Портрет Лукреции

– Ты…ты… – Джованни прыснул.

– Что я? – выпалила она. Почему все на нее глазеют?! Лукреция обхватила руками мягкий нянин живот и уткнулась в него лицом, прячась от насмешливых взглядов.

– Ты рычала, – с ледяным неодобрением ответила Мария.

– Как медведь! – подхватила Изабелла. – Ну ты потешная, Лукре!

Они встали из-за стола и вышли, весело переговариваясь: Лукреция, мол, притворялась медведицей!

София грубовато погладила ее между лопаток. Лукреция прижалась к фартуку няни и вдохнула привычный запах – Софиин, и больше ничей – дрожжей, соли, пота, и нотки чего-то пряного, похоже, корицы.

– Ну же, – поторопила няня. – Поднимайся!

Лукреция запрокинула голову, не разжимая объятий. Тайна щекотала ей грудь изнутри, словно между ребер норовила выскользнуть шелковая лента. Рассказать Софии про тигрицу или не надо?

– Почему у тебя нет зубов? – вместо этого спросила она.

Нянька легонько стукнула ее по голове щеткой.

– Да потому, что пришлось кормить твою маменьку, ее сестер и братьев, а каждый ребенок забирает по зубу, а иной раз по два или три.

Как же так? Лукреция украдкой глянула на кормилицу. Та застегивала платье, а Пьетро перевесился через ее плечо. У нее тоже выпадут зубы? Все разом? Младенцы и зубы, молоко и сестры, молоко и братья… Неужели они с Марией, Франческо, Изабеллой и Джованни стоили balia по зубу, или даже по три?

София подняла Гарциа на колени, и младший брат Лукреции, лепеча, обнял няню за шею.

– Но почему… – начала Лукреция, однако София перебила:

– Хватит расспросов. Марш на уроки!

Лукреция нехотя забрела в классную комнату, где учитель античной истории разворачивал карты и таблицы, что-то объяснял, обводя нужные места указкой. Франческо тоскливо глядел в окно, Мария согнулась над грифельной доской и прилежно записывала события Троянской войны, а Изабелла корчила рожицы Джованни, стоило учителю повернуться спиной. Изабелла не просто гримасничала, а еще и сгибала пальцы, словно когтистые лапы: видимо, ей пока не надоело дразнить Лукрецию за невольный рык.

«Никак не успокоится», – с легкой тревогой подумала она и юркнула на свое место за маленькой партой в конце комнаты, после широких парт Изабеллы и Марии. Лукреция ходила на уроки всего несколько месяцев, сразу как ей исполнилось семь – этот возраст отец считал подходящим для начала обучения.

Учитель античной истории – молодой человек с заостренной бородкой – стоял перед ними с вытянутой рукой и шевелил губами, объясняя тему. Потом придет учитель музыки, они возьмутся за инструменты. После – черед рисования. Учитель поручит ей самое скучное задание – выписывать алфавит, пока остальные рисуют. Лукреция спрашивала, можно ли ей присоединиться к старшим, ведь это так интересно – переносить на чистый лист весь мир, изображать с помощью пальцев и мелка увиденное глазами, воспринятое мозгом, но взрослые велели подождать, пока ей не исполнится десять. Предстояла череда дней, месяцев и лет – унылых и однообразных, неотличимых один от другого.

Из головы не выходила кормилица. И выпавшие зубы Софии. И тигрица. И самые заветные желания: увидеть тигрицу, рисовать вместе со всеми, еще раз побывать в загородном поместье, где их учили ездить верхом и позволяли бегать по саду. Лукреция отрешилась от урока и унеслась в фантазиях далеко-далеко. Она представляла, что снова стала младенцем, и ее кормит добрая тигрица без клыков. Мех у нее гладкий, как шелк, а лапы ласковые, мягкие, и малышка Лукреция целыми днями спит в львином зале, зарывшись в теплый бок зверя. Никто туда не заходит, и никто ее там не ищет…

Стук указки о карту вырвал Лукрецию из грез.

– Где корабли греков попали в штиль, когда они отправились в Трою?

Франческо сонно моргал; Мария, облокотившись на рукав Изабеллы, недовольно поджимала губы: похоже, сестра шептала ей на ухо что-то неприятное.

«В Авлиде», – мысленно ответила Лукреция, взяла штифт и нарисовала на оборотной стороне листа длинную линию горизонта, пронизанную высокими мачтами неподвижных кораблей. Паруса свернуты, канаты на смычках уходят вниз, к скрытым в глубине якорям. Затем добавила алтарь со ступенями и людей на них. А пока работала, вспомнила лекцию о художественной перспективе, которую на прошлой неделе читал старшим учитель рисования, пока она выписывала буквы. Теория гласила, что мир состоит из слоев и глубин, как океан, и его можно изобразить линиями, которые пересекаются и сходятся в одной точке. Лукреции давно хотелось попробовать.

– Изабелла? – прищурился учитель.

Сестра отвернулась от Марии.

– Да?

