Невидимые люди
Она попыталась убедить она себя, что раньше делом ее жизни было украшать людей новой одеждой. Значит, теперь настал момент, когда ей придется нести красоту с помощью вымытых конфорок и благоухающих туалетов! Тоже миссия в некотором роде. Никогда в жизни ей не приходилось убирать у чужих людей. Она привыкла к аккуратности и чистоте и дом свой содержала в порядке, но впервые в жизни оказалась в ситуации, когда нужно было драить чужие туалеты, менять чужие простыни и мыть чужую посуду. Это было унизительно и противно… Но тряпки с ведрами уже стояли наготове, Роза с Масей выжидающе глядели на нее, грязная квартира взывала о помощи, и ей ничего не оставалось, как начать работать – драить, чистить, скрести…
Во время работы Роза постоянно вмешивалась и между делом давала ценные, но абсолютно бестолковые советы. Мася, как назло, специально ступала по только что вымытому полу и оставляла клочки шерсти на выскобленной электрической плите. Но в целом первый день работы проходил без эксцессов, в тихой домашней обстановке.
После того как Марина завершила основную часть работы, Роза мягко намекнула, что неплохо было бы помыть знаменитый сервиз, который сто лет простоял в шкафу и стоял бы еще столько же, никому не нужный. Не смея перечить новой хозяйке, Марина, сжав зубы, согласилась.
Одна из чашек, с трещиной посредине, оказалась особенно труднооттираемой. Марина намыливала ее раз за разом, чтобы отодрать засохшую грязь, а вредная чашка, казалось, назло отказывалась поддаваться, так что в конце концов просто развалилась на части в ее руках.
– Ой! – воскликнула Марина.
Тут же, как будто предвкушая торжественный момент, появилась Роза.
– Ой, Мариночка! – запричитала она. – Что же ты наделала?
– Простите, – пробормотала Марина, разглядывая две части расколотой чашки. – Это случайно вышло. Я честно не хотела. Я заплачу вам…
– Ой, я тридцать лет хранила этот сервиз, – трещала Роза, – я на него дышать не смела…
– Я извиняюсь… Я прошу прощения… Я куплю новый.
Но Роза была безутешна. Она брала в руки осколки, потом пыталась безуспешно их соединить, потом заходилась в рыданиях и бросалась на диван в изнеможении. Весь этот концерт длился долго, минут сорок, наверное.
Наконец Роза успокоилась. Помогла ей в этом верная Мася, которая смирно сидела на ее руках, пока хозяйка выражала свою скорбь по погибшей чашке. Марина все это время покорно ожидала своей участи, сидя на краешке стула.
– Ладно, разбитую чашку не склеишь, – патетически заявила Роза. – Но ты оставь ее здесь, на столе, чтобы Рома видел. А то он вечером придет, спросит, где чашка? И я ему покажу, что от нее осталось. Он у нас такой – строгий очень. Ничего выбрасывать не разрешает.
– Спасибо, – пробормотала Марина, сама не зная, за что благодарит Розу.
Когда пришло время рассчитываться, хозяйка дома деликатно отсчитала от причитающейся суммы пятьдесят шекелей – часовой заработок Марины.
– Это в оплату ущерба, – объяснила она.
И Марина снова покорно кивнула.
* * *Так прошли первые месяцы жизни Марины в этой стране, которую она не любила, не понимала и не принимала. Здесь странным было все: жара в ноябре, бродячие кошки, копошащиеся в вонючих мусорных баках, смуглые, почти чернокожие люди, которые внушали, особенно поначалу, совершенно иррациональный страх…
Постепенно она привыкла ко всему: и к запаху гниющих овощей, смешанному с ароматом жасмина; и к монотонным звукам молитв, доносящихся из синагог в пятницу вечером, и к визгу автомобильных тормозов, и к воплям нахальных детей, которые были здесь везде. Привыкла к вкусу помидоров, который показался ей сначала резиновым, а потом кислым и пресным. Привыкла к огромным, почти с палец величиной семечкам, зажаренным в соли. Привыкла к морскому ветру, несущему с собой песок, соль и запах йода. Привыкла к женщинам, в самую лютую жару замотанным в длинные одежды, и к мужчинам в штанах, свисающих с задницы настолько низко, что становится стыдно.
