Река моих сожалений

– Я не идеален, но ты… Ты ведешь себя не так. Неправильно. Ты слишком прямолинеен.

Я усмехнулся и встал перед ним, покачивая головой.

– Твоя фишка – ободранный вид, моя фишка – прямолинейность и паршивость. А знаешь, в чем состоит разница? Вид – это оболочка, а прямолинейность и паршивость – это то, что идет изнутри. Как ты и говорил, люди ведутся на мою внешность, но мне есть что им показать из своей души, если захочу. А что можешь показать ты? Доброта и забота давно не в моде. Это неинтересно.

Посетители подняли восхищенный гул, и нам с Ганном пришлось прервать игру в гляделки.

Роллинс провел нас к приватному столику в уголке. Оттуда хорошо можно было увидеть эту «восходящую звезду». Я искал его глазами, представляя высокого юношу с короткой стрижкой, татуировками и в модных шмотках. Но либо я слеп, либо искал не того, кого нужно.

Люди продолжали присвистывать и хлопать, смотря в уголок сцены, в ту часть помещения, обзор которой был нам с Ганном недоступен.

На сцену неспешно вышел парень с гитарой в руках. Он был высоким, но совсем не таким, каким я его представлял: вместо модной рокерской одежды – свободные джинсы, рубашка в клетку и тонкая куртка, вместо короткой стрижки – роскошные светло-русые волосы. Он пригладил к макушке выбившуюся на лоб прядь, улыбнулся малочисленной элитной публике. Его длинные пальцы обхватили микрофон, и по залу пронесся слегка грубоватый голос:

– Привет. Благодарю, что пришли сегодня. Меня зовут Колдер, и сейчас я исполню песню «Но мы можем стать частью этого мира».

Самое банальное и детское представление музыкантов, которое я слышал в этом клубе.

– Сколько ему лет? – спросил я у Ганна.

Официантка поставила нам по банановому коктейлю с душистой пенкой.

– Девятнадцать. – Ганн отпил своего напитка. – Сирота, начинавший свой творческий путь с покорения уличной аудитории.

– Отличная сказочка для привлечения внимания.

– Это тот случай, когда сказка полностью совпадает с действительностью.

– Я не верю, что можно прийти с улицы в шоу-бизнес так быстро и удачно. Либо он чей-то ухажер, либо за ним самим ухаживают.

Ганн тяжело вздохнул, собирая волосы в хвост.

– Все в твоем понимании извращено до предела. Ты ничему не веришь. И никому.

– Кроме тебя, мой настоящий отец, – последние слова я произнес с теплотой в сердце. Я улыбнулся Ганну, хотя он не увидел этого.

Порой мне хотелось показать ему свою любовь и признательность, но гордость не позволяла, напоминая, что проявление сердечных теплых чувств для такого морального урода, как я, – постыдный поступок.

Если человек способен любить и быть признательным хотя бы в глубине души, мысленно стыдясь этого, может ли он избавиться от поставленного собой же клейма?

Ганн не считает меня плохим, но я уже давно ходил по лезвию ножа его терпения. Одна капля крови – и все может рухнуть.

Я всегда любил испытывать судьбу. Все-таки я тот самый непослушный птенец, вечно пытающийся выбраться из гнезда, несмотря на то что еще не умею летать.

«А может, птенцы выпрыгивают из гнезд потому, что глупы?»

Все, что сейчас оставалось делать, – это пытаться насладиться игрой музыканта и певца в одном лице.

Я очень критичен и непоколебим. Так удиви же меня, «восходящая звезда» Колдер.

3

Зазвучали первые тихие аккорды. Я еще никогда не видел, чтобы в PRIVATE CLUB выступали с такой убогой гитарой. Зал стих, чтобы уловить мелодию.

Затем послышался голос. Нежный и светлый, он неспешным ручейком вливался в душу и журчал там, будоража и волнуя. Мне стало тепло. Сердце замедлило биение, даруя телу покой и вгоняя в сладкую дрему. Но мысленно я был взволнован этим – выступление Колдера вызывало у меня недоумение. Он сидел на невысоком стульчике, наклонившись вперед, с гитарой в руке и микрофоном возле губ, волосы спадали ему на лицо, его глаза были опущены, а губы даже во время пения умудрялись выражать добродушную улыбку.