– Назови, пожалуйста, место, где греческие корабли попали в штиль.

«Авлида», – опять подумала Лукреция, не отвлекаясь от рисунка. Она добавила девушку в длинном одеянии, и, сосредоточенно нахмурившись, постепенно сближала края дороги, чтобы соединить их по закону перспективы в точке схода, как им объяснял учитель.

Изабелла старательно изображала задумчивость.

– Оно начинается с «гаммы»[15 - Гамма – третья буква греческого алфавита.], да? – Изабелла очаровательно склонила голову набок и одарила учителя самой прелестной из своих улыбок.

– Нет, – ответил учитель, равнодушный к ее притворству. – Джованни? Мария?

Оба покачали головами.

– Авлида, – вздохнул учитель. – Помните? Мы на прошлой неделе проходили. А как Агамемнон, царь Микен, умилостивил богов, чтобы те послали ему попутный ветер?

Тишина. Изабелла заправила прядку волос за ухо, Франческо подергивал рукав.

«Принес в жертву дочь», – вспомнила Лукреция, пририсовав облачение алтарю – складки ткани безвольно повисли, будто снасти на корабле. А вот как Ахиллес поджидает дочь, она рисовать не станет. Не станет!

– Как Агамемнон добился, чтобы греческие судна попали в Трою? – повторил учитель.

«Перерезал дочери горло», – прошептала про себя Лукреция. Она помнила каждое слово мифа, который учитель рассказал им на прошлой неделе. Так уж работал ее мозг. Слова впечатывались, как следы подошв во влажную почву, и затвердевали там навсегда. Иногда Лукрецию распирали слова, лица, имена, голоса, разговоры; голова пульсировала, ее шатало под грузом увиденного и услышанного, она врезалась в стены и углы столов. Тогда София укладывала ее, задергивала шторы, давала выпить tisana, и девочка засыпала. После пробуждения мысли были разложены по полочкам, как в шкафу – пусть полном, зато аккуратно разобранном.

А в классной комнате учитель спрашивал про Агамемнона и ветер. Лукреция положила голову на руки и шепотом предостерегала девушку с рисунка (Ифигению – необыкновенное имя, никогда она такого не слышала…). «Берегись, берегись!» – произнесла Лукреция одними губами. Отец соврал Ифигении, что выдает ее замуж. За Ахиллеса, бессердечного, но блистательного воина, сына морской нимфы. Доверчивая Ифигения отправилась к алтарю, но не свадебному, а жертвенному. Агамемнон перерезал ей горло кинжалом. Нет, невыносимо!

Не думай об этом, не представляй наивную девушку, блеск лезвия, зловеще спокойное море, вероломного отца, кровь и красные пузыри на алтаре! Эта история еще не раз вспомнится ей темной ночью. К ее постели подкрадется Ифигения с рассеченным горлом, похожим на алый шарф, и будет щупать одеяло ледяными, бескровными пальцами…

Едва не плача, Лукреция запихнула рисунок под книгу и надавила на глаза пальцами, чтобы заплясали цветные пятна. Сквозь гул в ушах она слышала слова учителя: «Ифигения», «жертва», а еще: «Что с ней? Заболела?»

– Не беспокойтесь! – отмахнулась Мария. – Она так внимание привлекает. Маменька говорит, ее лучше не трогать, и она сама перестанет.

– Точно? – протянул учитель с сомнением, какого никогда не звучало в его рассказах о греках, троянцах, кораблях и походах. – Может, позвать, м-м-м, няню?

Лукреция отняла ладони от лица. Яркий свет на мгновение ослепил ее, но потом она различила пристальные взгляды братьев и сестер, а еще учителя античной истории.

Она первой заметила за его спиной отца.

«Тигрица, у него в подвале тигрица!» – пронеслось в голове Лукреции.

Изабелла тут же выпрямилась, Джованни старательно склонился над дощечкой, Франческо поднял руку.

– Да, Франческо? – На щеках учителя горел румянец, а плечи одеревенели от напряжения: как и дети, он прекрасно знал, что в классную вошел Козимо, великий герцог Тосканы.

Отец страстно увлекался античностью и серьезно относился к ее преподаванию. Он сам подыскал детям учителя и говорил, что с семи лет и сыновья, и дочери равно должны изучать как греческую, так и римскую историю. Учитель рассказывал, что у Козимо была впечатляющая коллекция манускриптов, недавно привезенных из Константинополя, и ему позволили их посмотреть и даже потрогать, как он признался с застенчивой гордостью.

Козимо вошел в комнату, держа руки за спиной. Вышагивал между парт и смотрел, что записывают дети. Коснулся макушки Франческо, кивнул Марии, потрепал Изабеллу по плечу; неторопливо и решительно прошел стол Лукреции. Краем глаза она видела заостренные носы башмаков, оборчатые манжеты. Хорошо, что она спрятала рисунок! Отец постоял немного у окна, а потом сказал:

– Прошу, продолжайте, синьор. – Он улыбнулся ровными, белоснежными зубами. – Представьте, что меня тут нет.