Опасная красота. Поцелуи Иуды

Опоздала я сильно, на целых полтора часа, чего ни разу не случалось за все время моей работы в полицейском отделении. На бегу поздоровалась с Эймсом – охранником на вахте, с которым мы приятельствовали. Но, не успев добраться до своего любимого архива, была тут же отловлена Алоизией, которая сообщила, что я уже полчаса как должна стенографировать важный допрос. А, ну и еще, что недовольный Шенк и офицер, который этот самый допрос проводят, ждут меня с восьми утра и, скорее всего, комиссар из зарплаты за опоздание вычтет.

Я искренне надеялась, что вчерашним рейдом полиции нравов, к которому так нелепо прилепилась я. расширение моих полномочий и ограничится, но, очевидно, у начальника полицейского отделения были на меня определенные планы.

Не снимая пальто, помчалась в комнату для допросов. Чувствовала я себя крайне неуютно, потому что меня просто вырывали из зоны комфорта и заставляли делать то, что мне не нравится. Вернее, стенографировать-то мне нравилось, не нравилось, что из-за этого я должна буду присутствовать в непривычной обстановке с незнакомыми мне людьми. Враждебными людьми, подумалось, когда я вспомнила вчерашний день.

Осторожно постучав в дверь, вошла, надеясь проскользнуть тихой мышкой и затаиться себе в каком-нибудь уголочке. Если повезет, мне даже не надо будет объяснять причину своего появления – просто покажу ведущему допрос офицеру планшетку и, потихонечку, на самый дальний стульчик…

Это была комната без окон – по коленкору потолок тут не отличался от стен, а стены – от пола. Единственным источником света наверху была очень яркая лампа прямо над столом, остальное пространство под потолком было погружено во мрак. При этом комната не производила впечатления мало освещённой – на уровне пола по всему периметру была пущена широкая светодиодная лента.

Оказавшись на пороге, я так и замерла, глубоко шокированная увиденным.

Вновь назначенный помощник комиссара Кастор Трой – вот, кто проводил допрос. Он стоял, поставив ногу в черном берце на стул и поигрывая большой пластиковой бутылкой, наполненной водой. Рукава форменной рубашки с шевроном на плече были закатаны, три верхние пуговицы расстёгнуты, а на белоснежной ткани темнели пятна пота.

В целом, офицер Трой выглядел как человек, только что с удовольствием потрудившийся физически и от всех сил. Раззудись плечо, размахнись рука – что-то из этой оперы.

Это выражение в моей голове прочно ассоциировалось с какими-то тяжелыми сельскохозяйственными работами, но здесь эта ассоциация явно была неуместна.

На другом конце стола, прямо напротив Троя сидел на стуле худой сутулый мужчина с нездоровым блеском в глазах. Безликое лицо его напоминало сморчок. Согнувшись в три погибели, он изо всех сил держался за то место, где у людей находится печень. Допрашиваемый в принципе выглядел, как человек из пластилина, которого сначала изо всех сил смяли, а затем распрямили, но не особо аккуратно.

Я машинально сделала шаг назад, с трудом подавив в себе желание бежать отсюда подальше.

– Меня комиссар Шенк прислал, – мяукнула, осознавая, насколько жалко звучит мой голос. – Стенографировать…

Посмотрев в мою сторону, Кастор Трой не сказал ровным счетом ничего, и я сделала вывод, что мне можно пройти. Это я и сделала, подперев стеночку в уголочке и изо всех сил стараясь с этой стеночкой слиться.

– Так я что-то не понял, мистер Джилсон, вы у нас в итоге вину свою признаете, или все так же не очень? – осклабившись, поинтересовался Трой, и, открутив крышку бутылки, как будто напоказ сделал несколько глотков воды.

– Да, я признаю, – монотонно пробубнил мужичонка, избегая смотреть на полицейского, и мое сердце сжалось от жалости – он явно был до смерти напуган. – Вину свою полностью признаю, раскаиваюсь и готов сотрудничать со следствием.

– Пиши чистосердечное, – негромко велел Трой, и от его голоса у меня по спине поползли мурашки.

Мужчина схватился за лист бумаги и ручку, как утопающий за спасательный круг. Руки его заметно дрожали.

Неужели это правда? Неужели то, что я воспринимала просто, как страшную байку, действительно имеет место быть? Неужели помощник самого комиссара и правда избил подозреваемого пластиковой бутылкой с водой, удары которой не оставляют следов.

Покончив с Джилсоном, которого увели, и который к этому моменту, кажется, готов был признаться в чем угодно, офицер Трой сказал в пространство:

– Принеси мне чистую рубашку.

Ничуть не стесняясь, он аккуратно расстегивал пуговицы на манжетах.

– Что? – одними губами прошептала я, не понимая, что происходит и почему он отдает мне приказ, как своей прислуге. – Я… я должна стенографировать. Я…

– Я что-то непонятное сказал? – кажется, искренне удивившись, что у меня есть способность говорить, Кастор Трой шагнул ко мне.

Полы его рубашки разошлись, обнажив гладкую рельефную грудь и четко очерченный пресс. Вжавшись в стенку, я ощутила уже знакомый чувственный запах шипра: чистота и свежесть мешалась с горьковатыми землистыми нотами.

– Вы… вы не должны посылать меня за вашими… личными нуждами. Это не по уставу, – отводя взгляд, сказала я, заикаясь, хотя это словно говорила не я, а кто-то, кто хотел моей смерти. – И у меня есть все основания полагать, что вы… вы превысили свои полномочия при допросе этого человека.

