Жена на один год

* * *

Как я и ожидала, «родители» не пожелали спускать на тормозах мой побег к охране. Уже вечером выговор получили дежуривший днем охранник и начальник службы безопасности – Александр Александрович Поташников – немолодой бывший военный с пышными усами, добрыми глазами и круглым животиком, который ни капли его не портил.

Александру Александровичу досталось сильнее всех. Вместо того чтобы рассказать, зачем выпустил собаку, сторож признался, что Поташников сам купил мне карандаши и запретил своим подчиненным «выгонять ребенка из сторожки».

Крик, который устроила по этому поводу Татьяна Егоровна, слышен был и на кухне, и у меня в детской. Не представляю, как начбез выдержал такую истерику. Но, к сожалению, одним криком мои «родители» обойтись не смогли.

Этим же вечером Николай Петрович уволил сторожа. Он буквально выгнал его за ворота, не вернув даже личные вещи. А Поташникову «отец» предложил выбор: или тот соглашается на понижение до рядового охранника, или идет вслед за своим подчиненным.

Я с трудом сдерживала слезы, когда подслушивала этот разговор под дверью кабинета. За все три месяца в доме Поташников оказался единственным человеком, который не считал меня недоразумением или балластом. Если бы он ушел, я осталась бы совсем одна.

Но в этот раз мне повезло. СанСаныч что-то тихо сказал отцу. Услышать его слова сквозь толстые стены и прочную дверь у меня не получилось. Зато ответ отца прогремел на весь первый этаж: «Это будет тебе уроком! Брать на работу нового начальника я не стану, придется тебе совмещать!»

Разговор со мной, состоявшийся этим же вечером, мало чем отличался от выговора охраны. Татьяна Егоровна привычно солировала. Поток претензий и наставлений, казалось, никогда не закончится. А Николай Петрович важно хмурился и цокал языком.

Приятного было мало. Меня обвинили и в том, что позорила семью перед соседом, и что чуть не испортила «родителям» все планы. Отделаться без наказания, конечно же, не удалось.

Теперь все мои развлечения сократились до игры на фортепиано, которое я возненавидела еще в первый день своей новой семейной жизни, и участия в приемах важных гостей.

Какая из этих двух «радостей» хуже, я даже понять не могла. С музыкой у меня не ладилось совсем – как оказалось, музыкальный слух отсутствовал напрочь. А после пяти лет в детдоме исчезло ещё и умение улыбаться незнакомым людям.

Куда не кинь, всюду у меня были сплошные дефекты. В конце выволочки Татьяна Егоровна даже заплакала от отчаяния, что я ни на что не гожусь.

До боли в глазах хотелось устроиться рядом с ней и тоже заплакать. Навзрыд. О своем. О грустном. Как плакали дети в кино и телевизионных передачах.

Но я молча дослушала до конца слова «матери» и ушла в свою комнату, так и не проронив ни одной слезинки.

В мой первый или второй день в этом доме такое и представить было сложно. Меня постоянно бросало то в слезы, то в смех. А сейчас с умением плакать случилось тоже, что и с музыкальным слухом – оно исчезло.

Вспоминать причину мне не хотелось. Особенно в этот день! Он почему-то казался очень важным. Но стоило закрыть дверь комнаты, воспоминания сами накрыли тяжелым непроницаемым куполом.

Чтобы понять, насколько мне «повезло», хватило одного разговора в конце моей первой недели. Приемные родители даже не скрывались и не пытались сделать голос тише. Они говорили так, будто в доме нет никого. И обсуждали именно меня.

«Коля, мы наверное ошиблись с выбором. Заведующая так рекомендовала эту девочку… а мы, вместо того чтобы присмотреться, обрадовались, что у нее нет ни родителей, ни родни, и сразу согласились».

«Я же говорил тебе, что тот светленький мальчик мне нравится больше. Мальчишки всегда лучше. С ними меньше хлопот, и самостоятельными они становятся быстрее!»

«Какой мальчик?! Твои пиарщики четко сказали, что для образа доброго главы семейства нужна девочка! Дочка!»

«Ох, точно. Чертова предвыборная компания!»

