Замуж за «аристократа»

Со словами «Козел ненормальный!» Лана быстро захлопнула за собою дверь.

Видимо, боялась, что он бросится догонять ее, размахивая монотонно жужжащим татуировочным аппаратом.

И напрасно боялась: Егор не побежал бы никуда, просто бы не смог. Он чувствовал себя так, словно целый день разгружал на солнцепеке мешки с цементом. Силы мгновенно покинули его – наверное, что-то подобное ощущают жертвы вампиров. Да и внешне он словно в одночасье постарел на десять лет.

Александр Дашкевич… Если бы только Александр Дашкевич был до сих пор жив!

Если бы…

В таком случае Егор Орлов немедленно убил бы его – опрокинул бы мощным ударом на пол и бил бы своими стильными тяжелыми ботинками до тех пор, пока не услышал бы хруст раздробленных костей и умоляющий хрип из окровавленного беззубого рта.

Если бы он только мог…

За такую возможность не жаль и жизнь отдать. Совсем не жаль годами гнить на Огненном Острове или быть расстрелянным в упор в подземных лабиринтах следственного изолятора.

Слабеющей рукой Егор открыл верхний ящик стола. Там лежала книга – замусоленная, зачитанная.

«Екатерина Лаврова. Воспоминания о любви».

Он выучил эту книгу наизусть. Кое-какие строки подчеркнул – книжка выглядела неряшливо распухшей от переполнивших ее закладок.

Егор должен был непременно познакомиться с этой Лавровой лично. Поговорить с ней. В первый раз в жизни откровенно рассказать постороннему человеку все то, о чем он никогда не рассказывал даже консультировавшим его психоаналитикам.

Она услышит. Она все поймет.

Вот только как ему к ней подобраться? Она-то звезда, а он кто такой? Наверняка она нигде не появляется без свиты охранников, сопровождающих и пригревшихся приживалок. Ничего, он что-нибудь придумает. Прикинется поклонником, например, и передаст ей записку с букетом цветов. А если надо будет, он готов даже ее похитить – ради этого одного-единственного разговора.

В том, что Катя Лаврова будет не против, он отчего-то не сомневался.

…Небольшой лысый парк перед Домом инвалидов выглядел особенно уныло из-за того, что со всех сторон был окружен зловонной загородной свалкой. Стаи лохматых вечно голодных ворон клубились над свалкой и парком, вили гнезда на подоконниках и кричали так, что у любого нормального человека после таких несмолкаемых концертов были все шансы превратиться в истероидного психопата.

Наверное, это было худшее место из тех, где кто-либо мог бы пожелать дожить последние дни. И тем не менее для почти полутора сотен пожилых одиноких людей это местечко стало последним домом.

Дом инвалидов представлял собою ветхое деревянное двухэтажное здание. На первом этаже располагались служебные помещения, столовая (в которой неизменно пахло концентрированным кубиковым бульоном и вареной картошкой), библиотека с газетами двухлетней давности, холл, в центре которого пылился давно и безнадежно сломанный телевизор, и кабинет врача. На втором этаже – палаты, всего пятнадцать, в каждой – около десяти железных кроватей с продавленными матрасами. Палаты были такими маленькими, что кровати стояли почти вплотную друг к другу. На прикроватные тумбочки места не оставалось, так что люди хранили личные вещи (если таковые имелись) прямо под кроватями.

Конечно, не все эти несчастные были одинокими на самом деле. Кого-то сослали в этот так называемый «санаторий» равнодушные родственники. Каждый вечер в тесноватых холодных холлах Дома инвалидов обманутые и покинутые старики ворчливо жаловались друг другу на жадных детей и родных.

И пожалуй, только один человек находился здесь по собственной воле.

Шура шла по аллее, уверенно толкая перед собой допотопную инвалидную коляску. В коляске сидел круглолицый худой мужчина с нездорово серым лицом. Он курил сигарету в красивом костяном мундштуке, и этот дорогой мундштук сразу бросался в глаза, дисгармонируя со всем вокруг. Никто не смог бы догадаться, сколько лет этому инвалиду: его лицо было вдоль и поперек перечеркнуто глубокими морщинами, а вот руки казались молодыми, без морщин и пигментных пятен. И голос был молодым. Ему можно было дать и пятьдесят, и семьдесят лет.

– Я привезла тебе чистые рубашки и носки, – весело перечисляла Шура, – и журнальчиков почитать. И бульона домашнего.

– От бульона меня тошнит, – пожаловался мужчина. – И вообще могла бы не стараться. Я же предупредил, что не буду тебя ждать.

– Странный ты, папа! – пожаловалась она. – Как я могу не приезжать. Я же скучаю. Я вообще тебя отсюда заберу.

