Сухуми: зеркало воспоминаний

Я что-то наплел отцу, что ребята ждут, сделали сюрприз в честь праздника. И мигом умчался, чтобы у него не было возможности задать мне наводящие вопросы – я бы точно прокололся. Мой отец был капитаном милиции города Сухуми, поэтому выводить на чистую воду таких врунов, как я – это его непосредственная работа.

Мы добрались до «Амры», а на входе стояли три отдыхающие девушки, которые обступили стереоскоп в надежде разглядеть стереокартинки прошлого. Дядя Гриша – оператор стереоскопа – устно описывал то, что показывается на картинке, аппараты были очень древними, карточки были не первой свежести и часто портились. К вечеру он уже так уставал, что через слово зевал. А девушки, впервые столкнувшись с таким аппаратом, пищали от изумления. Мы подошли ближе и заметили, что одна отодвинулась от аппарата.

– Что-то не показывает, – заявила она дяде Грише.

– Как не видно, посмотри еще раз, – отвечал Гриша.

– Не видно, – повторяла девушка.

– Смотри, это же Каир, 12 часов ночи, – выкручивался дядя Гриша, – а вот это война в Крыму, и все в дыму, поэтому кажется, что не видно, – добавлял он.

А мы обхохатывались, стоя за девушками, те смущенно поглядывали на нас. Ахра был самый смелый, поэтому договаривался с девушками, чтобы они оставили Гришу и выпили боржоми с нами в «Амра». Девушки смущенно переглядывались, но после охотно соглашались. Боржоми, естественно, никто не заказывал, все заканчивалось у берега моря в два или три часа ночи. А наутро мы завтракали пончиками в кондитерской по проспекту Мира. Это были самые вкусные пончики во всем Сухуми, а запивали неповторимым молочным коктейлем. Этот непередаваемый вкус молочного коктейля, который никто не умудрился повторить. Во время войны, когда город накрыли волны артобстрелов абхазской залповой артиллерии, в одну ночь сгорел весь квартал, не стало и моей любимой кондитерской. После вкусного завтрака мы прощались с дамами, обещая встречу впереди. Но впереди встреч не было, потому что в следующий вечер дядю Гришу обступали уже новые отдыхающие. Помню, на следующий день нас всех вызвали в школу и стали всучивать всякие мелочи с патриотическими лозунгами о советской власти.

Нам было все равно, но отказаться мы не могли, так как выпускной класс, поэтому приходилось покупать то, что так просто никто не купил бы, от марок в пользу «Красного Креста», журнала «Орленок» до билетов в кино без печати, которые можно было использовать в любом кинотеатре Сухуми.

Все выбрасывалось сразу, кроме билетов – а вдруг получится пригласить в кино отдыхающих девушек? В кино никто идти не соглашался, а самому тоже было там неинтересно, когда уже видеомагнитофон был дома, поэтому у меня собирался целый рулон этих билетов. Но как-то раз в Сухуми привезли какой-то индийский фильм, который и затащил меня в кинотеатр. Весь город гудел, все рвались посмотреть этот фильм. Ну и я тоже с пацанами решил попасть на этот сеанс, тем более что билеты проплачены.

Мы пошли в кинотеатр «Комсомолец», что был на углу Чавчавадзе и Ленина. Сейчас этого кинотеатра уже не существует, а тогда он был легендой Сухуми. Мы думали, что наши билеты, купленные на благо «Красного Креста» – это пропуск без очереди, но не тут-то было. Десятки людей атаковали кассу с такими же, как и у нас, полотнами бумаги – все хотели получить штамп и пройти в кино. Каким-то образом нам удалось протиснуться и пробраться в кинотеатр. Правда, вместо одного билета с нас взяли шесть, но это уже было не важно. Людей было как на рок-фестивале, о которых ходили легенды: люди сидели на ступеньках, стояли в коридоре, лишь бы посмотреть индийское кино. Но что творилось на улице у кинотеатра! Маленькие цыганята танцевали и пели песню из индийского фильма, мужчины шутили между собой, а женщины вытирали слезу. Повестка дня на набережной была предопределена в тот день.