– Превысил полномочия? Да что ты говоришь, цыплёночек? – с тихой лаской проговорил офицер Трой, подступив вплотную, и вдруг прижал меня к стене. – Может, напишешь на меня рапорт? А хочешь, расскажу, в чем его обвиняют? В изнасиловании. Молодая девушка шла поздно вечером через парк одна. Бедняжка… Ее затащили в кусты и жестоко отодрали – множественные разрывы половых органов, кровотечение… Можешь почитать на досуге результаты экспертизы. Проблема в том, что доказательств слишком мало, чтобы закрыть его. И чистосердечное тут как нельзя кстати. Но благодаря твоему добросердию и заботе его могут отпустить. И старина Джилсон выйдет, уверенный в своей безнаказанности, чтобы в одну прекрасную ночь вернуться в тот парк.

Он был слишком близко – я чувствовала его дыхание и тяжесть его тела, которым меня буквально размазало по стенке. Моя грудь уперлась в его голую грудь – сквозь платье я чувствовала, какой он горячий и потный, и его запах – тревожный агрессивный запах – был повсюду, а мое сердце рвалось в грудной клетке, как обезумевшая от страха птичка в кулаке злобного великана.

– А может быть, и не в тот парк… – продолжал Кастор Трой, и от его тяжелого взгляда, этой мучительной близости я чувствовала, как меня начинает легонько потряхивать. – Может быть, это будет парк неподалеку от твоего дома. И, может быть, цыплёночек, однажды ты тоже будешь возвращаться домой поздно. И эта паскуда точно так же, как на ту несчастную жертву, набросится на тебя. И, вполне вероятно, на этот раз ему будет недостаточно просто изнасиловать, и он захочет… убить.

Его вкрадчивый характерный голос звучал и дробился прямо в моей голове, как отражение жуткого чудовища в стенах замка, состоящего из одних зеркал, а затем он с пугающей нежностью положил ладонь на мое горло. Багровая пелена упала сверху, но его голос звучал в зеркальном замке, по мрачным коридорам которого я, подобрав алую шелковую юбку, бежала от кровавого монстра.

Трой отпустил меня, когда перед глазами поплыли темные круги и я, жадно вдыхая воздух, доступ к которому он перекрыл мне почти полностью, сползла по стенке вниз. Ноги просто не держали.

– Но этого, конечно же, не случится – твоя полиция тебя бережет. Ну, ты и сама знаешь, – абсолютно хладнокровно проговорил офицер, отвернувшись, а затем на колени мне полетела его грязная форменная рубашка. – Выстираешь, выгладишь со всей любовью, на которую ты способна, и принесешь мне. Тогда я, так и быть, забуду о существовании одного трогательного маленького зайчонка, которого мама в детстве не научила, когда можно и когда нельзя подавать голос.

И Кастор Трой, не оборачиваясь, вышел за дверь, а я осталась на полу – трястись, как в лихорадке.

Святые небеса, с чудовищем из какой страшной сказки я сейчас столкнулась? Какой черт дернул меня за язык, как будто своих проблем было мало?

Скажите, какая смелая! Да в гробу я буду хвастаться своей смелостью!

О, эти слухи, которые ходят о Касторе Трое… Те, кто судачит о нем, и половины не знают…

Посидев какое-то время на полу, и в ступоре поглазев на противоположную стенку, я решила, что мой любимый архив, куда так редко заглядывает кто-либо, сейчас самое подходящее для меня место.

Оказавшись в коридоре, постаралась принять нормальный и даже независимый вид, и у меня, в принципе, даже получилось, если бы меня не окликнул до боли знакомый голос.

Голос, который преследовал меня во снах, а иногда грезился наяву…

– Моника! Моника, подожди!

Я обернулась.

Итан.

Да, это был он – офицер Итан Энглер. Тот, кто до вчерашнего дня занимал все мои мысли, и они сами собой рифмовались в строчки стихов.

Бабушка с самого детства привила мне любовь к стихам. Как часто я, забравшись в наше старенькое кресло под теплый плед, зачитывалась томиками Байрона и Джона Китса, Гейне и Бёрнса, Вордсворта и Шелли.

Мне казалось, что в моей голове звучит музыка и вершится какое-то необыкновенное волшебство строчек.

Я никогда не думала, что стану причастной к этому волшебству. Что буду сочинять стихи сама. И все благодаря одному-единственному человеку…

Самый лучший, самый красивый… С благородными чертами лица и внимательными серыми глазами, с чуть грустноватой улыбкой. Он был чутким и великодушным. Он действительно был самым лучшим – сейчас, на контрасте с тем, что произошло со мной вчера и сегодня, я осознала это особенно четко.

Письмо все еще лежало у меня в сумке, вложенное в документы, но едва ли я бы решилась отдать ему свое признание сейчас.

– А я как раз к тебе в архив! Кое-какие документы запросить хотел…

– Хорошо, тогда пойдем вместе, – смутившись, я пошла красными пятнами. Впрочем, это была обычная реакция моего организма на Итана Энглера. – Я ведь теперь не только там… Комиссар велел стенографировать – по старинке…

– Стенографировать? – удивленно вскинул брови он. -то есть всякими крючками и загогулинками шифровать устную речь? В век видеосъемки и аудиозаписи? Дрезднера бы удар хватил, узнай он о таком!