«Она не чертова, а очень полезная. Тебе давно нужно было баллотироваться. Но эта девочка… У меня никакого терпения на нее нет. Косметолог сказал, что даже морщины стали видны. А нам с ней еще маяться и маяться».

«Родная, мне кажется, ты нагнетаешь. Через четыре месяца закончится компания, и девочка сразу же уедет в закрытую частную школу. Мы ведь это уже обсудили и решили».

«Но на каникулы и праздники нам придётся ее забирать. Мы ведь семья. Нельзя, чтобы кто-то подумал, что она нужна была лишь для выборов».

«Уверен, мы найдём какой-нибудь выход».

«Мне бы твою уверенность».

Последние слова Татьяны Егоровны прозвучали совсем грустно. В ответ Николай Петрович ещё активнее начал утешать жену. Говорил, что-то про заграничные колледжи, частных учителей. Но что именно, я уже не слышала. Слезы обжигали глаза так сильно, что невозможно было сдерживаться.

Не видя перед собой ступенек, я поднялась на второй этаж. Не думая, что обо мне подумают, навзрыд расплакалась в подушку.

Слезы тогда не желали заканчиваться. У меня кружилась голова. Меня подташнивало. В зеркало смотреться было страшно. Однако страшнее, казалось, попасться на глаза «родителям».

К позднему вечеру этот страх взял надо мной верх и заставил сделать самую ужасную глупость в жизни. Заметив, что начальник охраны оставил на полочке свой телефон – старый, кнопочный – я выкрала его и позвонила заведующей детского дома.

Лучше бы я этого не делала.

Лучше бы сбежала.

Лучше бы, не спрашивая, вернулась в приют. Но мне просто необходимо было услышать знакомый голос.

Заведующая казалась единственным человеком во всем мире, который мог меня понять и спасти. Она лучше всех знала все процедуры и правила. Если кто-то и мог забрать меня из этого ужасного дома, то только она.

Однако разговор вышел коротким и совсем не о спасении. Вера Павловна сразу поняла, зачем звоню. Я успела произнести лишь пару фраз, как в ответ получила такое…

Жестоко, гораздо больнее, чем это делали бывшие воспитатели, она вернула меня с небес на землю. Словно по щекам отхлестала… и за то, что не понимаю, насколько мне повезло. И за то, что рискую своим будущим. И за других детей, которые мечтали бы оказаться на моем месте, но «их ждёт ПТУ, грязное общежитие и не светит никаких перспектив».

После этого разговора я ни плакать, ни даже всхлипывать не могла. Меня словно второй раз лишили любимых родителей.

Всю ночь я просидела у окна, так и не сомкнув глаз. Будто прощалась, вспоминала свою маленькую уютную кровать в детском доме, нашу шумную комнату на четверых и задиру Федора, который вечно придумывал что-то новенькое. Утром, не проронив ни слова кроме бесцветного «здравствуйте» вышла к родителям и съела весь завтрак. А потом стала приспосабливаться к своей семейной жизни.

Терпела новую школу, уроки музыки и трагические вздохи преподавателя.

Растягивала в улыбку губы на фотосессиях.

Старалась быть благодарной и молчать… молчать всегда, когда от меня не требовали ответа.

И не мешаться под ногами.

Последнее стало самым простым и любимым. Когда не было никаких занятий, я смело убегала в домик охраны. Рисовала там по часу. Иногда по два. Не думала ни о каком заграничном колледже или закрытой школе.

Мне было нормально… даже хорошо. До сегодняшнего дня.

Мысль о наказании начальника охраны и запрете на рисование, словно подножка, резко вернула меня в настоящее.

– Как-нибудь переживу, – попыталась я успокоиться.

– Буду рисовать в школе, – попробовала обмануть себя.

Но самовнушение не сработало. Всю ночь я прокрутилась в кровати без сна. Вспоминала то цветные карандаши, подаренные СанСанычем, то жуткую овчарку охраны. А утром, когда спустилась вниз, с трудом сдержалась от радостного крика.

Такого просто не могло быть в моей жизни!

Я ничем не заслужила, но…