И еще ее поразило количество беременных женщин. Их было так много, они попадались буквально на каждом шагу! Причем женщины эти были разные – от самых молоденьких, на вид почти девочек, до почтенных матерей семейств, которые тащили за собой орущий выводок.
Постепенно все то, что шокировало ее в первые дни, становилось обыденным, привычным. К тому же изнурительная жара сменилась осенне-зимней прохладой. Прошли первые дожди – скоротечные, шумные, обильные… Долгожданные! И сухая земля, изголодавшая по влаге, вздохнула и расцвела, и воздух стал бодрящий, прохладный. От земли поднялся запах свежести и пряных трав, названия которых Марина не знала. И на мгновение стало свободно, легко и хорошо.
Но сейчас отдыхать было некогда. Ее ждал рабочий день – длинный, трудный. Обычный день приходящей уборщицы, получающей почасовую плату.
– Здравствуй, Мариночка, – приветствовала ее Роза.
– Здравствуйте, – улыбнулась Марина. – Как у вас дела?
* * *Вообще-то Раиса ни в какой Израиль не собиралась. Она и слово это стеснялась произносить, а если вдруг приходилось, то обязательно с издевкой, с ударением на второе «и» – ИзраИль, чтобы показать свое презрение. Да и слово «евреи» она считала неприличным, куда лучше звучало «жидовня» или «жидята». Поэтому Раиса даже представить себе не могла, что ей придется жить в этой «Израиловке» среди потных и жирных «израильтосов», да еще и выгрызать эту сомнительную привилегию, ежедневно подвергая себя опасности быть позорно депортированной.
Раньше Раиса трудилась санитаркой в психоневрологическом диспансере. Работа грязная, нервная, тяжелая… Зато стабильная, хоть и маленькая зарплата, и к тому же – полная власть над психами, а также их родственниками.
Психи делились на две категории – дохлые и дутые. Дохлые – это те, с которых нечего было взять: старые, больные, совсем выжившие из ума… К ним даже родные не приходили. Эти психи никакого интереса не представляли, и тут у Раисы была полная свобода действий. Она могла по много дней не менять им засранное постельное белье, не мыть судно, да и вообще не проявлять к ним никакого интереса. Лежали себе эти доходяги, постанывали изредка, а что толку: кричи не кричи, все равно никого не дозовешься. Помирай себе потихоньку. Лучше – быстро, чтобы не доставлять хлопот ни себе, ни другим. В целях социалистического соревнования, можно сказать!
Дутые – это ребята поважнее. Обычно они были помоложе и поздоровее, те, у кого еще был шанс выйти из этого заведения на волю. Их, как правило, навещали родные, причем часто это были прилично одетые люди, которые приезжали на хороших автомобилях, вежливо обращались к Раисе на «вы», улыбались ей заискивающими улыбками и вручали небольшие конвертики с деньгами. Тут уж хочешь не хочешь, а приходилось благодарности отрабатывать!
Короче, Раиса неплохо жила, даже, можно сказать, хорошо… А потом случилась неприятность. Привезли как-то психованную – молодая такая, красивая, одета модно. Говорили, то ли актриса, то ли журналистка. Да хрен их разберет! Наркоманка сумасшедшая, и все тут. Но только видно, что дутая, и потому снять с нее благодарностей можно много. И хахаль к ней ходил тоже такой модный, с усами и бородой.
Раиса ее обхаживала как умела: и полы у нее в палате мыла, и белье постельное целых два раза поменяла, и даже притащила ей, под страшным секретом, конечно, прокладки для «этих дней», чтобы она не маялась, как остальные психушные. В общем, относилась к ней по-человечески и справедливо рассчитывала на ответные действия. Но то ли психованная оказалась совсем дурой, то ли хахаль ее жмотом был, а они кроме шоколадок да улыбок ничего ей не предлагали. Раиса и так намекала, и эдак, а они все свои шоколадки прут да прут. Тогда пришлось Раисе сказать напрямую: если хотите, мол, чтоб психованная ваша тут грязью не заросла и вонью не провоняла, то давайте, несите благодарность!
Вот тут-то и начались все неприятности. Психованная вместе с хахалем написали жалобу вышестоящему начальству. И такую сцену разыграли, как будто из них деньги вымогают, чуть ли не прилюдно насилуют.
