Куприян
– Так, – неопределенно буркнул мужик.
Васька быстро поднял голову.
– Чего ж тут думать? – насмешливо спросил он. – Плюнуть, да и все тут!
Мужик недружелюбно поглядел на него, вздохнул и промолчал. Куприян потупился.
– Анютка у них на дворе была вечор, – заговорил мужик опять, поворачиваясь к Куприяну.
– Ну?
– Сказывала, чтобы тебе прийти сегодня… попоздней на огород. Матрена наказывала…
Куприян помолчал.
– Ладно, приду, – буркнул он.
– Так, – сказал мужик и встал, – хлеб-то есть? – спросил он.
– Хлеб есть, – ответил Васька, – а вот водку всю вылакали… пошли посудинку-то…
– Давай бутылку. Как откроют винную, пошлю.
Мужик вышел, затворив за собой ворота.
– Слышь, Купря, – заговорил Васька, – нам должно удирать… Махнем в Тарасовку к Пузатову.
Куприян ответил не сразу, точно не решался высказать что-то.
– Ну… – сказал он, – до завтра тута побудем…
Васька удивился.
– Какого черта? Гунявый говорит облава будет, исправник приедет ввечеру.
Куприян опять замолчал.
– А черт с ним! – с досадой махнул он рукой.
– А словят?..
– Поглядим, – упрямо возразил Куприян.
– Да ты чего тут не видал?
И Васька вдруг проворно сел.
– Неужели из-за бабы останешься?..
– А хоть бы и так, – глядя в сторону, ответил Куприян.
Васька улыбнулся во весь рот и поправил картуз.
– Что, тебе ее жаль, что ли? – спросил он.
– Жаль, – буркнул Куприян, стараясь не смотреть на Ваську.
Васька поглядел на него, потом присвистнул и рассердился.
– Жаль, жаль… Ишь какой жалостливый! Дурак. Чего жалеть? Что ей ребра пересчитали, так это дело житейское… не помрет. А помрет – похороним, пироги поедим честь честью! Да и чего жаль-то? Я и сам ее в таком разе потрепал бы…
Куприян покраснел и нахмурился.
– Зверье вы все, одно слово! – хрипло выговорил он.
– А ты – баба! – издевался Васька. – Ишь разжалобился… Баба самая непутевая, спуталась на стороне. Ну, мужу, конечно, не лестно… Он и поучит! Ты не бил бы небось?
Куприян тяжело сопел носом.
– Нет, ты скажи, – приставал Васька.
– Может, поучил бы, а может, и нет… А Матрену точно что жалко. Баба очень тихая!
– Пойди утешь.
– Пойду.
– Пойди, пойди, – издевался Васька. – Там тя Егор научит, как чужих баб утешать! А к исправнику так прямо в карман…
– Плевать мне твоему исправнику в рыло, – грубо буркнул Куприян. – Захочу, так я их всех… А ты не лезь…
Васька хотел что-то сказать, но промолчал, увидя, что Куприян рассердился.
Он плюнул, махнул рукой и завалился на сено.
– Иди, куда хошь, шалый, – пробормотал он, – хоть к черту в зубы.
И запел довольно приятным разбитым голосом:
Эх, у попова тына-аПовстречалася дывчина-а…Повстречалася – рассталася…Другую встречу-у,И ту привечу-у.Эх, повстречалася – рассталася…Куприян ухмыльнулся и мотнул головой. Васька подмигнул и еще удалей запел:
Повстречалася – рассталася!..– Вот как, брат! – ухнул он.
Куприян опять насупился.
– Эх, гармоники нет! – щелкнул пальцами Васька. – Нашему брату фабричному без гармоники смерть! Я б, кажись, и помирал – на гармонике вечную память играл!
Васька засмеялся своей остроте.
– Складно, – одобрил Куприян.
За стеной послышались тяжелые шаги. Вошел старик Гунявый. Как и прежде, он сначала подождал, пока глаза освоятся с темнотой.