На следующий день мы важничали среди одноклассниц, что уже видели этот фильм. Помню, перед русским языком, я договорился с Мананой, что расскажу ей о фильме, поэтому мы сели за одной партой. Мне нравилась Манана, поэтому говорить с ней было одно удовольствие. Наша учительница Рашида Исхаковна что-то долго объясняла и писала на доске. В этот момент открылась дверь и мой младший брат крикнул нам: «Пожар», – и закрыл дверь. Секунду немая сцена, Рашида обвела всех холодным взглядом и сказала: «Кто это придумал?». Она, конечно, знала, что это был мой брат, поэтому все подозрения упали на меня, даже одноклассники инстинктивно посмотрели на меня.

– Берая, это твоих рук дело? – спросила строго Рашида Исхаковна.

Я ничего не ответил, лишь покачал головой, потому что находился в шоке. В голове крутилось, что я наваляю брату за такие подставы. Но прошло минут пять, как мы услышали сирену пожарной машины. Вот тогда все вылетели из кабинета, а из окон коридора увидели, что горел кабинет трудовика. Рядом с его кабинетом была кочегарка с цистерной мазута. Пожарные быстро справились с огнем, и все успокоилось. Трудовика спасло то, что он был после похмелья и отсыпался на спортивных матах в спортзале. Но самое интересное началось потом: следователи, расследовавшие этот пожар, обнаружили, что это был поджог.

Вызывали меня, отца и моего брата на допрос. Конечно, обвинений никаких не предъявляли – они знали, кто мой отец, и даже если бы я перед ними поджег эту цистерну, никогда бы не стали открыто обвинять. Но дело было в том, что ни я, ни мой брат действительно не имели к этому отношения. Отец нам вставил дома, как оказалось, ни за что, после он извинялся, обещал даже свозить на Рицу.

За несколько недель до пожара из котельной вытек топочный мазут и всем идущим на урок труда пачкал ноги. И вот оказалось, что наш одноклассник Серго принес из дома керосин во флаконе из-под одеколона, полил им вытекший мазут и поджег его. Зачем он это сделал, он так и не объяснил. Зато он хорошо ощутил всю меру наказания, когда его отец восстанавливал кабинет трудовика и котельную. Серго был наказан и нами – ребята решили отлучить его на неделю от столовой. Кто-то из учителей даже спрашивал, почему Серго не обедает, но мы отвечали, что живот болит. Неделю он не мог появляться в столовой, а для ученика нашей школы это было самое страшное наказание.

У нас была самая лучшая столовка, все знали, что в 14 школе им. Чехова кормят, как в санатории. К нам даже приходили питаться ученики соседних школ. Столовая была во дворе школы, во время большой перемены толпа учащихся через задний, точнее, единственный выход бежала туда, чтобы насладиться вкуснейшим обедом. А на автобусной остановке около школы была вкуснейшая газировка «Ракета». Мы покупали булки с марципаном около столовой МВО, всего лишь перебегая через дорогу от школы, а по дороге обратно выковыривали марципан и просто кушали горячие булки, запивая газировкой. Бойкоту Серго пришел конец в день землетрясения, прекрасно помню тот день.

Рядом с нашей школой проходила железнодорожная эстакада. Она была настолько близко, что во время уроков мы наблюдали, как поезда проходят то в одну, то в другую сторону. Когда начался карабахский конфликт, мы часто видели, как в сторону Армении проезжали поезда, где на платформах стояла тяжелая техника, накрытая брезентом. Кабинет историка окнами выходил на эту эстакаду, и во время урока мы почувствовали легкое дрожание пола, как будто рядом идет поезд. Дрожание быстро нарастало, все глянули в окно. Никакого поезда поблизости не было.

– Так, все выходим из класса, – неожиданно произнес учитель, и все рванули в коридор. А Серго остался сидеть.