Как раз над больничным начальством городское начальство сменилось и показательно решило устроить чистки рядов. Вызвал Раису Кирилл Александрович, главврач, и говорит: так и так, Раиса Николаевна, а пишите заявление по собственному желанию. А какое тут желание? Ей же до пенсии еще два года! Кто ж ее на работу возьмет? А он уперся: не могу, говорит, коррупцию покрывать в нашем учреждении. Пишите, и все тут. Нечего делать, Раиса написала заявление и оказалась на улице.
Ситуация складывалась просто отчаянная. Муж – идиот, хорошо, что не бьет хотя бы. С другой стороны, хотелось бы посмотреть, как он на нее замахнется! Смех, да и только. Сам три копейки в дом несет, зато требует от нее как за три рубля. Дочери две: одна сходила замуж за алкоголика, развелась; другая, дура, на сносях, сама не знает от кого. И обе к матери пришли: дай денег, говорят, а то с голоду пухнем. А где ей денег взять?
И тут вдруг объявление увидела: «Ищем сиделок для ухода за пожилыми людьми в Израиле. Хорошие условия. Зарплата от 1000 долларов». Тысяча долларов! Да ей таких денег даже со всеми благодарностями не заработать! Да еще и заграница… Раиса серьезно задумалась.
Нет, к евреям она относилась подозрительно, конечно. А как к ним относиться, если даже главврач этот, Кирилл-в-жопу-педрил, тоже из ихних был? Да и вообще не верила она им. Известно же всем, что жид обманет – и в воду канет. Эта такая поговорка, Раиса сама придумала. Но ситуация сложилась просто отчаянная, денег не было совсем, и Раиса решила: а чем черт не шутит!
Так она оказалась в Израиле.
Сначала все было прилично и легально. Она поселилась у старой женщины, практически парализованной. Нужно было ухаживать за больной, давать ей лекарства, менять подгузники, мыть и выгуливать. Старуха оказалась из бывших наших, то есть говорила по-русски, но уже давно выжила из ума, поэтому понять ее разговоры было невозможно, да Раиса и не пыталась. Зачем оно ей? Вести беседы с выжившей из ума жидовкой? Нет уж, спасибо. Да и работа была несложной, она такую делала всю жизнь и в гораздо большем объеме. Немного унижало ее человеческое достоинство, что раньше она чувствовала себя большим и важным человеком, а теперь превратилась в подтиральщицу еврейского зада. Но что делать! Раиса вздохнула и принялась за работу.
Жила она в квартире у хозяйки, за ее же счет питалась. Имела один-единственный выходной, который проводила на пляже с быстро возникшими непонятно откуда подружками, такими же бедолагами, как и она. Раиса теперь слыла «богатой», она худо-бедно кормила дочерей, даже недавно появившуюся на свет внучку, которая с немыслимой наглостью, еще даже не научившись говорить, уже претендовала на Раисины жалкие богатства. У нее даже оставались лишние средства на пляж и немного на себя.
Правда, Раиса была экономной и денег тратить не любила. Круглый год ходила в одинаковых шортах или штанах – поношенных, застиранных. Ну, зимой, когда дождь, могла куртку и носки надеть. Хотя разве это зима? Такое же надувательство, как и все остальное! Летом она вообще носила только шорты, больше похожие на трусы, и майку, смахивающую на лифчик. Слава богу, кто-то умный и доброжелательный объяснил ей, что, несмотря на страшную жару, надо бы еще надевать бюстгальтер, а то Раиса так расслабилась, что даже перестала носить нижнее белье, пугая окружающих своими обвисшими иссохшими грудями.
Хотя, справедливости ради, надо сказать, в чем, впрочем, Раиса никогда бы не призналась, впервые за пятьдесят с лишним лет она смогла вздохнуть своей костлявой, высосанной грудью: затянуться хорошей сигаретой, выпить хорошего пива (правда, с этим было строго, что-то покрепче ни-ни!), закусить спелым арбузом, развалиться на горячем песке, подставив свои тощие члены жаркому солнцу, и ни о чем вообще не думать.
А потом случилось непредвиденное. Как-то раз утром, сразу после завтрака, старуха страшно завыла, скорчилась, затряслась… Каша, которую еле впихнула в нее Раиса, вылетела наружу, и все тело старухи скрутило в спазме, она судорожно размахивала руками и глотала воздух, но сведенная в корче, уже не могла ни дышать, ни кричать, а через секунду испустила дух на глазах у беспомощной и растерянной Раисы.