– Водку принес? – спросил Васька.
– Не, – сумрачно ответил Гунявый и почесал волосатую грудь.
– Что так? Гунявый помолчал.
– Вы вот что, – заговорил он, – валите пока что к лесу… Сейчас писарь приехал. Сказывают, урядник нонче приедет, а завтра становой с исправником; облава на вас будет…
– Вот так фунт! – побледнел Васька.
Куприян нахмурился и встал.
– Тэк-с, – сказал он. – Слушай, дед, мы, значит, сейчас к лесу через село. Ежели кто увидит, скажем, что от облавы идем. Писарь, чай, увидит. Ну, облаву утром в лес, а мы вечерком из лесу сюда… пусть ищут.
– Ладно, – усмехнулся себе в усы Гунявый. Васька посмотрел на Куприяна, почесал затылок и замялся.
– Ты что? – спросил Куприян.
– Да я ничего, – смущенно возразил Васька.
– Ну…
– Я лучше задами пройду, – пробормотал он.
Куприян подумал.
– Ну и черт с тобой! Оно и лучше… Гунявый презрительно крякнул. Куприян порылся под стрехой и вытащил одностволку с длинным порыжевшим дулом.
– Заряжена? – спросил он Гунявого.
– Не, – ответил старик.
Куприян порылся еще, достал рожок с порохом и стал заряжать ружье тщательно и медленно. Гунявый и Васька молча смотрели на его работу.
Кончив, Куприян встал, вскинул ружье на плечо и тряхнул волосами.
– Так-то лучше, – сказал он.
– Идти, что ль? – спросил Васька.
– Валяй. Около болота встретимся.
Они вышли.
Был уже день, но серый и бледный. Дождь перестал, но тучи шли низко и тяжело.
Васька пошел вдоль огорода, оглядываясь по сторонам. Куприян с Гунявым прошли через двор, и Куприян вышел на улицу.
– Ты того… – сказал старик, стоя в калитке.
– Что?
Егора опасайся… Ему уж доложено…
– Кто? – хмуро спросил Куприян.
– Палашка, чай, солдатка… ее дело. Так ты, говорю, опасайся…
Куприян почесал затылок.
– А ну его к чертям в болото! Не дюже испугался, – сказал он и пошел вдоль улицы.
Гунявый долго смотрел ему вслед своими маленькими острыми глазками из-под седых нависших бровей. Потом вздохнул, почесал грудь и пошел к сараю, где сбивал бочку.
Куприян шел посвистывая и думал, что надо сделать так, чтобы его заметили в волостном правлении. Когда он вышел на площадь и пошел мимо волости, навстречу ему попался столяр Семен, слегка выпивший молодой мужик.
– А, Куприян Васильевич, наше вам! – сказал он, весело скаля зубы.
– Здорово, – ответил Куприян и остановился.
– За чьими лошадками пожаловали? – спросил Семен.
– Твоей не возьму, – насмешливо возразил Куприян.
У Семена, пьяницы и пустого, ленивого мужика, была самая плохая и старая на селе лошадь.
Семен засмеялся.
– Ну и то ладно! – сказал он. – Ты бы у старшины посмотрел: ха-арошую тройку купил!
– Поглядим, – хладнокровно проговорил Куприян и пошел дальше, заметив движение в окнах волостного правления.
Попадавшиеся ему навстречу мужики угрюмо отворачивались и что-то бурчали. Куприян поглядывал на них с усмешкой и скоро вышел в поле.
VIII
Тройка земских круглых и сытых лошадок выехала из лесу от станции и, всползши на гору, бойко покатила к Дерновому.
На козлах сидел ямщик, парень лет девятнадцати, с совершенно круглой рожей, веселый, курносый, с большими, толстыми губами. В бричке поместились старшина. Головченко и урядник, коренастый пожилой человек, с большой бородой, в порыжевшей полицейской форме, с шашкой через плечо.
