Бодхисаттва. Китайская сказка о любви

***

С каждым днем Китай все больше очаровывал меня своей сказочностью, которую он смог сохранить за долгую историю. Древние легенды, предания, стихи не были спрятаны в закромах общей национальной памяти и оживали посреди обыденности. Чуть ли не в каждой жизненной ситуации мои друзья-китайцы могли припомнить древнюю мудрость или старую легенду, подходящую к данному моменту.

Однажды мы с Янлэй, моей одноклассницей по игре на гуджэне[6 - Древний щипковый музыкальный инструмент.], поехали в парк запускать воздушного змея. Она, рассказывая о взглядах своих родителей на воспитание, привела в пример такую метафору: «Дочь или сын, как вот этот воздушный змей, изобретение древних китайцев, – будешь натягивать веревку, он далеко не улетит, а если обрежешь ее, то он может подняться очень высоко». Не успела закончиться одна легенда, как началась другая: «В реке Ихэ, возле которой располагается этот парк, любил мыться Конфуций. Как-то он спросил учеников, к чему нужно стремиться. Один ответил – к деньгам, другой – к карьере чиновника, но ответ его любимого ученика Ен Хуйя был самым мудрым: «Достаточно каждый день, как и прежде, мыться в этой реке, радоваться новому дню».

Однажды, когда я была чем-то подавлена и грустила, другая китаянка рассказала мне следующую историю: «У женщины было две дочери: одна торговала зонтиками, другая – обувью. Летом женщина расстраивалась, что никто не покупает обувь, зимой сетовала на то, что никому не нужны зонтики. Тогда один мудрец посоветовал ей: «Не лучше ли тебе зимой радоваться за дочь, которая продает обувь, а летом – за дочь, которая продает зонтики». Так, я ходила лабиринтами старых легенд и таинственных историй.

Если Вы не возражаете, пожалуй, оставим ее размышления по поводу судьбы китайского народа и посмотрим, с чего же началась история. Вернее, с чего началось продолжение одной давнишней истории.

В один из понедельников Джоу лаоши[7 - Лаоши – «учитель» (кит.).], наша любимая преподавательница, которую некоторые студенты за ее активность, живость и подвижность прозвали «буйной», сообщила, что после обеда мы сможем выбрать спецкурсы по китайской культуре, которые хотели бы посещать в свободное время.

В два часа все собрались на втором этаже, где нас уже поджидали китайские студенты из различных обществ по интересам. Так как я записываться никуда не собиралась, будучи уже занятой китайской живописью, музыкой и поэзией, то просто-напросто бегала между тех или иных в кружок собравшихся людей, чтобы помочь новоприехавшим студентам в общении с китайцами. Через час интенсивных переводов я начала уставать от мелькания людей, вопросов и слов. Вдруг мой взгляд перехватил дружелюбный, располагающий к себе взгляд невысокого китайца, стоящего в противоположном углу кабинета. Заметив, что я обратила на него внимание, он махнул мне рукой и крикнул среди шума комнаты: «Привет, Мэй!». «О, эта старая история, снова я не помню, где с ним познакомилась!». Молодой человек так смотрел на меня, точно ожидал, что я подойду, что я и сделала.

– Уже записалась к нам на каллиграфию? – тут же спросил он.

– Да, вроде бы.

– Ты сегодня прямо нарасхват, – по-доброму и немного смущаясь, заметил он, не переставая улыбаться, – не помнишь, конечно, как меня зовут. «Шэнли», пишется так же как «победа». Я из общества каллиграфии «Ланьтин[8 - Поэтическая антология, составленная знаменитым каллиграфом Ван Си-чжи (IV в.).]» – «Беседка орхидей», мы несколько дней назад познакомились на площади напротив супермаркета.

– Я помню, что ты Шэнли, – умело соврала я, поверив в свою ложь, как советуют тренеры по саморазвитию. Между тем, сзади раздался голос Кри: «Мэ-э-эй, я не понимаю, а он кричит. Неужели трудно сообразить, что я не глухая, а просто не понимаю, и говорить нужно медленнее, а не громче. Выучи вначале путунхуа[9 - Официальный язык в Китайской Народной Республике.], парень, это точно диалект!».

– Извини, – обратилась я к своему собеседнику с именем «победа», надо помочь подруге.

– Конечно, приходи к нам на каллиграфию.

– Спасибо.