После старухиной смерти Раиса оказалась на улице. Нет, ее не выкинули, как последнюю собаку, хотя таких историй она тоже наслушалась немало. Даже отнеслись вполне по-человечески: дали на сборы неделю и заплатили за месяц вперед. В этом-то и заключалась главная стратегическая ошибка! Как только Раиса ощутила в руках чистенькие, новые бумажки, как только услышала их свежий, крепкий хруст, так сразу же расхотелось ей возвращаться обратно, туда, где было холодно, голодно и страшно. Лучше уж здесь жариться на солнышке и пить пиво, чем жить на родине в окружении родной пьяной швали.
А тут как назло и муженек подъехал. Его как раз тоже с работы выперли, так он не придумал ничего умнее, чем свалиться Раисе на голову. Та, конечно, была недовольна. Можно сказать, впервые в жизни почувствовала вкус свободы. Даже роман закрутила, хоть и непродолжительный, а все же какое-никакое развлечение. С другой стороны, прагматично рассудила Раиса, вдвоем легче устраиваться – и квартиру снимать, и расходы оплачивать. В общем, приняла она мужа в свои костлявые объятия, и стали они вместе обживаться на жаркой, разноцветной, пыльной и потной, но такой манящей земле.
Раиса устроилась продавщицей в «русский» магазин, где резала колбасу, отвешивала сметану и отмеряла чайными ложками красную икру. Муж ее подрабатывал то на стройках, то грузчиком, а в основном где придется. Оба ждали, пока подвернется работа, оба проклинали свою жизнь и заодно евреев. По субботам, когда местные отдыхают, много пили и громко пели. В воскресенье с утра уходили на работу, если она была, конечно. А если не было, то снова пили и пели, заодно побивая друг друга чем придется.
Эту парочку дважды депортировали, но они упорно возвращались сюда, в эту проклятую страну, которую ненавидели всей душой. Происходило это по отработанной схеме: депортированные граждане, прожив некоторое время на родине, покупали туристический пакет в Египет с однодневной экскурсией в Израиль. Пограничный контроль они проходили вместе с группой туристов, а дальше, отделяясь от страждущих посетить Святые места, растворялись в толпе. Искать их никто не собирался, и они могли бесконечно долго скитаться по стране, никем не обнаруженные…
Как всегда, Раиса вошла в автобус на конечной остановке. Расталкивая локтями пассажиров, она с досадой обнаружила, что ее любимое место в конце салона, на самых колесах, было занято двумя молодыми оболтусами. «Геи», – вынесла вердикт Раиса. Она недавно прочитала, что мировое тайное правительство специально превращает нормальных людей в геев, чтобы сократить количество населения.
На коленях у одного из них стоял непонятный предмет, закрытый тряпкой. Сослепу Раиса не разглядела, что это, да и задумываться не стала, лишь выругалась про себя и села впереди, нахмурилась, и принялась громко дышать, демонстрируя свое недовольство.
Автобус тронулся. Раиса вытащила из кармана телефон и углубилась в изучение последних новостей – в основном про Америку и прочие страны Запада.
«США потеряли статус супердержавы», – читала Раиса. «На первый план выходит Китай. Можно смело утверждать, что он выиграл третью мировую войну без единого выстрела, и никто не смог помешать этому. Европейцы и прочие западные лидеры оказались бессильны перед китайским натиском. Богатые люди на самом деле не в состоянии сохранить свое богатство в мире, где правит китайская монополия. В скором времени станет ясно, все человечество находится в рабстве у китайских чиновников и обслуживает их интересы. Пора учить китайский язык, если хотите выжить. И, главное, ни в коем случае не читайте и не верьте продажной западной прессе! Она давно уже скуплена правительством КНР».
Прочитав такую тревожную сводку с геополитических полей, Раиса углубилась в размышления. Неожиданно мужской голос прозвучал прямо под ухом и вывел ее из задумчивости:
– Шалом!
От неожиданности она подскочила на сиденье, но решила на провокацию не поддаваться.
– Иди в жопу! – не оборачиваясь, сказала она, рассчитывая пресечь знакомство в зачатке. Уж что-что, а с аборигенами она общаться не собирается.
– Шалом! – снова повторил голос.
Такой наглости она никак не ожидала. Сказано же по-человечески!
– Пошел в жопу! – повторила она, на этот раз громче и строже. Хотя приятно стало: значит, могут еще кого-то заинтересовать ее костлявые прелести.