Старшина изрядно выпил на станции, а потому был весел и умильно поглядывал вокруг; нос у него покраснел и глаза замаслились; он был в разговорчивом настроении, как всегда, когда был пьян. Урядник тоже был под хмельком, но держался с достоинством.
Таратайка подпрыгивала по ухабам, лошади помахивали подвязанными хвостами. Ямщик посвистывал, помахивая локтями, и поглядывал по сторонам.
– Вот, изволите видеть, Максим Иванович, – говорил урядник, когда тройка выехала на гору, – какие требования предъявляет нам начальство. Взять и словить конокрадов!.. А как их словить, когда я на пятьдесят верст один чин полиции…
– Словим, – уверенно возразил старшина. Да, как же, дожидайтесь! Отчего не словить? Словить можно…
– Черта мы словим, когда я не знаю, как и за дело взяться-то, – сумрачно отозвался урядник, – я ведь, собственно, больше по торговой части имею способности, а не конокрадов ловить. Как их ловить? На всю округу первые разбойники… Кого будем расспрашивать, ежели…
– Кого? А прохожих!
Старшина сказал это совершенно случайно, просто потому, что впереди на дороге, мимо дерновских мельниц, уныло торчавших на косогоре, шел человек с ружьем.
– А, это Иван Семенович идет, – заметил урядник.
Старшина стал всматриваться.
– Учитель, дяденька, – звонко подтвердил ямщик. Дерновский учитель Иван Семенович, страстный охотник, одевался по-русски.
– Он самый, – согласился старшина.
Тройка, позвякивая бубенчиками, катила дальше, догоняя прохожего, а урядник возвратился к интересующему его вопросу:
– Опять же, как его словить? Облаву нужно, а какая облава, ежели все мужики коли Куприяну не приятели, так боятся его хуже черта.
– Да, уж это так, – подтвердил старшина. – Кому охота с ним связываться: ему, бродяге, ничего, а коли ежели он красного петуха…
– Ну вот, – с досадой крикнул урядник, – лови его, ежели сам старшина от него наутек – первый…
Старшина обиделся.
– Ну, это дело очень темное: кто из нас наутек, значит.
Урядник спохватился, что обидел старшину.
– Нет, я не то чтобы… а конечно… Вот эти олухи, чай, все прыснут во все стороны! – ткнул он пальцем в спину ямщика.
Тот обернул к уряднику свое курносое круглое лицо и, скаля зубы, сказал:
– Чаво? Не…
– Убежишь, ежели Куприян, примерно, встретится? – пошутил старшина.
– Я нет… чаво?
– А ежели он из ружья?
– Ну что ж… это – ничаво!
В это время старшина взял шапку и замахал ею по воздуху, крича:
– Иван Семенович, наше вам!
Прохожий, не поворачиваясь, приподнял шапку.
– Вы откелева? – спросил старшина. Прохожий неопределенно махнул рукой.
– В лес, чай, ходили? Охотиться изволите все? – спросил в свою очередь урядник.
Ямщик весело осклабился, почесал затылок и повернулся к старшине:
– Дяденька, этта Куприян.
– Чаво? – спросил, не расслышав, старшина.
– Куприян этта, – весело повторил ямщик.
Тройка уже обогнала прохожего.
– Что ты врешь… – начал было старшина.
Урядник побледнел.
– Револь… верт… тут… – заплетающимся языком забормотал он, шаря рукой под сиденьем.
Старшина сразу протрезвел.
– Гони ты! – толкнул он ямщика.
Ямщик удивился и, придержав лошадей, весело спросил:
– А ловить не будете?
Урядник спохватился.
– Позвольте, Максим Иванович… это ежели… того… Куприян, то… Может, не он?
– Ен самый, – уверенно возразил ямщик и, поворачиваясь назад, крикнул: – Куприян, а, Купря!..
– Чего тебе? – спросил Куприян.
