Двое в палате, не считая Будды. Введение в сублингвистику

– Якобсон Роман Осипович, крупнейший лингвист.

– Как Годзилла?

– В отношении прочих лингвистов, да.

– И к чему это все?

– Даже в абсурде, может быть еще больший логичный абсурд.

Лоренцо от последних слов, совсем почувствовал себя, белой вороной в черном холодильнике смысла.

– Дай объясню, возьмем какое—нибудь, волшебное слово.

– Абракадабра? – заискрился маленький мальчик Лоренцо, в ожидании фокусов.

– Нет, кроликов из шляпы не будет, разве что, твое сознание могу запихнуть в карман, но это не то, вернемся обратно.

Он смочил губы, после чего встал на ноги, и отчетливо сказал:

О б р у ш и т ь – произнес Мартин, как будто, на миг превратился в образ песочной горы, которая рушиться.

– Обрууууууушшшшшить, – повторил за ним в интервал понимания Лоренцо, а дальше, найдя источник понимания, в унисон две песочные горы:

– ОБ —

Р

У

Шились.

Лоренцо улавливает эту вашу, красную нить, хватает ручку и начинает писать, вне пространства и времени, при этом чувствуя себя, в дополнение, вне Пушкина и Хемингуэя. Найдя определенную трансцендентную волну, не своей интонацией, он завопил как сумасшедший:

– Бейте в бубен, сейчас будем проводить лингвистический обряд. – после чего, закрываются глаза и берется горловая нота, Мартин начинает бегать вокруг кровати и хлопать в ладоши, создавая вдохами и выдохами ритм (двойка тому, кто подумал про «гейя—гейя»).

– Окошко.
– А кошка?
– Там щели ваты.
– Туда или оттуда?
– Улетела барракуда.
– Дует?
– Jazz do it!

В аккомпанемент шаманов добавляется мелодия «Чижик—Пыжик, где ты был?» они начинают напевать:

– Поли – Вини – Л—ацетат.
– Продаем места, мы в ад.
– Поли – Вини – Л—ацетат.
– Продаем места, мы в ад.

Мелодия иссякает и получается резкий обрыв.

– Гр – е—е – ешных – прокуренным басом, голосом пьяного Сатаны из Бобруйска, заговорил Мартин.
– На орешки, – лихо улыбнулся Лоренцо, после чего Мартин бросил на него резкий взгляд, и застыл камнем.

– Вие не сте доволни?

(вы не довольны? болгар.).

Мартин по – прежнему камень.

– Че ти, приятелю?

(что с тобой, друг?)

– постучал по камню Лоренцо. Мартин, по—прежнему, недвижим, камень, даже болгарский язык эго не трогает.

– Ум царува, ум робува, ум патки пасе.

(ум царит, ум рабствует, ум пасет утят).

– с надеждой проговорил Лоренцо.

– Что не оживляют тебя мои болгарские заклинания? – Мартин по—прежнему камень.

– Есть идея, а давай тебя поставим на пьедестал, у входа к больнице, и выбьем такую надпись «Последний коммунист, узревший безработного капиталиста, перед тем как тот превратился в гриб», подумай только, сколько бабушек и дедушек тебе будут сочувственно класть красные тюльпаны. – Лоренцо опять постучал по камню – Мартин по—прежнему истукан, недвижим и не подающий признаков жизни, хотя Лоренцо тоже не подавал признаков,

признаков адекватности,

и вся повесть,

литература,

мир,

вселенная,

от альфы до омеги,

все как один—

УПОРОТЫЕ!

но автор, на самом деле, шутит.

– Предавам се. За съжаление, аз не знам езика на камъните

(Я сдаюсь, к сожалению, я не знаю языка камней).