– Пошли, дурень, – крикнул я ему, а он не поднимал на меня взгляд. – Пошли, говорю, – подошел я к нему и потянул за руку.

– Вы все равно со мной больше не будете дружить, я тут останусь, – быстро произнес он.

– Ора, я сейчас убью тебя, мамой клянусь, – я потянул его сильнее, а он все равно брыкался. Тогда мне пришлось убедить, что я буду с ним дружить до конца наших дней, если этот конец, конечно, не наступит сейчас. В коридоре мы увидели, что дети из всех кабинетов также выбежали и не понимали, что делать дальше. Нам повезло, что лестница была рядом, и мы быстро сбежали по ней, протиснулись в маленькую дверь пожарного выхода и оказались на улице, нарушая все правила при землетрясении.

Землетрясение закончилось, а мы так и стояли в шоковом состоянии, не понимая, что же произошло. Прошло больше часа, прежде чем мы послали Серго в класс, чтобы он принес сумки наших одноклассниц, а наши портфели мы решили забрать завтра. Серго, чувствуя за собой вину, согласился сразу. Позже мы узнали, что произошло землетрясение в Спитаке. Я сдержал обещание и дружил с Серго до конца его жизни, а конец у него наступил в 1993 году – он всегда искал приключения на грани, вот и записался в армию, где и был убит.

Запахи родного города

Каждый раз, когда мне вспоминается Сухуми, закрывая глаза, я вспоминаю запах. Говорят, что память на запахи – самая сильная из всех. Запах моря, смешавшийся с ароматом магнолий, мимозы, цветущего винограда, жареных шашлыков в ресторане «Нарта», черного турецкого кофе на «Брехаловке». Но главным был для меня запах свободы, который более я никогда и нигде не испытывал.

Первые годы, когда я попал в Грузию, мне казалось, что родной народ, люди и тепло заменит мой город. Я даже поддался всеобщей иллюзии того неповторимого колорита, но Тбилиси не смог заменить Сухуми. Потому что я отчетливо ощущал скованность нахождения не на своем месте, которое с годами только усиливалось. А с переездом в Россию я уже полностью потерял ту часть, которая отвечала за ощущение внутреннего безмятежного счастья.

Постоянное нахождение на пороховой бочке своего среди чужих и чужого среди своих. Вроде мне ничто не было чуждо, но ничто не могло мне заменить того самого ощущения. Я уверен, что мои дети уже никогда не поймут, о чем я говорю, они никогда не бросятся в омут своих воспоминаний, чтобы прочувствовать тот запах кофе и морского бриза, доносящегося с другого края черного моря, и ощущение единства с этим огромным и бесконечным властителем нашей земли.

Он придавал жителям и гостям Сухуми беспечности и куража, раскрепощенности, которая не была связана с распущенностью. Скорее, это было внутреннее убеждение, что нам, черноморским жителям, дозволено чуть больше, чем другим советским гражданам.

Я еще ребенком очень любил ходить в кафе гостиницы «Абхазия», в две щеки поедать вкуснейшие в мире шарики мороженого, которые подавали в металлических стаканчиках на пластмассовых ножках. В последующем гостиница «Абхазия» станет для меня легендарным местом, которое в моментах спасало мне жизнь. Перед кафе гостиницы «Абхазия» был разбит цветник, где цветами были написаны число и месяц, а также были часы, циферблат которых был сделан из цветов. Число менялось ежедневно, ежедневно ночью садовники высаживали цветы в новом порядке.

В школе у меня была традиция: убегая с уроков, я бежал в кинотеатр «Апсны», а потом с друзьями шел кушать хачапури «Лодочка» в кафе около Красного моста или прямиком в «Нарту». Ночной Сухуми же был полностью во власти цикад. Их стрекотание было слышно во всех уголках города, и когда я впервые влюбился, то вечер моего романтического свидания был пронизан магией от огромной луны, отражавшейся в тихом море, стрекотанием цикад и запахом цветущей магнолии. А деревья в парках будто дышали – когда ты тайком под вечер уединялся с любимой, чтобы придаться первым сладостным поцелуям, за тобой буквально наблюдали столетние титаны, блюстители морали, опускавшие свои кроны, как только ты переходил черту дозволенного.