– Шалом! – не унимался голос.
Нет, такой беспардонной назойливости Раиса стерпеть не могла! Она обернулась назад с самым решительным видом, намереваясь дать нахалу достойный отпор…
И увидела, что у оболтуса, сидящего позади нее, на коленях стояла клетка, а в клетке сидел большой серый попугай с красным хвостом. Деловито перебирая свои перья, он без конца повторял:
– Шалом, шалом, шалом…
Раиса шмыгнула носом, ей даже обидно стало. Вот дожили, уже с попугаями разговаривает!
Она пытливым взглядом окинула собирающуюся потихоньку компанию. Лица были в основном знакомые, кроме, конечно, двух оболтусов с попугаем.
Первые остановки обычно интереса не представляли. Людей было мало. Тощая девица в драных джинсах сосредоточенно ковырялась в телефоне. Раиса ненавидела современную моду: ну как разоденутся девки неопрятные, задницы из штанов вываливаются, лифчики нестираные торчат, фу, смотреть противно! Широкоскулый солдат задумчиво щелкал затвором автомата. Дисциплины никакой нету! Бардак во всем! Они с оружием и в больницу, и в общественные заведения, и в магазины, и даже на пляжи ходят. Пухленькая девочка, нескладненькая, прыщавенькая, держалась за живот с таким трагическим видом, как будто ее кто-то щипал за мягкое место. Горя они не знают, да и труда настоящего. Вот на заводе бы отпахала двенадцать часов или за старыми пердунами говно повыносила, тогда бы поняла, что такое настоящее страдание!
В общем, Раиса была не в духе, что, впрочем, являлось ее обычным состоянием.
На одной из остановок количество пассажиров резко увеличилось. Зашла пожилая пара, немолодая дама уставшего вида, явно «из русских», потом парень восточной наружности в черной кипе и две чернокожие девушки. Обычный израильский пассажиропоток.
«Русская» уселась рядом с Раисой и равнодушно взглянула в окно. А Раиса неодобрительно рассматривала новых пассажиров. Слова так и прыгали у нее в голове, так и бултыхались во рту… И она не выдержала – ткнув локтем свою случайную попутчицу, наклонилась и жарко задышала ей в ухо:
– Вот таким здесь хорошо! – Раиса указала на парня восточного вида. – А вот этим обезьянкам, – она кивнула в сторону чернокожих девушек, – так вообще раздолье! И только нам, белым людям, приходится горбатиться и мучиться как проклятым.
Случайная попутчица с удивлением взглянула на Раису. Та немного отпрянула назад, ожидая увидеть в этом взгляде понимание и сочувствие, но вместо этого соседка громко сказала:
– Женщина, вы что, расистка?
И все взгляды пассажиров обратились к ней. Несмотря на то, что фраза была произнесена по-русски, ее прекрасно поняли.
Раиса несколько смутилась:
– Нет, ну я не то чтобы…
И тут Раиса, такая нахальная, вечно недовольная и вечно всех критикующая, почувствовала, как все взгляды, включая попугайский, направлены на нее. Она вдруг ощутила себя маленькой и беззащитной, такой одинокой и сиротливой, что ей стало себя жалко. «Бить не будут, – промелькнуло у нее в голове. – Но лучше не рисковать».
Солдат с автоматом подошел к ней.
– Выйди отсюда. Тици микан! – велел он.
– Чего? – Раиса от неожиданности растеряла даже свои скудные знания иврита.
– Он говорит, чтобы вы вышли, – объяснила попутчица.
– Но я… еще не моя остановка…
– Тици микан! – присоединились другие пассажиры. – Тици микан, тици микан, тици микан, тици…
Хор из десятков голосов повторял слова, и тон их становился все более зловещим, все более угрожающим.
Раиса поспешно вскочила со своего сиденья, изо всех сил нажала на кнопку экстренного торможения. Автобус резко остановился. Открылись двери, и Раиса выпрыгнула, а вслед ей раздавался рокот голосов: «Тицимикан, тицимикан, тицимикан», – среди которых она разобрала только попугайский.
