Не трогай кошку

– Да, конечно. – Он поднял сковородку над сушилкой для посуды. – Что ж, пусть будет Эмори. Довольно забавно, что он не захотел с вами встречаться.

– Возможно, Роб, ты видел, как он выбежал из ризницы. А как он туда вошел?

– Нет. Понимаете, я закрывал теплицы, а когда вернулся, услышал собачий лай. Я огляделся и увидел, что дверь в ризницу открыта. Это не мог быть викарий – на него собака не стала бы лаять. Потом я увидел, что кто-то там зажег фонарик, и решил подождать, посмотреть, кто же это. Я решил, что кто-то из деревенских мальчишек проказничает. Потом вижу: кто-то поднимается на крыльцо. – Он усмехнулся. – Скажу вам, мисс Бриони, от вас шуму не больше, чем от лисицы. Помните, когда в детстве я вас подстерегал? Никогда не слышал шагов, пока вы не входили в самую дверь.

– А потом?

– Я уже собирался войти вслед за вами, на всякий случай, но потом свет погас, и я увидел, как этот парень пулей вылетел из ризницы и метнулся через кладбище. Я уже было бросился за ним, но увидел, что это Эшли. И он не убежал далеко, а остановился у тисов и стал ждать. Я решил, что он дожидается вас. Там его не было видно, но, если бы он двинулся, я бы заметил. Я остался и смотрел – просто на всякий случай... Потом пришел викарий и пошел в ризницу, но парень не шевелился. Наверное, он вас видел?

– Думаю, да. А если не тогда, то должен был увидеть потом, в саду. Луна светила ярко.

Я говорила спокойно, но почувствовала, как Роб замялся. Потом он проговорил:

– Ну вот, а когда он бросился через проволоку, я пошел домой. Это не мое дело, и он, очевидно, ничего плохого против вас не замышлял. А как вы думаете, что он делал в ризнице? Забавно: так выскочил оттуда, хотя знал, что это всего лишь вы.

– Да, правда.

– И еще странно: на нем было длинное пальто или что-то в этом роде. Эмори носит плащ? Мне говорили, что в Лондоне это очень модно.

– Не думаю. – Я поколебалась. – На самом деле, Роб, он взял из церкви сутану. Наверное, кого-нибудь из певчих – запасная викария осталась на месте. Наверное, он схватил ее, когда услышал мои шаги. Не спрашивай меня зачем: понятия не имею! Он оставил ее на воротах. – Очень странно.

– Еще бы! Ты не видел, что он нес?

– Нет, – ответил он. – Смотрите, сосиски готовы.

– Да. Ты съешь четыре? Спасибо, не надо так много картошки. Да, пока не забыла: викарий велел передать, что завтра в теплицах его не будет, он собирается в старый фруктовый сад. Что вы там делаете?

– Опрыскиваем деревья, прибираем немножко. Это надо было сделать зимой, да как-то не было времени. Миссис Андерхилл столько хотела сделать в доме. Но теперь, когда вы возвращаетесь... Вы поселитесь в коттедже?

– Думаю, да. Хотя бы ненадолго.

– Въедете завтра?

– Да. Пожалуй, я разыщу миссис Гендерсон и попрошу все там проветрить.

– Не стоит беспокоиться, все уже сделано. – Он улыбнулся мне. – Мы думали, вы скоро вернетесь, а когда викарий сказал, что вы приезжаете завтра, открыли коттедж. Так что можете заселяться в любой момент.

Я вдруг ощутила, что на глаза навернулись слезы. Роб не мог их видеть, я стояла к нему спиной. Он сказал:

– Вы положили мне слишком много сосисок. Давайте поделимся. Чайник кипит, вам чаю или кофе?

– Кофе, пожалуйста. Мне хватит двух сосисок, правда. Они от Рупера? У него всегда лучшие.

– Да. – Он зачерпнул из банки «Нескафе» и положил в чашки. – А помните сосиски, что мы ели по субботам в ларьке у Гуда?

– Еще бы! Ну, начнем.

За ужином он наконец снова перешел на ты, и мы непринужденно болтали – он о поместье и об Андерхиллах, я о Мадейре и Баварии, а потом, не в силах удержаться, о несчастном случае и загадочном послании отца.

– Роб, название «Ручей Уильяма» тебе что-нибудь говорит?

– Что Уильяма?

– Кажется, папа сказал «Ручей Уильяма».

Он покачал головой:

– Насколько помню, ничего такого не слышал.

– Может быть, это водослив?

– Никогда не слышал, чтобы его называли как-нибудь иначе. А ты?

– Тоже. Я просто так спросила – думала, что же папа имел в виду, говоря: «Возможно, мальчик знает». – Я тихо вздохнула и отодвинула тарелку. – Было очень вкусно. Большое спасибо, Роб.

– На здоровье. – Он встал и начал убирать посуду. – Я пойду налажу мопед?

– Если хочешь. А я пока помою посуду.

– Хорошо. – Немного спустя он, как бы между прочим, добавил: – Ты уже поместила урну с прахом отца? В стену?

Наверное, он еще что-то говорил, пока я мыла посуду. Меня это почему-то утешало. Семейная болтовня, как с братьями, и без напряжения, которое раньше по понятным причинам одолевало меня.

– Нет, он не хотел этого. Он говорил – слишком напоминает тюрьму.

Стена была местом захоронения Эшли, где за железной решеткой хоронили всех членов семьи, начиная с Джеймса Эшли, умершего в 1647 году.

– Папа говорил, что ему хватило, когда он был в плену. Ему хотелось чистого воздуха. Поэтому я вернусь утром, когда там никого не будет.

– Кроме меня, но я не помешаю. Если, когда освободишься, захочешь позавтракать, я начну готовить около семи часов. Можешь зайти в коттедж. Я перенесу твои вещи. Это удобно?

– Вполне.

Насвистывая, он ушел, а я стала складывать посуду.

ЭШЛИ, 1835

Она не часто так опаздывала.

Трезвая часть рассудка убеждала, что она просто задерживается. Раньше бывали ночи, когда она вообще не приходила, а он до утра ждал в волнении и метаниях, терзаясь ожиданием и проклиная ее, пока на следующую ночь, невзирая на опасности со стороны семьи и всевидящей деревни, она не приходила снова.

Он отогнал мысли о ней, спешащей к нему через темноту и ветер, завернувшись в старый плащ, сжав в руке ключ от лабиринта. «Ключ от небес», – говорила она, и он не смеялся над ней из-за этих слов, как мог бы, Боже мой, еще месяц назад! Ему пришлось закусить губу, чтобы не сказать: «Ключ от моего сердца».

Так было, когда он окончательно понял: она – единственная. Только она одна.

ГЛАВА 6

Слезами множит утра он росу...