Он давно уже заметил едущих старшину и урядника и сначала хотел было спрятаться, но потом что-то нашло на него, и ему захотелось покуражиться. Он только повернул и пошел опять к селу. Ямщик осклабился во весь рот.
– А мы тебя ищем! – сообщил он, совсем останавливая лошадей.
– А я вас! – сказал Куприян, тоже останавливаясь и протягивая руку за ружьем.
– Поди сюда! – крикнул ямщик.
Куприян тихо снял ружье, приложился и выстрелил.
– Н-на! – весело и злобно крикнул он. Выстрел гулко раскатился по косогору, дробясь между мельниц и вспугнув стаю галок, маршировавших по дороге. Лошади испуганно дернули, и ямщик вверх ногами слетел в бричку.
– Караул, ратуйте! – завопил старшина.
Урядник дрожащими руками схватил вожжи и, замахиваясь на лошадей ножнами шашки, погнал их под гору.
Бричка запрыгала, затрещала по всем швам и со звоном понеслась вниз.
А Куприян повернул прочь и побежал от дороги к лесу, глубоко увязая в размокшей земле и шлепая ногами по лужам.
Тройка с треском и звоном влетела в околицу, понеслась по селу и остановилась, храпя и шатаясь, против волостного правления. Старшина и урядник тяжело вывалились из брички Старшина был без шапки.
– Вот так история! – хлопая себя по коленам, сказал он, еле переводя дух.
– Упустили Куприяна! – почесал затылок ямщик, невозмутимо взбираясь на козлы.
– Ну, ты… молчи у меня! – замахнулся на него урядник.
Ямщик испугался.
– Я што? Я ничаво… А только как он стрельнул! – с восторгом вспомнил парень и даже зажмурился от удовольствия.
– Стрельнул! А если бы тебе в башку? – укоризненно заметил старшина.
– Ну что ж? Это ничаво, – равнодушно ответил ямщик.
– А вы что же, Иван Филиппович, не стреляли? – спросил старшина.
Урядник сконфузился.
– Да черт его знает… Револьверта никак найти не мог, а тут лошади… ну и того…
Из волости выбежали писарь Исаев и писарчуки.
– Кто стрелял? – спросил писарь с любопытством.
– Куприян, – ответил с козел ямщик, – ловко стрельнул: трошки по голове не задело! – осклабился он.
– Врешь!
– Да, точно, – подтвердил урядник, – пойдемте, я вам расскажу, а то тут не того…
Власти ушли в волостное правление.
– Я так и думал, что он, – сказал писарь, когда урядник рассказал происшествие. – Он туг мимо волостного с ружьем прошел… только что…
– Что же вы не держали? – спросил урядник. Толстый писарь присвистнул.
– А вы почему не держали? – не без ехидства спросил он в свою очередь.
– Да… знаете…
– То-то и знаете, Иван Филиппович… А я так полагаю, что господину исправнику о сем случае докладывать не следует.
– Ну, конечно… зачем же? – согласился урядник.
– Да ямщику накажите, чтобы не болтал.
Ямщика позвали и приказали ему держать язык за зубами.
Ямщик вышел, взмостился на сиденье брички и, тихо позвякивая бубенчиками, тронул тройку на почтовый двор.
– Эх! – встряхивал он по временам головой.
Куприян тем временем по оврагу добрался до болота, где уже сидел Васька.
Куприян запыхался и устал, но был очень доволен, что напутал начальство.
– Ты стрелял? – спросил Васька.
– Я… старшину чуть не подстрелил…
– Врешь!
– Ей-Боху!
И Куприян рассказал, как было дело.
– Вот так ловко! – восхитился Васька. – Знай наших!
– Ладно, – насупился Куприян, вспомнив утреннюю трусость Васьки.
Васька умолк.
– Жрать нечего? – спросил Куприян.
– Хлеб есть, – ответил Васька.
Они поели и легли на куче мокрых вялых листьев.
Опять пошел дождь. Небо спустилось еще ниже, и ветер стал задувать, качая вокруг черные, рогатые ветки.
