World of Warcraft: Вол’джин. Тени Орды

Перед мысленным взором Вол’джина шипы тянули и тянули, растягивая золото в тонкую тетиву, а потом разом метнулись обратно к центру. Шипы тащили с собой золотые линии, заплетая их в магический узел. Нити спутывались и обрастали узлами. Некоторые лопались, другие соединялись с новыми концами. Все это время гадюка визжала. То, чем она была однажды, преобразилось в новое существо – существо наполовину безумное от пережитого, и все же гибкое и податливое в руках своих творцов.

И оно было отнюдь не одиноко.

К Вол’джину пришло имя «саурок», не существовавшее до того первого жестокого акта творения. У имен есть сила, и это имя определило новых созданий. Также оно определило их хозяев и отдернуло вуаль с использованной магии. Сауроков создали мо?гу. Могу, которых Вол’джин знал не более чем в качестве далеких теней из смутных легенд. Они были давно мертвы или пропали.

Магия, однако, не пропала. Магия, что могла переделать создание целиком и полностью, осталась с зари времен, с начала всего. Титаны, зодчие Азерота, пользовались той же магией для своих творений. Здравый рассудок не мог понять невероятную силу подобного колдовства, не говоря уже о том, чтобы ее покорить. И все же мечты о ней разжигали безумные полеты фантазии.

Пережив творение сауроков, Вол’джин ухватил центральную истину магии. Он видел путь – лишь проблеск тропки, – но мог продолжить его изучение. Та же магия, что создала сауроков, могла уничтожить мурлоков, убивших его отца, или заставить людей превратиться обратно во врикулов, из которых их, очевидно, сделали. Любое из этих действий было бы достойным применением подобной силы и оправдало бы десятилетия учебы для полного овладения ею.

Темный охотник прервался. Лишь помыслив об этом, он стал жертвой ловушки, что, несомненно, поймала могу. Бессмертная магия осквернит смертного. Это неизбежно. И это убьет мага. А также, скорее всего, и его народ.

Вол’джин открыл глаза и обнаружил, что перед ним, вместе с выжившими из его группы, стоит Рак’гор.

– Как раз вовремя.

– Вождь говорит, между этими существами и могу есть связь.

– Эти могу – они творцы. Творят тут злую темную магию. – По коже Вол’джина побежали мурашки, когда орк прошел дальше. – Чернейшую из магий.

Орк ответил быстрой и дикой ухмылкой.

– Да, власть ваять из плоти и создавать невероятных воинов. Этого и хочет вождь.

У Вол’джина все перевернулось в животе.

– Гаррош играет в бога? Орда живет не для этого, не для этого.

– Он и не думал, что ты одобришь.

Орк ударил жестоко, без жалости. Кинжал вонзился в горло Вол’джина, развернул тролля и отбросил на землю. Его товарищи бросились в битву. Рак’гор и его союзники сражались с безрассудством, не задумываясь о собственной жизни и легко умирая. «Возможно, Гаррош убедил их, что его новая магия сможет вернуть их и сделать еще лучше».

Вол’джин привстал на колено и жестом остановил своих союзников. Он прижал руку к горлу, зажимая рану.

– Гаррош предаст сам себя. Он должен верить, что мы мертвы. Только так можно его остановить. Идите. Следите за ним. Ищите таких, как я. Поклянитесь кровавой клятвой. За Орду. Будьте готовы, когда я вернусь.

Когда они оставили его, Вол’джин действительно думал, что говорит им правду. Но едва тролль попытался встать, его пронзила черная боль. Гаррош продумал всё: клинок Рак’гора обмакнули в какую-то губительную отраву. Вол’джин не исцелялся, как должен был бы, и чувствовал, что силы оставляют его. Он боролся с туманом, что окутывал разум. И он бы справился, не найди его сауроки.

Тролль смутно помнил, как дрался с ними, помнил блеск клинков в темноте. Боль от порезов, отказывавшихся заживать. Холод, просачивающийся в конечности. Он слепо бежал, врезался в стены, скатывался по проходам, но всегда заставлял себя подняться и продолжить двигаться.

Как он выбрался из пещеры и как попал туда, где оказался сейчас, Вол’джин и сам не знал. Здесь точно пахло не как в пещере. Он почувствовал в воздухе что-то неуловимо знакомое, но оно пряталось под ароматами припарок и мазей. Тролль не торопился верить, что оказался среди друзей, хотя на эти мысли и наводил оказанный ему уход. Возможно, его лечат враги в надежде потребовать у Орды выкуп.

«Их разочарует предложение Гарроша».

От этой мысли Вол’джин чуть не рассмеялся, но обнаружил, что сейчас не в силах выдавить из себя смех. Мышцы живота напряглись, но сдались под натиском усталости и боли. И все же то, что тело реагировало, невольно успокоило темного охотника. Смех – он для живых, не для умирающих.

Как и воспоминания.

Не умирать – пока что этого достаточно. Вол’джин вдохнул так глубоко, как только мог, затем медленно выдохнул. И уснул раньше, чем закончил выдох.