Пролистаем несколько страниц вперед.

Дни, расчерченные четким распорядком, летели невероятно быстро. После холодной, зябкой зимы на нас неожиданно обрушилась весна. Воздух был пропитан ею, и, когда дождь пробегал по земле, повсюду стоял тот самый аромат, который можно почувствовать только весной. Запах дождя и едва начинающих распускаться цветов казался метафизическим: он словно связывал нас с чем-то невидимым, что можно лишь почувствовать, но не понять умом, не увидеть глазами. В такие моменты дверь в иные миры приоткрывается, и они становятся ближе, граница делается тонко-хрустальной, так, что и сама душа трепещет, как стеклышко. Все вместе с тобой замирает в ожидании, в предвкушении. Кажется, что Вселенная перетасовала надоевшую колоду с замасленными картами – и все смешалось: прошлое, будущее, надежды, воспоминания былых ощущений. Все замерло. На мгновение. Но сколько длится это мгновение, никто не знает.

На кануне Восьмого марта профессор русского языка Чжу лаоши, известный как Степан Степанович, пригласил всех русских студентов на ужин.

Ох уж эти китайские застолья! Для человека неподготовленного они, несомненно, являются испытанием на стойкость и силу духа. Китайцы едят очень медленно, но дело вовсе не в палочках. Во время трапезы ведется непринужденная беседа, разбавленная шутками и бесконечным угощением друг друга: «Я хочу выпить с господином Ляном. А теперь выпьем с господином Ли, не забыть бы и про господина Чэня!». Проявлением высшей степени заботы и внимания будет ваше «ухаживание» за соседом по столу, которое заключается в том, что вы должны подкладывать еду к нему в тарелку, подливать в его кружку чай, а в бокал – пиво, одним словом, следить за тем, чтобы ваш сосед был сытым и довольным, и, разумеется, пьяным. По крайней мере, пьянее вас.

К тому времени я прошла уже не через одно застолье и была матерым «едоком», знала немалую часть всего церемониала, а также множество уловок, которые можно было бы озаглавить: «Как выжить во время китайских посиделок?». Например, все китайские девушки, не желавшие пить, говорили, что у них аллергия на алкоголь, и если они выпьют хоть каплю, то умрут прямо перед вами, перед этим покрывшись какой-нибудь жуткой сыпью. Китайскую душистую водку пить я не могла – горло невыносимо обжигали пятьдесят шесть градусов ароматного напитка. Китайское пиво слабее русского, его можно пить, как воду, но это отнюдь не означает, что от него не пьянеют.

Профессор Чжу заявил, что никто не выйдет из-за обеденного стола, пока не будут опустошены все бутылки с циндаосским пивом[10 - Пиво из города Циндао, расположенного в провинции Шаньдун, известно во всем Китае.], которое он как представитель провинции Шаньдун не намерен выливать. Поняв, что эта задача для нас непосильна, мы придумали план, а когда профессор вышел в уборную, началось воплощение хитроумного замысла в жизнь. Это было настоящее сумасшествие – мы разливали пиво по всем блюдам, находившимся на круглом стеклянном столе. Так, рыба в кисло-сладком соусе стала рыбой в пиве; грибы, посыпанные кунжутом, превратились в грибы, политые пивом, у супа также появился пивной привкус. Профессор вернулся и, увидев, как лихо мы справляемся с пивом, заявил, что русские его не разочаровали. На вопрос, не заказать ли еще, все хором закричали: «Нет».

Когда мы, наконец, все-таки вышли на улицу, небо стало совсем темным. Все отправились на факультет русского языка, где профессор обещал рассказать нам о Фэншуе и даже погадать. На полпути я неожиданно обнаружила, что оставила свой телефон в залитом пивом кафе. Сказав ребятам, что скоро приду на факультет русского языка, я направилась обратно. Найти телефон не составило большого труда. Официант, счастливый от того, что оказался мне полезным, протянул пропажу, и я побежала на факультет русского языка. И снова нитка Судьбы завязалась тугим узелком.

На улице было совсем пусто, только большие ночные бабочки предпочитали бодрствовать по ночам. По коже побежали мурашки то ли от ветра, то ли от разыгравшегося от пива воображения, разбуженного ночью и темнотой. Едва разбирая дорогу, я заметила свет в одном из окон факультета русского языка. «Наверняка, они там. Кто же еще будет учиться ночью? Да и общежития у китайских студентов закрываются в одиннадцать часов». Хотя глаза и привыкли к темноте, поднимаясь по лестнице с высокими ступеньками, я держалась за перила. Легко толкнув дверь, я зашла в аудиторию, где горел свет. На меня от удивления ставшими большими европейскими глазами смотрел мой забытый товарищ-каллиграф с интересным именем «победа».

– Мэй, ты что здесь делаешь ночью? – две капли туши нетерпеливо сорвались с кисти и упали на работу.

– Ой-ой, у тебя с кисточки капает!

– Мм… даже красиво получилось.

– Я искала факультет русского языка, но, видимо, перепутала здания, они ведь совсем рядом.

– Поздно, тебе нужно возвращаться к себе?

– Нет-нет, так интересно у вас в кабинете, – я подошла к столу, где лежали работы Шэнли.

Пахло тушью. Точно маленькие контейнеры с нефтью, чернели тушечницы. Книги, переложенные незаконченными шедеврами, никак не могли аккуратно сложиться стопками. Я посмотрела на руки Шэнли, очень художественно перепачканные тушью, он заметил мой изучающий взгляд, поэтому мои глаза тут же прыгнули на стену, пытаясь скрыть мерно разливающийся румянец.

– Это что за смешной человечек? Больше похож на персонажа из мультфильма, чем на иероглиф из древнего манускрипта, – я подошла к каллиграфии, висевшей на стене.

– Вы, иностранцы, видите в иероглифах картинки, в этом вам повезло. Для нас же за каждым знаком неизбежно прячется его смысл, и мы не можем, абстрагировавшись, в полной мере оценить эстетическую составляющую.

– Какие у тебя пугающие иероглифы, такие живые!

– Я просто экспериментирую, творю, не освоив даже азов.

Он аккуратно положил кисточку на край тушечницы и открыл книгу, лежавшую на столе:

– Человек с чутким внутренним зрением или с большим опытом, какой бывает у старых каллиграфов, может легко разглядеть личность того, кто писал иероглиф. Например, видишь, на этой странице буквы шатаются из стороны в сторону, а подчас даже валятся, как поломанные ветром деревья?

– Да, очень характерная каллиграфия, мне нравится.

– Мастер был ужасным пьяницей и редко писал иероглифы, будучи трезвым.

– Получается, это не только искусство, но и психология – сделала вывод я, словно его ученица.

– Все в мире взаимосвязано и устроено по одним и тем же законам. Пойдем ненадолго в большую аудиторию, у нас как раз там выставка, поставим небольшой эксперимент.

– Хорошо. Извини, что отвлекаю тебя от занятий.

– Ничего, – Шэнли закрыл дверь класса, и мы погрузились в темноту спящего факультета, как оказалось каллиграфии, а вовсе не русского языка. Пройдя через лестничные проемы, переходы, внутренние дворики, мы добрались до большой залы, по площади напоминающей круг. Стоило только Шэнли включить свет, как со стены на нас запрыгали большие и маленькие, четкие и скорописные, аккуратные и небрежные, взбудораженные, разбуженные нами иероглифы.

– Не знаю, почему тебе нравится каллиграфия, иностранцы не всегда понимают ее. Нужно либо родиться китайцем с художественным чутьем, любо обладать каким-то особенным видением мира.

Мы подошли к каллиграфии, висевшей справа от входной двери.

– Начнем наш эксперимент: расскажи мне о человеке, авторе этой каллиграфии.

– Попробую, – с видом знатока я прищурила левый глаз. – Это определенно работа девушки. Очень аккуратно, старательно, со страхом ошибиться.

– Зачтено, ты угадала. Хупин хвалят преподаватели, она неплохо копирует, но пока без намека на индивидуальность и свою точку зрения. Одним словом, осторожничает. Следующая работа.

– Это «он». Чужое мнение его не заботит, он делает все легко и если бы постарался, то непременно достиг бы определенных высот.

– На этот раз не совсем верно, это девушка, но у нее характер хулигана.

– Мы говорим «своя рубаха парень».

Следующая каллиграфия казалась очень гармоничной. Иероглифы на сей раз не прыгали на нас со стены, им было вполне комфортно на бумаге «сюаньчжи[11 - Бумага для каллиграфии и китайской живописи.]», чуть охрового оттенка, напоминающего цвет древнего свитка.