Я упер руку в щеку и просидел в таком положении, наслаждаясь каждой ноткой легкого исполнения, до самого конца выступления, пока люди не начали хлопать и присвистывать. Лишь тогда во мне громким звоночком зазвенело чувство зависти к этому певцу. Обычная песня, дешевая гитара, элементарная игра, улыбка и заботливый взгляд. Все это по отдельности не имело большого значения, но вместе заставляло мое сердце тайно радоваться такому подарку судьбы, бальзаму для моей израненной души.

Я уже начинал завидовать этой «восходящей звезде», хотя лично ни разу не разговаривал с ним и не знал, каков он на самом деле там, за кулисами звездной жизни.

– Спасибо! – Он сошел со сцены. Возле двери в коридорчик с гримерками его ждал восхищенный Роллинс со своими рукопожатиями.

– Ну что, понравилось? – спрашивал меня Ганн с хитрой улыбкой. Кажется, он был доволен тем, что привел меня на выступление Колдера. – Ты не сводил глаз со сцены и не сказал ни одного колкого словечка. Впервые за все время.

Я молчал. Признавать свою неправоту касательно таланта Колдера брать людей за душу даже сложнее, чем извиняться. Для меня ход на попятную постыден даже перед настоящим отцом.

Мы заметили, как Роллинс призывно машет нам. Оставив на столике мелочь официантке, мы с Ганном направились к нему.

– Привет, – поздоровался со мной Колдер, протягивая руку. Во время пожатия он улыбнулся и удивленно сказал: – Такие холодные. Говорят, если у человека холодные руки, он очень добрый.

– Или он просто замерз и в его душе такой же холод.

Это было всего лишь еще одно новое бесполезное знакомство, которое в будущем никак не изменит мою жизнь.

Колдер ухмыльнулся. Ганн и Роллинс наблюдали за нами как заботливые мамочки, которые привели в детский сад своих малышей и пытались их познакомить.

– Питер у нас актер, но хотел бы заняться и музыкой, – Ганн изо всех сил старался подкинуть дровишек в огонь нашего разговора.

– А Колдер – музыкант и певец, но хотел бы попробовать себя и в актерском искусстве, – заметил Роллинс.

– Да, мне рассказывали, – сказал я равнодушно. – И я не особо хочу заниматься музыкой.

«И тем более не настолько отчаялся, чтобы брать уроки у сверстников».

Ситуация с нелепым знакомством казалась мне до смеха наивной и глупой. Развернуться бы и уйти прямо сейчас подальше от этого красавчика Колдера и его педиковатого наставника, но Ганн мне не простит демонстративного ухода. Это будет тот случай, когда я порежусь о лезвие ножа его терпения, а он в ответ зарежет меня. Быть может, даже по-настоящему, если напьется. Пьяный Ганн опасен и непредсказуем: либо он обнимет и начнет рассказывать, как сильно тебя любит, либо порвет на куски, вспомнив какую-нибудь мелочь.

– Пройдемте обратно к столику. – Роллинс указал на наше с Ганном недавнее пристанище. Коктейли и мелочь уже успели исчезнуть.

«Мамочки» пропустили нас вперед. В неловком молчании мы сели друг против друга и стали ждать своих наставников. Но они не спешили составить нам компанию.

Колдер сложил руки на столе и опустил взгляд. Лишь сейчас, находясь так близко к нему, я заметил, что он достаточно привлекателен: длинное лицо с острым подбородком, узкая челюсть, вздернутый аккуратный нос без горбинки, как после пластической операции, но я знал, что такая форма дана ему от природы, и уставшие глаза, пока неразличимого цвета.

Еще немного – и его светло-русые волосы будут ему до плеч. Длинная челка уже лезла в лицо, и он заправлял ее за ухо. По виду и не скажешь, что он самовлюблен или пессимистичен. Колдер относился к редкому в наши дни виду людей. Это чувствовалось в его мягких, неспешных движениях и во взгляде, в манере разговора и размеренном тоне голоса.

Иными словами, новая «восходящая звезда» – тихий, прилежный, красивый юноша-сирота, вылезший из ниоткуда на мою голову.

Разглядывая его, я понял, что так просто он не покинет мою жизнь. Его окутывала притягивающая аура. Меня тянуло к нему, поскольку не исключено, что Колдер – тот самый человек, который поможет мне разобраться со своей жизнью. А может, он тот, кто лишь больше ее запутает?

– Будешь курить? – спросил я его, вытаскивая сигареты из внутреннего кармана куртки.