3

Оглядывая двор монастыря Шадо-пан, Чэнь Буйный Портер чувствовал холод, но не смел этого показывать. Внизу, где он подметал снег, запорошивший ступени, тренировался десяток монахов – все босоногие, а некоторые и вовсе раздетые до пояса. В полном единении, с дисциплиной, какой он не видел и в лучших войсках мира, они принимали стойку за стойкой. Мелькали размытые от скорости удары, хлестали в зябком горном воздухе резкие взмахи ногами. Монахи двигались плавно, и в то же время в каждом их движении чувствовалась мощь – мощь реки, бушующей в каньонах.

Вот только они не бушевали.

В этих более чем боевых упражнениях монахи каким-то образом черпали покой. И это их вполне устраивало. Хотя Чэнь часто наблюдал за ними и почти не слышал от них смеха, не замечал он и гнева. Не этого он ожидал от войск, заканчивающих тренировку, но, с другой стороны, прежде он никогда не видел ничего подобного Шадо-пану.

– Позволите вас на пару слов, хмелевар?

Чэнь обернулся и хотел было прислонить метлу к стене, но остановился. Это не ее место, но и требование настоятеля Тажаня Чжу на самом деле не было просьбой, так что он не мог пойти и отнести метлу туда, где ей полагалось храниться. Вместо этого Чэнь просто спрятал ее за спиной и поклонился главе монастыря.

Лицо Тажаня Чжу осталось бесстрастным. Чэнь не мог бы сказать, сколько лет монаху, но он не сомневался, что пандарен родился задолго до сестер Чан. Не потому, что он казался стариком, вовсе нет. Настоятель излучал жизненную силу кого-то возраста Чэня – а то и Ли. В нем было что-то еще, что-то общее с монастырем.

«Что-то общее со всей Пандарией».

В Пандарии царило ускользающее ощущение древности. Великая Черепаха стара, и ее постройки тоже, но ни одна из них не казалась такой почтенной, как монастырь. Чэнь вырос среди зданий, повторяющих архитектуру Пандарии, но перед оригиналом они были все равно что песчаный замок детеныша перед настоящим. Не то чтобы они не были чудесны, – просто совсем не те.

Чэнь, задержавшись на время в уважительном поклоне, снова выпрямился.

– Чем могу помочь?

– Прибыла депеша от вашей племянницы. Как вы и просили, она посетила хмелеварню и сообщила, что вы будете некоторое время отсутствовать. Она следует к Храму Белого Тигра, – монах слегка склонил голову. – За последнее я вам благодарен. Сильный дух вашей племянницы… неукротим. Ее последний визит…

Чэнь быстро кивнул.

– Будет последним. Рад видеть, что брат Хвон-кай больше не хромает.

– Он излечился, телом и духом, – глаза Тажаня Чжу сузились. – Отчасти то же можно сказать о вашем беженце. Есть признаки того, что тролль пришел в чувство, но исцеление все еще идет медленно.

– О, чудесно. То есть чудесно не то, что Вол’джин исцеляется медленно, а то, что он очнулся. – Чэнь было потянулся отдать метлу Тажаню Чжу, но заколебался. – Просто уберу ее по дороге в лазарет.

Старый монах поднял лапу.

– Пока что он спит. Касательно его и человека, которого вы привели ранее, я бы и хотел переговорить.

– Да, господин.

Тажань Чжу обернулся и в мгновение ока прошел изрядную часть заснеженной галереи, которую Чэнь еще не успел подмести. Монах двигался так грациозно, что его шелковый халат даже не шелестел. Чэнь не видел ни малейшего следа на снегу. Поторопившись за ним, Чэнь чувствовал себя каменнолапой громовой ящерицей.

Через темные тяжелые двери монах повел его вниз, в тусклые коридоры, вымощенные обтесанным камнем. Камень сложили в любопытные узоры, объединявшие каждый блок и вырезанные на них рисунки. Те несколько раз, когда Чэнь вызывался подмести эти коридоры, он гораздо больше времени стоял, потерявшись в их линиях и извилинах, нежели орудовал метлой.

Их путь закончился в большой комнате, освещенной четырьмя лампами. Середина пола была отведена под круглую конструкцию с циновкой. В ее центре стоял маленький столик с терракотовым чайником, тремя чашками, метелочкой, бамбуковым черпаком, чайницей и маленьким железным горшком.

А рядом с ним сидела Ялия Мудрый Шепот – глаза закрыты, лапы на коленях.

При виде пандаренки Чэнь не смог сдержать улыбки и подозревал, что Тажань Чжу знал не только, что он улыбается, но и насколько широко. Ялия привлекла внимание Чэня во время первого же визита в монастырь, и не только своей красотой. В монашке-пандаренке было что-то от чужестранки, что Чэнь заметил сразу – а потом заметил, как она изо всех сил пытается это скрыть. У них было несколько коротких бесед, из которых хмелевар помнил каждое слово. Теперь он спросил себя, помнит ли каждое слово она.

Ялия встала и поклонилась сперва Тажаню Чжу, затем Чэню. Первый ее поклон продлился долго. Второй – не особенно, но Чэнь запомнил время и поклонился точно так же. Тажань Чжу показал на узкий конец прямоугольного столика, рядом с железным горшком. Чэнь и Ялия опустились на колени, и тогда Тажань Чжу последовал их примеру.