Уже вечером Куприян и Васька прошли задами в Дерновое. Васька пошел к Гунявому, а Куприян пробрался по огородам к избе Егора Шибаева.
IX
Вечер был темный, ветреный и тоскливый.
Куприян тихо посвистывал и поглядывал вверх, через огород, по рыжим пустым грядкам которого вилась протоптанная дорожка от ворот со двора. Отсюда Куприяну была видна крыша избы, темный берест над нею. В щелку плетня мелькал огонек из окна, и то исчезал, то появлялся опять. Кто-то двигался по избе.
«Ужинать собирают», – сообразил Куприян, и тоскливое чувство бесприютности и одиночества скользнуло у него в груди.
Ему вдруг стало особенно обидно, что он должен ждать Матрену на огороде, на ветру, на дожде, а Егор Шибаев сидит на лавке, спокойно ждет ужина и во всякое время может сделать с бабой, что пожелает. Ревность все сильнее овладевала душой Куприяна. Ему ясно представилось, с каким покорным лицом Матрена смотрит теперь на мужа, готовая беспрекословно подчиниться ему и для побоев и для ласки. И Куприяну дальше стало уже думаться, что она вовсе не так боится Егора, а может, и сама не прочь развязаться с ним, Куприяном, и опять полюбить мужа, благо тот здоровый, красивый, да еще и унтер, солдат, что всем бабам нравится.
Удушливый спазм схватил Куприяна за горло.
Лицо у него перекосилось в злую и неестественную усмешку. Куприян широко расставил ноги, уперся спиной в холодный ствол осины и, чувствуя, как мурашки пробегают у него по спине, закрыл глаза и, сам того не замечая, громко произнес:
– Известно баба… им все одно!..
Ветер шумел в верхушках осины, и они все больше темнели. Дальние совсем слились в одну темную качающуюся массу. Огонек в избе стал ярче, блистал в щель плетня, как звездочка, и перестал мигать.
«Сели», – подумал Куприян.
Ноги у него ныли, плечи сильно зябли, и весь он стал дрожать крупной дрожью при каждом порыве ветра. Но он все стоял и не сводил с огонька широко раскрытых глаз. От этого глаза у него стали слезиться, а огонек – двоиться, вытягиваться и пускать острые золотые стрелочки.
Вдруг он потух.
Куприян вздрогнул.
«Легли, – подумал он. – Сейчас выйдет… Анютка сказала, как угомонится…»
С этим последним словом перед Куприяном мелькнула отвратительная картина.
«Он, жеребец-то, в солдатах сколько времени был… ему лестно! А ей все одно!» – подумал Куприян и повел плечами, точно они у него заныли.
Чувство ревнивой, холодной злобы двинулось в нем и прилило к голове, так что на секунду у него потемнело в глазах.
И вместе с ревностью и злобой к Егору Шибаеву в душе у него стала шевелиться и глубокая ненависть к Матрене, которая уже не казалась ему несчастной.
Куприян снял шапку и опять надел, все, не мигая, глядя на темную теперь избу. Стемнело уже настолько, что изба, плетень и берест слились в одну непроницаемую темную массу.
Вдруг что-то смутно забелело в темноте на дорожке, мелькнуло и точно растаяло.
У Куприяна стукнуло в сердце, и он весь вытянулся вперед. Все чувства сразу вылетели у него из головы, и там осталось одно ощущение не то радостною, не то пугливого ожидания.
Белое пятно замаячило ближе и яснее и быстро вытянулось в длинный и тонкий силуэт женской фигуры, закутанной с головой в большой платок.
Матрена, торопливо и не оглядываясь, шла по дорожке. Куприян выдвинулся ей навстречу.
– Ты? – спросила она так тихо, что Куприян еле расслышал.
– Я… кому ж еще?.. – сорвавшимся голосом ответил Куприян.
На ней был большой платок, который она у подбородка поддерживала спрятанными руками так, что видны были только брови и большие боязливые глаза.
Оба молчали.
Оба чувствовали странную неловкость оттого, что между ними легло появление Егора. Куприян притворно равнодушно посвистывал, глядя по сторонам и заложив руки в карманы, а она в нерешимости неподвижно стояла против него и глядела из-под платка пытливо и печально.
«Ишь, теперь совсем… не то…» – мелькало в голове Куприяна.
А Матрене было больно, и обидна была ей такая встреча, потому что ничем против любовника она себя виноватой не считала.
– Ну что ж… здравствуйте, Куприян Васильевич, – тихо выговорила она наконец.
– Здравствуйте… – пробормотал Куприян.
Матрена помолчала. Потом приоткрыла лицо и виновато улыбнулась.
– Что ж так? – сказала она.
Куприян посмотрел на нее, отчаянно тряхнул волосами и обхватил ее обеими руками. Она выпростала свои руки из-под платка и обняла его. На ней, кроме юбки, была одна рубаха, и от голой груди ее пахнуло на Куприяна горячим и влажным воздухом.
Несколько минут они стояли так, молча и тяжело дыша.
По небу гнались разорванные облака с чуть видными просветами. Ветер подхватывал порывами и приносил с болота долгий стонущий звук сухого тростника и звенящие всплески воды.
– Сядем, Купря, – дрожащим голосом прошептала Матрена.
Недалеко от осины уныло чернела полуразвалившаяся копна мокрого сена. Они прошли туда, путаясь ногами один за другого, и опустились в прелую траву. Ветер шумел и шумел.
– Мне пора, Купря, – шепнула Матрена, спустя полчаса.
– Чего там…
– Хватится… боюсь…
Купря сразу остыл, и опять у него, как давеча, потемнело в глазах.
– Ну и иди… – резко сказал он, отодвигаясь от нее.
Матрена посмотрела на него и не шевелилась.
– Серчаешь? – спросила она.
– Ну, что там серчать… известно муж, – закусив губу, пробормотал Куприян.
– Да разве я…
– Да знаем мы! – грубо и сам не зная, что и почему говорит, сказал Куприян.
– Что знаешь? – спросила Матрена, и в голосе у нее послышались слезы и обида.
Куприян промолчал и глядел в сторону.
– Ну, что ж ты молчишь, Купря? А? Купря.
– Да пойди ты к черту! – прорвался Куприян и встал.
Матрена тоже встала и, завернувшись в платок, смотрела на него.
Ветер шумел.
– За что же ты? – спросила она.
Куприяну хотелось сказать ей что-нибудь злое и обидное, но он не знал что и молчал.
Матрена тихо протянула из-под платка руку и взяла его за рукав.
Куприян грубо вырвался.
– Да ну тебя!.. Все вы… – он грубо и скверно выругался.
И тотчас ему жаль стало Матрену, и зло взяло на себя.
Матрена опустила руку и заплакала.
– Разве же я… волей? – спросила она.
Куприяну было скверно, тяжело и стыдно, но ревность заглушала в нем все чувства, и потому он грубо, зная, что говорит неправду, сказал:
– Не хотела бы, так не пошла б.
Матрена сквозь слезы с недоумением посмотрела на него.
– Как же?..
– Да так, – упрямо отвечал Куприян, – нечего тут… иди!..
– Он же муж мне, Купря, а разве я…
– Пошла, убирайся! – злобно крикнул Куприян и поднял руку с сжатым кулаком.
Матрена пугливо посторонилась и вся сразу съежилась, став меньше и тоньше.
– Не бей… – испуганно проговорила она.
Куприяну хотелось ее ударить, чтобы дать выход жгучему чувству ревности, душившему его.
– Иди… – хрипло проговорил он, подвигаясь к ней.
Матрена инстинктивно подняла локоть в уровень с лицом, но от этого движения Куприяна точно прорвало.
– Паскуда! – прохрипел он и толкнул ее.