Со временем я много с кем разговаривал: одни винили других, третьи считали, что правы только они, а четвертые до сих пор не могут ответить на вопрос, что же они там делали. Но никто из них не смог мне ответить на самый главный вопрос: разве все это стоило того? Стоило ли того, что запах моря сменился на запах пороха, крови, смерти и страха. Звон цикад сменили автоматные очереди, а чаек перекрыли взрывы «градов». Война, выгнавшая из своих домов большинство коренных сухумчан: грузин, русских, абхазов, греков, армян, украинцев и эстонцев.

После прочтенных романов о войне я всегда сталкивался с мыслью о бессмысленной жестокости на поле битвы. Но кажется, что бессмысленность заключается в самой войне, а не в ее жестокости. Жестокость – лишь одно из средств военного конфликта, а вот смысл ей придаем мы своими восторженными криками о земле, которую ты не унесешь собой на тот свет, о национальности, которая не важна твоему Богу, об истории, которая никому не нужна здесь и сейчас.

Лишь посеяв зернышко исключительности одного народа над другим, ты взращиваешь в себе не только невежественность к мирозданию, но и вражду ко всему инородному, тому, что не отражается в тебе. И именно эта вражда, как молния с неба, разрубила пополам не только город – она раскидала по разные стороны баррикад соседей, родственников, целые семьи. Зачем земля, если она будет пустовать, зачем сосед, если ты не можешь его угостить, зачем тебе друг, если ты не можешь его обнять, зачем тебе дом, если в нем некому жить. Будто полночные призраки, дома в Сухуми до сих пор смотрят вдаль пустыми глазницами. Когда-то эти глазницы были наполнены счастьем, смехом и любовью. Сухуми – это город, в котором веет любовь. Помимо запахов, Сухуми – это вкусы. И мой вкус – это бабушкино инжирное варенье.

Мне было три годика, но с самого детства я был очень взрослым молодым человеком, наблюдавшим за окружением, и иной раз выдававшим очень глубокомысленное заключение. Так, в одно светлое утро я наблюдал за бабушкой, которая жарила мне блинчики. На столе лежала креманка, до краев наполненная вареньем из инжира. Периодически я поглядывал на варенье и жадно заглатывал слюну, но дожидался блинчиков, чтобы растянуть удовольствие.

– Это мои блинчики? – спрашивал я бабушку, чтобы как-то отвлечься.

– Да, Амбо, все твои, – отвечала бабушка.

– Тогда я буду их кушать первый, – строго говорил я, – если кто съест без меня, то всех накажу, – еще строже добавлял.

Бабушка посмотрела на меня и улыбнулась, ничего не ответив. Наконец она закончила жарить и сложила все блинчики стопочкой. Соблазнительная горочка, на которую я хотел накинуться, но не смог, потому что мне в мгновение захотелось в туалет.

– Значит так, мне тут надо по делу отойти, но я все блинчики посчитаю, без меня не вздумайте кушать, – строго проговорил я и стал считать стопку. Конечно, я не умел считать, поэтому просто перебирал все числа один за другим, а потом отправился в туалет.

– Остынут, Амбо, – встречала меня бабушка, когда я вернулся обратно.

– Зачем ты съела? Я же говорил не кушать без меня, – расстроенно произнес я.

– Ты что, правда посчитал блинчики? – удивилась бабушка.

– Беби, я же не умею считать, я просто перевернул верхний блинчик, – ответил я, и она залилась смехом, а после еще рассказала папе и маме, которые смеялись моей сноровке. Бабушка очень любила меня, она стала для меня второй мамой, которая знала все мои секреты. Помню, однажды я ей принес целую банку светлячков с возгласами, что дарю своей бабушке звезды.

