

И въ этихъ словахъ было столько безконечнаго удивленнаго презр?нiя, что даже привыкшимъ къ самой грубой и злой ругани д?вушкамъ стало не по себ?, неловко и грустно. И потому особенно стыдно и обидно, что каждая изъ нихъ, ничтожная и загаженная, въ самой глубин? души, непонятно для самой себя, какъ-то гордилась поступкомъ Любки.

И вс? стали потихоньку и не глядя другъ на друга расходиться.

– Сашенька, – шопотомъ позвала Сашу одна изъ д?вицъ, Полька Кучерявая.

– Чего?

– Сашенька, душенька… боюсь я одна… возьми къ себ?… будемъ вм?ст? спать…

Она заглядывала Саш? въ лицо боязливыми, умоляющими глазами и собиралась заплакать.

– И то, пойдемъ… Все не такъ…

Когда он? уже лежали рядомъ на постели, имъ было неловко и странно, потому что он? давно привыкли лежать только съ мужчинами. Об? стыдились своего т?ла и молча старались не дотрагиваться другъ до друга.

Было темно и жутко. Саш?, которая лежала съ краю, все казалось, будто что-то черное и холодное съ неодолимой силой ползетъ по полу, медленно, медленно. Въ ушахъ у нея звен?ло мелодично и жалобно, а ей казалось, что гд?-то тамъ, далеко въ темномъ, какъ могила, пустомъ, холодномъ зал? падаютъ куда-то и звенятъ хрустальныя и тоскливыя капли рояля. Тамъ сидитъ мертвая и неподвижная, холодная, синяя и страшная Любка, сидитъ за роялемъ и слезы капаютъ на рояль, и мертвые глаза ничего не видятъ передъ собой, но Сашу видятъ оттуда, страшно видятъ, тянутся къ ней. А по полу что-то медленно-медленно подползаетъ.

– Спишь? – не выдержала Саша. – А? – позвала она посп?шно и прерывисто, не поворачивая головы и зная нав?рное, что рядомъ лежитъ Полька, и зная, что это вовсе не Полька… И голосъ ея въ темнот? показался ей самой чужимъ и слабымъ.

Полька шевельнулась. Ея невидимые, мягкiе, курчавые волосы слегка скользнули по щек? Саши, но отозвалась она не сразу…

– Н?тъ, Сашенька, – тихо и жалобно сказала она. И Сашу неудержимо потянуло на этотъ н?жный и слабый голосъ. Она быстро повернулась и сразу вс?мъ т?ломъ почувствовала другое мягкое и теплое т?ло, но не увид?ла ничего кром? все той же, все облившей, изсиня-черной тьмы. И вдругъ дв? невидимыя худенькiя и горячiя руки скользнули по ея груди и осторожно боязливо нашли и обняли ея шею.

– Са-ашенька, – тихо прошептала Полька, – отчего мы такiя несчастныя?..

И въ темнот? послышались просящiя и покорныя всхлипыванiя. Волосы ея щекотали шею Саши, слезы тихо мочили грудь и рубашку, а руки судорожно дрожали и ц?плялись.

Саша молчала и не двигалась.

– Лучше бы мы померли, какъ… или лучше, какъ еще маленькiя были… Я, когда еще въ гимназiи училась, такъ больна была… воспаленiемъ легкихъ… и все радовалась, что выздоров?ла… и волосы виться стали… Лучше бъ я тогда умерла!..

Саша все молчала, но каждое слово Польки стало отзываться гд?-то внутри ея, какъ будто это она сама говорила и плакала.

– Что мы теперь такое? – продолжалъ стонать и жаловаться плачущiй въ темнот? одинокiй голосокъ. – Вонъ Люба пов?силась, а Зинку въ больницу взяли; говорятъ у нея даже и носъ провалился… хорошенькая, в?дь, была Зинка… И какъ будто такъ и надо… такъ мы и остались… никто не придетъ и не уведетъ, чтобы и съ нами… не…

– А… чего захот?ла… Ха!.. – вдругъ злобно, задыхаясь и трясясь вся, пробормотала Саша.

– И насъ свезу-утъ… Никому до насъ и д?ла н?тъ… До вс?хъ д?ло есть, вс?хъ людей берегутъ… тамъ, и все… А мы, какъ проклятыя какiя… А за что?

– Изв?стно. – сквозь зубы проговорила Саша и отвернулась, хотя и ничего не было видно.

– Я помню, – шептала въ темнот? Полька, точно жалуясь не Саш?, а кому-то другому, – какая я была въ гимназiи… чистенькая… Иду, и вс? на меня смотрятъ и улыбаются… Мама встр?титъ: ну, что, моя дочка?.. Ничего неизв?стно… – вдругъ порывисто, горячо и тоскливо перебила она себя: – я и не виновата въ этомъ вовсе!

– А кто виноватъ? – спросила Саша тихо и съ какимъ-то трепетнымъ и жалобнымъ ожиданiемъ:

Полька вдругъ дернулась вс?мъ т?ломъ.

– Кто?.. А разв? я знаю!.. Ничего я не знаю, ничего не понимаю… А только я, можетъ, теперь дни и ночи плачу… пла-ачу…

И Полька заплакала тоненькимъ, тихимъ и безконечно безсильнымъ плачемъ. Казалось, будто это не челов?къ плачетъ, а муха звенитъ.

– Жалко мн? жалко, Сашенька, – опять зашептала она, захлебываясь слезами, – и себя жалко, и тебя жалко, и Любку… вс?хъ…

Она затихла. Долго было совершенно тихо и какъ-то глухо. Потомъ стало слышно, какъ в?теръ воетъ въ труб?. Такъ, застонетъ тихо, помолчитъ и опять протянетъ долгiй тоскливый звукъ: у-у-у… какъ будто у него зубы болятъ.

– Я д?точекъ люблю, – вдругъ тихо и стыдливо сказала Полька, – мн? бы д?тку своего, я бы… Боже мой, какъ бы я его любила!.. Са-ашенька!.. – съ какимъ-то изступленнымъ восторгомъ отчаянiя всхлипнула она.

Саш? казалось, что ее насквозь пронизываетъ этотъ изступленный, тонкiй какъ иголка, шопотъ, и ей стало невыносимо. Захот?лось крикнуть, порвать что-то.

– Мы что тутъ?.. Такъ… падаль одна! Живемъ, пока сгнiемъ… А другiе же живутъ… св?ту радуются… Я въ гимназiи все книжки читала… теперь не читаю, забыла… да и что читать!.. А тогда мн? казалось, что все это и я переживу… будто у меня въ груди что-то громадное… будто все счастье, какое на земл? есть, я переживу, все мое будетъ… вся жизнь, и люди вс? мои, для вс?хъ людей… и… и не могу я этого выразить… Са-ашенька…