– Очень надо, – проворчал он, плотнее кутаясь в свой грязный, продранный на рукавах ватник. – Мне твоя жалость не нужна. И скука тоже. Мне здесь хорошо.

– Как здесь может быть хорошо? – поежилась Шура. – Меня страх берет, как только я слышу этих проклятых ворон.

– Не слушай, – пожал плечами отец. – Ладно, обойдемся без сантиментов. Как поживает Катя?

– Нормально поживает. Как обычно.

– Что о ней пишут?

– У вас же библиотека есть. Почему бы тебе самому не почитать?

– О ней хорошее пишут? – Он, казалось, ее не слушал. – Журналисты Катю любят?

– Да, – честно сказала Шура, – а вообще я газет не читаю.

– Ты часто у нее бываешь?

– Ну так… Не думаю, что ей бы этого хотелось.

– Наверное, ты ей надоедаешь, – досадливо поморщился он, – ты слишком шумная. Катя не любит шум.

– Пап, давай о тебе лучше поговорим. Давай я заберу тебя отсюда. Тогда ты сможешь лично с ней встретиться.

– С Катей? – Он как-то странно, коротко рассмеялся. – Нет. Нет-нет, я не смогу. Мне будет больно ее видеть.

…Вся Москва собралась на презентации – Москва светская, Москва богемная, Москва театральная и литературная. Та Москва, что носит пальто с меховой опушкой от «Кардена» и небрежно оставляет стодолларовую купюру на чаевые. Та Москва, что ездит на «Порше» и покупает платья прямо с подиума.

Это была ее, Катина, Москва.

Катя явилась в клуб «Ностальгия», где проходила презентация, с эффектным опозданием в пятнадцать минут, несмотря на то что обещала Сане быть пунктуальной. Подъезжая, она увидела на улице возле клуба довольно внушительную толпу. В основном это были репортеры, обвешанные массивными фотоаппаратами и телекамерами, и просто праздные любопытные, привлеченные изобилием знаменитых лиц.

Кого только Катя не пригласила на презентацию! Всем известно, что чем больше на мероприятии известных лиц, тем оно успешнее. Тем больше будет о нем упоминаний в прессе.

Катя достала из сумочки изящную золотую пудреницу и несколько раз улыбнулась собственному безупречно загримированному лицу. Настоящая актриса – она репетировала, примеряла свои любимые маски и будто бы никак не могла решить, какую из них оставить для презентации. Улыбка доброжелательная. Неплохо. Улыбка томно-обворожительная. Еще лучше. Улыбка наивная, приветливая. Нет, пожалуй, не пойдет – ей все-таки сорок пять, а не шестнадцать.

– Ты выглядишь великолепно, – шепнул Олег, – как юная девочка. Идем, милая, они уже просекли, что ты в этой машине, и настроили камеры.

Она кивнула, все еще продолжая улыбаться. Олег вышел из машины первым. Засияли фотовспышки. Не обращая внимания на оживившихся журналистов, с легкой улыбкой человека, привыкшего ко всеобщему вниманию, он обошел вокруг автомобиля и галантно открыл дверцу с Катиной стороны.

На мгновение они замерли, позируя фотографам. Катя с профессиональным кокетством подмигнула одной из телекамер, помахала рукой в другую. Кто-то даже зааплодировал. Они действительно были очень эффектной парой. Олег – высокий, широкоплечий, в модном светло-сером костюме, с серебристой сединой в густых волнистых волосах. И Катя – само олицетворение элегантности. Кремовый костюм от «Шанель» прекрасно оттенял золотистый загар, миниатюрная бордовая сумочка в точности соответствовала цвету туфель (она купила их в одном из своих любимых магазинчиков во Флоренции), в собранных на затылке волосах – золотая заколка от «Реле», тоненькая золотая цепочка на шее. Ничего лишнего. Все, как она любила. Неброский шик.

– Екатерина Павловна, вы не побоялись? – К ней подлетела молоденькая активная репортерша в тертых джинсах и обтягивающей маечке. – В вашей книге много порнографических сцен. А ведь у вас такая безупречная репутация… Я имею в виду – была.

Катя внутренне съежилась, но постаралась не подать виду, что она растеряна. Именно таких вопросов она боялась больше всего.

– Во-первых, не порнографических, а эротических, – мягко улыбнувшись, выпалила Катя заранее отрепетированную перед зеркалом фразу. – А во-вторых, я всего лишь старалась быть откровенной. Правду любят, за нее не наказывают.

– Еще один вопрос. – Журналистка неприятно улыбнулась, продемонстрировав не слишком ровные желтоватые зубы. – Ваша книга написана в виде… как бы это сказать… Женского романа, что ли. Вам это пошлым не кажется?

Видимо, она хотела, чтобы Катя разозлилась и начала хамить.