С наступлением лета в Сухуми появлялись светлячки, которые очень ярко светились в темноте. Они летали по городу и веселили людей, а мы детьми пытались словить их, иногда мне это удавалось. Вообще в детстве мне многое давалось легко, особенно то, что было не свойственно моему возрасту. Особенными были мои романтические порывы: в те далекие времена пределом мечтаний любого мальчики был самопал, который делали из прикрепленной к деревяшке зажатой с одной стороны антенны «Жигулей» или «Волги».

Вот один раз я и мой друг Леван решили пойти к морю, будучи совсем еще детьми, покидали там камни в море, искупались пару раз, а потом вернулись обратно к дому. И тут вдруг, проходя мимо стоящей под эстакадой «Волги», Леван сказал, что он делает самопал и ему нужна антенна от этой «Волги». Отговаривать его было бесполезно, и он начал ее выдергивать. Не получалось. В конце концов, он ее выдернул, и тут из-за угла появилась жена хозяина машины. Она схватила нас и отвела к родителям, потому что была знакома с мамой Левана, узнав его, она сначала пристыдила, а после погнала к дому. Досталось нам обоим, но больше всего Левану.

Нам не было еще 8 лет, а мы уже решились на такое. Долго меня дома отчитывали, после этого я проходил мимо всяких машин. После с Леваном у меня произошла еще одна интересная история, спустя 7 лет после последнего инцидента мы вновь решили прогулять школу. Рядом с нашей 14 школой находился кинотеатр «Апсны» – самый большой и новый кинотеатр не только в Сухуми, но и во всей Абхазии. Все новые фильмы первыми шли именно там. А иногда мы бродили по набережной, засматриваясь на отдыхающих девчонок. По пути мы покупали у цыган жвачки «Дональдо», притом что у нас в классе была одна девочка-цыганка, она у своих собратьев, «чавелла», брала жвачки по своей цене.

Нам встречались цыгане, у которых был попугайчик, и они зазывали: «Боря гадает». Или в «Нарте», где рядом околачивался Марадона – поистине легендарная личность, колорит Сухуми. Марадона был практически бомж, но сумел завоевать любовь сухумчан и гостей черноморского курорта. Что-то в нем было непередаваемое.

Однако не всегда все проходило гладко, и именно тот день был таким. Мы с Леваном заранее договорились, что должны прогуляться по набережной, а после отправиться к Илоне. Девочка, которая нравилась нам всем, жила недалеко от набережной, и в тот день Леван решил признаться ей в любви. Конечно, дело такое, что ни о какой учебе не может идти речь. Леван не знал, что Илона нравится и мне, да и я никогда не сказал бы ему об этом. Все бы прошло хорошо, но наша директриса Евгеша узнала, что наш класс ушел на «шатало», и бросалась за нами по всему городу на своем белом «Запорожце». Сначала устраивала засаду около «Апсны», если там не удавалось нас перехватить, ждала у «Нарты». Но мы все равно пробивались. На следующий день нас строили перед учительской, и начиналась экзекуция.

Евгеша кричала, что расформирует класс, что разгонит нас по районам, но мы давали честное слово, что больше не будем, к тому же, завуч была матерью нашего одноклассника, и постепенно Евгеша остывала. В тот день нас не пугала даже завтрашняя экзекуция. Слегка оторвавшись от Евгеши, мы отправились к Илоне – она стояла у подъезда, а Леван немного трусил к ней подходить. Я его подталкивал, чтобы он ничего не боялся. Наконец Леван решился и отправился к Илоне, а я присел на лавочку, опустив голову, чтобы не смущать влюбленных. Я поднял голову, когда ошеломленный бросился ко мне и стал тянуть меня. Мы выскочили из двора, он тянул меня, а я пытался остановиться, чтобы понять происходящее.

– Стой, что случилось? – спросил я, отдернув свою руку.

– Она любит другого, – сухо ответил Леван.