Бабушка, которая хотела стать деревом

– Ой, ну что ты сравниваешь? – как-то ответила она. – Ты была совсем другой. И время было другое.

Да, наверное. Наше поколение умело выживать, и этих навыков мы сейчас отчаянно не хотим для своих детей. Чтобы им не пришлось стирать на руках постельное белье, кипятить его в здоровенных бадьях, без конца драить туалет за соседями, стоять в очередях, готовить, снова мыть, снова готовить.

Многие женщины моего возраста до сих пор живут с этим комплексом – если они не приготовили обед на пятерых, не перегладили белье, не отмыли раковины, полы, значит, лентяйки. А то, что эти женщины еще работают, зарабатывают, не имеет никакого значения.

Когда мы жили в Москве, мама всегда вызывала службу «Заря». Приходили девушки, которые мыли окна, убирали, приносили продукты, гуляли с детьми. Маму осуждали все соседи, всем подъездом, домом. Но если ты убиваешься, ведя хозяйство, кормя большую семью, про себя, творчество, можно забыть. На съемных квартирах, после наших с мамой переездов, я это ощутила сполна. Мне было не до уроков, вообще ни до чего. Надо было найти сковородку, кастрюлю, перемыть окна, вытрясти ковры-половики. Мама работала, оставляя быт на меня – девочку-подростка. Я хотела учиться, но сил не оставалось. Утром встать, до школы сбегать в магазин, отстоять очередь. Принести добытое. После школы бегом домой – приготовить. Опять в магазин, куда завезли продукты. Очередь, давка. Дело не в месте – север или юг, город или деревня. На юге – другие заботы: прополоть огород, собрать с картошки колорадских жуков. Полить огород, собрать урожай. Опять полить и прополоть. Сорняки росли быстрее урожая. Протрясти подушки, одеяла, все развесить на веревках, чтобы прожарились на солнцепеке. Подмести двор. И за воротами тоже. Накормить кур, убрать в курятнике. Притащить из магазина мешок с мукой – надо брать, больше в этом месяце не завезут. Присмотреть за маленькими детьми соседки – та убежала в сельпо за сахаром или маслом. Нагреть воду – горячей не было, – а до этого натаскать ее с уличной колонки. Перемыть посуду. Перемыть обувь – опять вся в глине и песке. Оттереть сковородки. Помыться самой остатками воды. Уже в ночи пришить белый воротничок на школьную форму. Сил не осталось, поэтому стежки крупные, неровные, лишь бы держался. За это точно завтра попадет от классной руководительницы, Альбины Альбертовны, которая чуть ли не каждый день устраивала девочкам проверку – отгибала воротничок, разглядывая, насколько аккуратно он пришит. Если плохо – отправляла домой перешивать. С воротничков Альбина Альбертовна переключалась на ногти учениц – всегда со следами чернозема или грязи. А как иначе, если ты работаешь в огороде или отмываешь обувь? За ногти учительница домой не отправляла – у нее в ящике стола хранились маникюрные ножницы, которыми она мастерски орудовала, отрезая «под мясо». Воротничок хорошо пришит, маленькими стежками, ногти чистые, тогда проверка головы. Плохо расчесалась? Альбина Альбертовна аж в ладоши от восторга хлопала и из того же ящика, где хранились ножницы, доставала гребень, предназначенный для вычесывания вшей. Сейчас такие гребни продаются в комплекте с шампунем, поскольку вши из нашей жизни, пусть и не деревенской, а городской, никуда не исчезли. А тогда этот гребень считался дефицитом, можно сказать, роскошью. Альбина Альбертовна использовала его как обычную расческу, раздирая голову учениц до крови, вырывая пучки волос. Хоть укричись, что тебе больно. Без толку. Так учительница приучала нас к личной гигиене и опрятности.

На Севере же всем было наплевать на воротнички, ногти и волосы. Школьные платья не носили, поскольку был велик риск отморозить себе все, что только можно. Носили рейтузы, сверху какие-то штаны, обычно мужские. Свитера, телогрейки – в школе всегда было холодно. Раздевались только по случаю торжественных линеек, выступлений в Доме культуры и прочих важных мероприятий. Мерзли, стучали зубами, пели в хоре синими губами и играли на музыкальных инструментах не гнущимися от холода пальцами. Прическа наших учителей тоже не волновала. Например, Ирина Константиновна, учительница физики, всегда ходила в шапке, никогда ее не снимала. Мы даже гадали – какая у нее прическа, есть ли вообще волосы на голове? Физичка верила, что важно держать голову в тепле, тогда оно и по телу разойдется. Я ей поверила, когда мой сын, путешествовавший по Карелии на байдарках, говорил, что главное – спать в шапке.

Что еще я усвоила из своего детства? Капронки – капроновые колготки, тоже, кстати, большой дефицит и ну очень модно, – на юге совершенно невозможно носить. Они от жары прилипают к ногам, тут же появляются пятна пота и ужасный запах. Жарко в них так, что бежишь в туалет и сдираешь, забывая про затяжки и стрелки. На Севере эти же капронки прилипают к ногам уже от холода. И их невозможно снять с красных, опухших от обморожения ног. А снять очень хочется, хоть вместе с кожей – лишь бы избавиться.

На юге волосы всегда завиваются сами собой. Север даже намека на кудри не предполагает. Волосы висят унылыми соплями, жесткими и тусклыми. На юге ты хочешь спать от жары, зноя, проваливаясь в мутный сон. На Севере – от холода. То же мутное забытье, только без надежды проснуться. На юге можешь спать сколько хочешь – днем, вечером, – это считается нормальным: вздремнуть на полчасика. На Севере тебя начинают будить, там спать долго нельзя, это опасно. Надо двигаться.

На юге можно получить тепловой удар, на Севере – угореть от обогревателя. На юге – утонуть, захлебнувшись теплой морской волной, или позволить унести себя течением реки, но это не быстрый процесс, на Севере – умереть сразу же от погружения в ледяную реку.

На юге можно отравиться фруктами, на Севере – грибами. На юге боролись с мухами и комарами, на Севере – с тараканами. На юге белье выжаривалось на солнцепеке, на Севере выносилось на мороз.

На юге кормили обедом или ужином, варили кофе, на Севере – предлагали чай, конфеты, торт, что-то сладкое, полноценную еду, а кофе – никогда.

И главное отличие для меня. На юге были запахи – мяты, чабреца, тархуна, липы. Мяса или рыбы. Помидоров. Кажется, даже редиска имела запах. Зеленый лук пах удивительно, петрушка росла колосьями, а не жалкими пучками. Лук был красный, а не белый. На Север травы не завозили – невыгодно, слишком дорого. Помидоры и огурцы тоже попадали редко, под спецзаказ. Лук имелся, гнилой. На Севере отсутствовали все запахи, к которым я привыкла с детства. Вообще никаких не было – ни еды, ни вина, ни земли. Север не пах курятником и огородом, виноградной гроздью или кизиловым вареньем. Именно это меня потрясло больше всего. Когда у города, поселка отсутствует запах – старых домов, калиток, белья, которое сушится на веревке во дворе, не важно, – для меня это страшно. Я не умею жить в местах без запаха, без вкуса. Я помню, что каждый день умоляла маму уехать с Севера домой, в Москву. Лучше, конечно, к бабушке в южную деревню, но хотя бы в Москву, которая тоже имела свой запах – булочной, кондитерской, машин, автобуса, метро.

Мы жили в южном городке в очередной съемной комнатушке. Все дороги в городке вели вверх. На всех – ямы, колдобины, остатки брусчатки с прошлого века. Ничего не ремонтировалось. Местные ходили в разбитых тапках, сандалиях – в той обуви, в которой уверены. На наших глазах женщина на невыносимо высоких каблуках подвернула ногу и распласталась на дороге.

– Ну зачем на каблуках-то? – спросила ее подбежавшая местная жительница.

– Зря, что ли, везла? – всхлипнула пострадавшая. – Надо было хоть один раз надеть.

Да, моя мама тоже рассуждала похоже – надеть хоть один раз, выгулять вещь, а там хоть растяжение связок, хоть сотрясение мозга. Главное, не зря везла туфли.

Бытовые неурядицы. Сломался, не греет утюг? Ну и ладно, можно встряхнуть белье и повесить ровно на сушилке. Потом на теле само разгладится. Душ стреляет водой в разные стороны? Легко приспособиться – встать под ту струю, которая пшикает сильнее. Унитаз не сливает? Если подождать и нажать на слив два раза, смоет. Опытным путем проверено. Раковина засорилась? Так и ладно. Нужно подождать, когда вода медленно сольется.

Я так не умею, из-за чего считаюсь очень плохим арендатором. Съемная квартира. В коридоре перегорели две лампочки из трех. На кухне горят только те, что над плитой. Звоню хозяевам, риелтору, через которого сдавалась квартира. Все удивляются – можно ведь включить напольный светильник в гостиной. И другие жильцы не жаловались, что света мало. Я начинаю сходить с ума. Поменять лампочки – плевое дело. Но жильцы ждут, что это сделают следующие арендаторы. Не их квартира, не родная. Все проблемы – засоренный слив в душе, давно сломанная морозильная камера – накапливаются. Я приезжаю и начинаю все чинить, доводя риелторов до истерики. После меня остается работающая техника, появляются новые швабры и тряпки для уборки и много чего еще. Я никогда не знала, на какое время мы переехали в другой город, поэтому начинала жить будто навсегда и будто квартира не съемная, а наша. Дом. Хотя нет, все не так. Я считала, что если живу в чужой квартире день, два, неделю, то должно быть хорошо мне. И если раздражают мигающие лампочки или неработающий кондиционер, плохо становится мне. Значит, надо починить. Именно поэтому с возрастом все тяжелее создавать дом на новом месте, в съемной квартире. Я слишком часто все выстраивала по кирпичику, каждый раз веря, что навсегда. Запас энтузиазма в строительстве и обживании с нуля иссяк. Но бытовые мелочи по-прежнему бесят, не дают расслабиться.

Дом на семь квартир с общим входом. Три из них сдаются. В одной постоянно живет хозяин, и он считается «главным», имеет право делать замечания случайным гостям, постояльцам. От сильного ветра или неудачного захлопывания входная дверь сломалась. Остается или закрывать на ключ, или не запирать вовсе. Можно починить, ничего сложного. Заело. Любой пьяный слесарь справился бы за пять минут. Но нет. Тут целое дело. Точнее, никакого. Никто не чинит. Никому не надо. Только главный хозяин радуется, закрывая дверь на все четыре оборота ключа. И верхнего замка, и нижнего. Жильцы съемных квартир стоят у калитки, ищут нужный ключ, переживают, что никак не находится. Но тот главный жилец – хозяин не спешит вызывать слесаря. Я у него спросила, не выдержав, почему бы это не сделать? Если он не хочет, то могу и я. Мужчина обиделся. Ответил, что я не понимаю.

На следующий день он переставил мне сушилку. Она никому не мешала, я меняла постельное белье, и хотелось спать на сухих простынях. Лишь поэтому выставила на общую территорию – веранду.

– Спасибо. Я не знала, что сушилка должна стоять вон там, – сказала я соседу-хозяину.

– Это не я, – ответил он, но больше мою сушилку не переставлял.

Очень многое зависит от соседей. Но тут уж как повезет. На нашем балконе – мы опять жили на съемной квартире – находился настоящий ботанический сад. Я прочитала, как поливать разнообразные цветы, хотя в моем доме, кроме кактусов и суккулентов, ничего не приживается, и все они в комнатах детей – сын любит кактусы во всех видах, а дочь разводит суккуленты. Это отдельное искусство. Но чужие цветы было жалко, поэтому я их поливала согласно графику, который вычитала на сайтах по садоводству.

Однажды, когда я сидела на балконе и читала, через перегородку появилась рука с садовой лейкой и полила пальму. Потом я увидела, как эта же рука дотягивается до другой пальмы. Видимо, хозяйка, сдавшая жилье, попросила соседей поливать цветы. У нас сложился немой диалог, условные знаки. Я оставляла лейку на балконе, давая понять, что сегодня полила цветы. Соседи в этот день их не трогали. Есть разные способы невербального общения, но тот – через цветы – мне очень понравился. Мы с соседями понимали друг друга без слов. И прожили две недели, сохраняя прекрасные невидимые отношения.

Потом нам пришлось переехать. Место было прекрасное – старый город. Цветник располагался в патио – на общей террасе. Хозяин квартиры, который нас приютил на две недели, заверил, что этим пространством с видами на крыши, закаты и прочие красоты, а также деревянными лавочками, стульями, столом мы можем пользоваться. Имеем полное право. Но я с детства знала, что значит жить на птичьих правах. Как говорят школьники, «знала, но забыла». Да, так бывает. Если ты платишь за проживание, чувствуешь себя хозяйкой. Если ты в гостях, пусть и на длительный срок, ты никто. Сосед переставлял лавки в патио по собственному вкусу, предварительно заливая их водой, чтобы никто не мог на них присесть. Стулья были перевернуты и так стояли на столах как знак, что они не предназначены для гостей. Сосед щедро прямо перед входной дверью разбрасывал содержимое банки, приспособленной под пепельницу. Банка стояла спрятанная в углу и припорошенная листьями. Курящие временные жильцы покорно собирали окурки и выходили курить на улицу. Почему нельзя было курить в патио, в открытом пространстве, никто не спрашивал. Главный жилец диктовал свои правила. Никто не мог доказать, что это делал именно он, но больше вроде как некому.

Все это мне было знакомо, шло из детства: знай свое место. Тетя Зина могла скинуть с веревки сушившееся во дворе белье, потому что была недовольна – Анжелка нашла жильцов, а она – нет. Белье ни в чем не повинных жильцов валялось на асфальте, но тетя Зина считала себя правой. На общей кухне она могла отставить с конфорки чужую кастрюлю с варящимся супом и поставить свою. А что такого? Она здесь хозяйка, и ей решать, на какой конфорке варить суп. Чужую квартиру драишь так, как со своей не убивался. И все равно не так – то на кастрюле остался жир, то на сковороде царапина. Чувствуешь себя виноватой, а значит, придется платить. Дело не в жильцах, не в чистоте – только в деньгах.

Именно поэтому я не могу жить, приглядывая за чужими животными и цветами. Когда живешь «за присмотр», «по доброте душевной», плата оказывается в разы больше, чем арендная. Пришел счет на воду? Это вы виноваты, а не сосед, который забыл закрыть поливалку. Жить на птичьих правах я не могу, точно знаю. К почти пятидесяти годам убедилась. Мне нужны мой стол, мой стул, мои чашки для кофе и чая. Мне нужны мои сковородки и кастрюли, а не чужие, в которых все не то и не так. И тех, самых нужных, никогда не обнаруживается. Зато бесполезных – целый ящик. На столе стоит огромная грозная машина, соковыжималка. Ею точно никто никогда не пользовался. Мне даже сдвинуть ее страшно. В ящике лежат глиняные креманки для десерта крем-брюле. Но нет самой простой формы, чтобы запечь курицу в духовке. Есть щипцы для омаров, но нет банальной толкушки для картофельного пюре.

Забытая детская игрушка. Сколько слез было пролито из-за потери? Крем от целлюлита, крем от морщин, лекарство от запоров, геморроя – холодильник тоже хранит много человеческих тайн. Они у всех одинаковые. Из ящика в коридоре вываливаются туфли на высоченных каблуках с силиконовым вкладышем, чтобы было удобнее ходить. Рядом – мужские ботинки с ортопедической стелькой. Я думаю, почему эти люди – муж и жена – не смогли поговорить о вкладышах и стельках? Может, не развелись бы? Зачем оба страдали? Ради чего? Чтобы потом иметь на полке солнцезащитный крем пятьдесят плюс и масло для загара? Крем, судя по дате производства, явно от бывшей жены, а масло – от молодой возлюбленной, не боящейся преждевременного старения. Природные молодость и естественный загар – верный афродизиак. Ничего привлекательнее в косметологии еще не изобрели.

Арендные квартиры все-таки честнее. Заплатил, и живешь. Когда тебя пускают «пожить» – это всегда жизнь взаймы, что ли. Ты понимаешь, что хозяин тешит собственное самолюбие, делая широкий жест. И ты, воспользовавшись щедрым предложением, обязан быть благодарным. Иногда это действительно искренне, от всей души и сердца, а иногда нет. Бывает, что хочется спросить – сколько заплатить, чтобы не ехать? Только ты уже там и обязан выказывать благодарность, раз уж согласился на подобную сделку.

В детстве я копалась в чужих огородах, пропалывала чужие палисадники, стояла на рынке и торговала чужой черешней, которую надо было непременно продать. Закатывала соленья и компоты, выставляла банки для просушки на заборе, кормила кур, мела двор. Мама научила меня не быть благодарной, а выживать, то есть работать. Делать то, что требовалось хозяевам, – мыть, драить, пропалывать. Если живешь бесплатно, все равно плата потребуется. Работаешь за кров.

– Зачем ехать куда-то, если мы не можем за это заплатить? – спрашивала я.

– Разве тебе плохо на море? – удивлялась мама.

Да, мне было плохо, потому что моря я не видела. А когда появлялось свободное от бытовых хлопот время, уже ничего не хотелось – ни моря, ни дискотек, ни прогулок. Только лечь и уснуть, не приходя в сознание от усталости. Мама могла жить бесплатно, выиграв для хозяев квартиры дело как адвокат. Разделив другую жилплощадь, например. За это ей разрешали пожить месяц-два. Но ее усилия, работа, время не стоили той халупы, которая доставалась нам для проживания. Мама радовалась, я не понимала. И сейчас не понимаю. Лучше заплатить и стать хозяйкой хотя бы на две, три недели, чем жить на этих самых птичьих правах.

Сын смеется, что я перед приходом домработницы все убираю, меняю полотенца и постельное белье, выношу мусор, чищу духовку и плиту. Меня так приучили с детства, когда никаких домработниц и уборщиц не существовало. Мама решила, что нам пора переезжать в другой город, и я стирала следы нашего пребывания – отмывала, зачищала. Мне всегда было жаль наших сковородок и кастрюль, поэтому я засовывала в них свои вещи и укладывала в чемодан. Осенняя куртка прекрасно помещалась в кастрюлю. А в половник можно запихнуть колготки. Когда мы уезжали, я всегда плакала. Мне было жаль оставлять купленный нами чайник или полотенца. Я тяжело расставалась не с местом, а с бытом: ножами, вилками, тарелками. Мама отмахивалась, говорила, на новом месте мы все купим новое. Новое – это ведь хорошо! Зачем так убиваться по старой сковородке? Я твердила маме, что у этой сковородки самая удобная ручка, на ней никогда ничего не подгорает и она самого нужного размера. Мама, увлекшись работой, не готовила, предоставив это мне, поэтому про сковороду ей было неинтересно. А про новую жизнь на новом месте – очень. Она всегда верила, что новый город, поселок, дом, квартира, принесут ей счастье. Вот именно там она наконец его и обретет, раз уж старое место принесло лишь разочарование.

Так получилось, что у меня эта вера отбита с детства – новое место может принести новые проблемы, заботы, хлопоты, поэтому я так цепляюсь за чашки и ложки. А еще ножи, которые должны резать, а не стоять красиво, как декорация, на кухне. В съемной квартире найти подходящий нож – та еще проблема. Не для всех, конечно же, но для меня – колоссальная.

С возрастом это становится важным. В молодости да – все легче, проще. Но когда ты уже отстроил свой дом, причем несколько раз, перетащил весь любимый скарб, прибил все гвозди и подобрал все полки, расставил на них книги, очень тяжело выдирать эти гвозди и вбивать новые. Иногда на это просто не хватает моральных сил.

Мы до сих пор с мамой разные. Она в свои семьдесят четыре года хочет затеять очередной бессмысленный ремонт или поменять надоевший диван. Я сохраняю, реставрирую, покрываю лаком, шью новые чехлы на старую мебель, которую когда-то выбрала. И я помню, как покупала каждый стул в своей квартире, каждую табуретку. Наверное, поэтому мне близок деревенский уклад, где ничего не меняется годами, десятилетиями. Рынок как находился на площади, так и находится. Приедешь в село через тридцать, сорок лет, дома не узнаешь, но рынок будет на том же месте. И торговец мясом, точнее его сын или уже внук, окажется за тем же прилавком.

Да, человек удивительное существо – он привыкает, приспосабливается. И я тоже. Но иногда что-то прорывается из детской памяти. Если в детстве я поливала огород хозяев, сдавших нам с мамой жилье на лето, я буду поливать цветы в любом доме, где окажусь. И в любом городе ищу рынок, знакомлюсь с мясником, выбираю, у кого покупать овощи и фрукты. Но всегда хочу вернуться домой – к своим чашкам и плошкам, на свою кухню. Взять кухонное полотенце в руки, повязать фартук и почувствовать себя хозяйкой дома. Я что – птичка? Это фраза той самой тети Нины. У нее была взрослая дочь, жившая в другом городе, которая периодически приглашала свою маму приехать – в отпуск, отдохнуть, повидаться. На деле же – посидеть с внуками. Тетя Нина говорила, что очень хочет повидаться, но не хочет спать на раскладушке в детской комнате. И не хочет сидеть с внуками, пока дочь с мужем будут купаться или гулять по вечерам. Она тоже хочет купаться и гулять. Дочь обижалась, тетя Нина возмущалась. И произносила эту фразу: «Я что – птичка?» – имея в виду жизнь на птичьих правах.