Матрена коротко и жалобно охнула и пошатнулась. Платок слетел у нее с головы, и длинные космы волос, мигом подхваченные ветром, упали ей поперек лица.
– Грех вам, Куприян Васильевич, сказала она, подымая платок, – я вам… всегда… а тому я не причинна.
И она опять заплакала.
Куприяну стало мучительно стыдно и жалко ее.
– Что там… – пробормотал он.
Матрена перестала плакать и утерла глаза уголком платка.
– Купря… – умоляюще позвала она.
Но Куприян опять вспомнил, что все равно все кончено и Егору она не сегодня завтра должна быть женой, и он опять почувствовал прилив ревнивой злобы и безнадежного чувства.
– Чего Купря?.. Ступай к своему жеребцу!..
– Куп…
– Ступай, ступай, – стиснув зубы, проговорил Куприян и с новым приливом злобы схватил ее за тонкие, худые плечи, прикрытые одним платком, грубо повернул ее и толкнул…
Матрена чуть не упала, заплакала и пошла по дорожке.
Куприян мрачно смотрел ей вслед.
Она остановилась. Куприян молчал.
– Куприян Васильевич! – позвала она.
Куприян не отвечал и все бледнел.
– Купря! – громче сказала она.
Куприян не шевелился.
Она постояла еще. За ветром не слышно было, звала ли она его опять. Потом она пошла вверх тихо и нерешительно, и ее силуэт стал сливаться с темнотой.
– Мотря! – не выдержал Куприян.
Но она не слышала и исчезла, точно растаяла в тумане.
Ветер шумел осинами, и яснее был слышен стон тростника и всхлипывания воды. По небу быстро неслись тучи уже сплошной массой, и первые капли дождя тяжело шлепнулись на мокрые грядки.
Куприян стоял, расставив ноги, глубоко засунув руки в карманы, и все глядел на темный силуэт избы, забора и качающегося по ветру береста. Во дворе залаяла собака и замолчала. Дождь все усиливался, и тьма вокруг сгущалась все больше. Дальние деревья вдруг сразу утонули в темноте за пологом хлынувшего дождя. Только ближняя осина была видна, тоскливая и ощипанная, отчаянно мотавшая по ветру своими корявыми обломками-ветками.
Куприян встряхнулся, с безнадежной тоской посмотрел еще раз назад и пошел по огородам, увязая в грязи.
X
В окне избы Федора Гунявого чуть-чуть мерещился свет сквозь какие-то тряпки, навешанные на окно.
Куприян постучал.
В избе кто-то зашевелился, тень промелькнула в окне, и послышался стук открываемой двери.
– Кто там? – спросил из сеней Гунявый.
– Свой, – ответил Куприян, – отворяй. – Сичас.
Запор взвизгнул, и дверь осела назад на неровных петлях. Куприяна обдало запахом прелой соломы, куриного помета и дыма. Куры зашевелились и захлопали где-то в темноте. Петух сонно и протяжно икнул.
Куприян прошел в избу. Гунявый, почесывая грудь, посмотрел на небо, затворил дверь, пошел за ним, зевая и крестя рот.
– А-ах, Господи, Боже мой… Что поздно?
Васька, спавший на лавке под кожухом, тревожно поднял всклокоченную голову, но, рассмотрев Куприяна, опять опустил ее на кожух.
Куприян не спеша снял картуз, сапоги и сел на лавку.
Гунявый тоже присел у икон. В одних пестрядинных штанах, босой, в серой толстой рубахе с развязанным воротом, сквозь который виднелась темная волосатая грудь, он казался еще длиннее и тоще. Он почесал себе грудь и спину, кашлянул и понурился.
Васька глядел из-под кожуха.
В избе было темно, грязно и душно. На полатях и на полу под кожухами и рогожками спали дети Гунявого, на все лады посвистывая носами. Тараканы бегали по стенам, и тени их бегали за ними. За печкой однообразно свиристел сверчок, и слышно было, как ветер рвал мокрую солому с крыши.