* * *Вероника свой трудовой день начинала не как все – с тоскливой поездки в автобусе, а с путешествия в сопровождении собственного личного водителя. Его звали Эдуард, у него были кудрявые густые волосы, орлиный нос и смуглая кожа. Появился он как-то внезапно, почти случайно, и прочно, надолго вошел в ее жизнь. Эдик говорил на какой-то невероятной смеси грузинского, русского и иврита, был вежлив и даже застенчив. Деньги за проезд не брал и преданно ожидал ее у подъезда каждое утро. Веронике пришлось его однажды подстегнуть к активным действиям, потому что она привыкла платить за все, а если он наотрез отказывался брать деньги, то как еще могла она его отблагодарить? В общем, отношения их были вялотекущими, не вполне определенными, зато удобными: он предоставлял ей бесплатные поездки, а она радовала его глаза и другие части тела своими прелестями.
Вероника была молода, красива, энергична, амбициозна и не слишком брезглива. Этих качеств, как она думала, должно хватить, чтобы обеспечить себе безбедную жизнь.
Каждое утро, просыпаясь, Вероника разглядывала себя в зеркале, и отражение радовало ее, повышало настроение. Куда бы ни забрасывала ее судьба, первым делом она обзаводилась огромным зеркалом, перед которым проводила долгие часы, разглядывая себя и занимаясь аутотренингом.
Вероника была молода, но достаточно умна и опытна, чтобы понимать: жизнь – штука несправедливая и коварная, чтобы много иметь, надо многое уметь, мужики любят стерв… И еще много банальных пошлостей, которые она выучила на психологическом тренинге под названием «Как влюбить в себя любого мужчину, чтобы он потерял голову навсегда».
Строго говоря, жаловаться Веронике совершенно не стоило: внешность у нее была очень симпатичная, характер – незлобивый и доброжелательный, она умела заливисто смеяться любой глупости, могла не обращать внимания на откровенное хамство, была всегда готова к любви и весьма непривередлива в выборе поклонников. Все эти качества вкупе с выученным курсом «влюбления любого мужчины» давали отличные результаты – воздыхателей у Вероники было хоть отбавляй. Но ей хотелось не этого! Хотелось выйти замуж, потому что возвращаться в Зажопинск, из которого она приехала, Вероника не испытывала ни малейшего желания.
Она была единственным ребенком в семье. Родители жили плохо и бедно. Ее детство сопровождалось вечной руганью и скандалами. Когда Вероника была совсем маленькой, то страшно боялась этих криков. Она забиралась в шкаф, куталась в одеяло или закрывалась в туалете и слышала, как отец с матерью бранятся, как мать проклинает отца последними словами, желает ему сдохнуть, загнуться, околеть, окочуриться, закончить бесславный жизненный путь в канаве, под забором, на свалке, среди вонючих крыс, а она, так уж и быть, придет на его опознание, чтобы в жизни его больше не видеть.
А отец, обычно пьяный, обзывал ее нехорошими словами и грозился прибить. Как правило, после этих угроз, которые никогда не исполнялись, он сидел на табурете на кухне за маленьким столиком, покрытым клеенкой, пил водку и горько плакал. Красный отсвет от матерчатого абажура, висевшего на потолке, придавал его фигуре какую-то особенную скорбную трагичность.
Маленькая Вероника, которая папу любила больше, чем маму, выползала из своего укрытия, садилась рядом и гладила его по руке или по спине, пока он горько всхлипывал в такт ее прикосновениям. Отца она действительно жалела, потому что он, как ей казалось, был человеком добрым. По крайней мере, никогда не обижал ее, слова грубого не говорил, в отличие от матери, которая лупила ее нещадно и без всякого повода. Просто мать, обладая дурным, вздорным характером, вечно была в плохом настроении.
Когда Веронике исполнилось четырнадцать, родители развелись. Ну как развелись… Юридически-то они оформили развод и перестали считаться мужем и женой, но разъехаться не разъехались. Сначала решили, что это временно, потому что квартира-то одна, да еще и трехкомнатная, в центре города. Ни одна из сторон конфликта не собиралась делить трехкомнатную квартиру в центре на две однокомнатные на окраине.
Поэтому мать с отцом, не прекращая переругиваться, перемещались из одной комнаты в другую, каждый раз торжественно вываливая свои вещи из шкафов и перетаскивая их в стан противника, а затем с тем же вызовом возвращались обратно, попутно прихватывая какие-нибудь трофеи от вражеской стороны. Поэтому то и дело раздавались истошные крики матери:
– Сволочь! Ты мою лампу настольную спер!
Или отцовское:
