Политический человек. Социальные основания политики

Аналогично проблема политического участия может рассматриваться под разными углами в зависимости от того, чтó является предметом заинтересованности: раскол или консенсус. Убежденность, что для демократии очень высокий уровень участия – это всегда хорошо, неправомерна[33]. Как продемонстрировали события 1930-х годов в Германии (см. главу 5), увеличение уровня участия может отражать падение социальной сплоченности и развал демократического процесса, тогда как стабильная демократия может опираться на общую убежденность в том, что результат выборов не вызовет слишком больших расхождений и потрясений в обществе. Основная проблема для теории демократических систем такова: при каких условиях общество может характеризоваться участием, достаточным для того, чтобы поддерживать существование демократической системы, но не приводящим к такому расколу, который подорвет сплоченность[34]?

В этом месте я мог бы высказать следующее утверждение: чем сплоченнее и стабильнее демократическая система, тем с большей вероятностью оказывается, что все сегменты населения будут реагировать на сильные стимулы в одном и том же направлении; иными словами, если условия способствуют росту левых настроений, то социалисты получат больше голосов как среди зажиточного населения, так и среди рабочих, хотя они все-таки останутся относительно более слабыми в верхних стратах. Точно таким же образом в период доминирующего влияния правых взглядов даже среди более бедных групп увеличится голосование за консерваторов. Наоборот, индикатором низкого консенсуса стала бы ситуация, когда некоторая политическая тенденция усиливается только среди тех групп, к которым она в первую очередь апеллирует, – например, левые набирают силу среди рабочих, в то время как в других стратах растет противоположная тенденция, т. е. среди представителей среднего класса укрепляется положение правых идей и партий. Это в точности та самая ситуация, которую марксисты называют революционной и которая, как указывается в главе 5, имела место в Германии перед 1933 г., а в Москве и Петрограде – в 1917 г.[35] Исследования исторических вариаций в электоральном поведении американских штатов можно суммировать в следующей сентенции: «Как поступает твой штат, так поступает и вся страна», и эти вариации демонстрируют фундаментальную сплоченность американского общества[36]. Можно изучать относительную степень политической сплоченности в разных странах или в одной и той же стране за какой-то период времени, анализируя, в какой степени электоральное поведение среди различных страт и регионов изменяется в одном и том же направлении.

Недавно появившаяся важная историческая работа, посвященная консенсусу: книга Мэннинга Дауэра «Федералисты Адамса»[37], – представляет собой экологическое исследование[38] упадка федералистской партии и триумфа Джефферсона на выборах, которые происходили где-то около 1800 г. Хотя Дауэр документирует тогдашние линии разделения между партиями, не они являются центральным объектом его увлеченности. Скорее он интересуется тем, почему двухпартийная система того периода потерпела крах. Автор утверждает, как это детально проработано в главе 9 его монографии, что упадок федералистской партии объяснялся следующим: Гамильтон и правое крыло данной партии оказались не в состоянии понять правила игры в условиях демократической политической жизни, а именно что если они хотят оставаться крупной партией, то должны обращаться ко всем слоям населения. Слишком узко ориентируясь на служение потребностям городского торгового сословия, федералисты отвращали от себя своих потенциальных сельских сторонников, и в стране, которая тогда являлась в основном аграрной, они неизбежно переставали быть влиятельной партией.

При исследовании расхождений и социальных различий в США между демократическими и республиканскими избирателями в 1948 г. три социолога из Колумбийского университета[39] отметили общее согласие среди избирателей обеих главных американских партий по целому ряду основополагающих проблем, стоявших перед страной. В частности, близкими оказались позиции по некоторым из этих проблем, особенно по вопросам интернационализма и гражданских прав; ожиданий в сфере таких важных событий, как война и депрессия; легитимных критериев для справедливой оценки баллотирующихся кандидатов; важности самих выборов; наконец, правил игры, которыми руководствуется демократический процесс[40].

Исследование реформистских и экстремистских движений составляет вторую по величине самостоятельную область американской политической социологии, и в главах 4 и 5 этой книги излагаются наши знания о некоторых из таких группировок. Это может показаться странным, но американские социологи, равно как и их европейские коллеги, намного больше интересовались реформистскими и экстремистскими движениями, чем обычными и консервативными партиями[41]. В библиотечных каталогах присутствует намного больше позиций по разделу «Британская лейбористская партия», чем по разделу «Консервативная партия». Многие американцы изучали в различных частях Британского Содружества лейбористские и иные рабочие партии; но лишь немногие написали книги или статьи о консерваторах. Легко убедиться, что Социал-демократическая партия и кооперативные движения в Швеции и других частях Скандинавии вызвали большой интерес среди американских ученых; однако лишь немногие из этих специалистов, если таковые вообще имеются, коснулись проблематики скандинавских несоциалистических партий. Вплоть до сравнительно недавнего времени консервативными движениями и силами, равно как консервативными политическими философами вроде Бёрка, Бональда или де Местра, а также проблемами интеграции и сплоченности фактически пренебрегали.

Аналогично большинство исследований, посвященных фашистским и коммунистическим движениям, делает упор скорее на факторы, которые создают и поддерживают экстремизм в стабильных демократиях, нежели на те, что сдерживают его. В Америке мы располагаем исследованиями как источников угроз гражданским свободам, так и социальных корней маккартизма или символов и призывов, использовавшихся фашистскими группировками в 1930-х годах и сенатором Маккарти в 1950-х, а также исследованиями опасностей для «надлежащей правовой процедуры», неотъемлемо присущих всякой популистской идеологии[42]. Но почти никакого внимания не было уделено выявлению источников американского сопротивления крайностям правых и левых движений в период Великой депрессии, которая затронула США, вероятно, сильнее – по отношению к их предыдущей экономической ситуации, – чем любую другую из западных стран, за исключением Германии. В некоторых материалах, представленных в частях I и III данной книги, эти проблемы рассматриваются достаточно подробно.

Сфокусированность Вебера на бюрократии и власти как элементах крупномасштабных формальных структур, а также проведенная им систематизация основных черт, неотъемлемо присущих бюрократической организации, получила развитие в большом количестве дальнейших исследований[43]. Но политическая социология обратила минимум внимания на выполненный им анализ зависимости между усилением власти централизованного бюрократического государства и упадком демократии. Лишь немногие из его основополагающих трудов о бюрократии и демократии были хотя бы переведены на английский язык. Ученые, которые явно или неявно шли по следам гипотез Вебера, отделили исследование бюрократии от исследования политической организации в узкоспециальном смысле этого термина и охватили все разновидности других организаций:

больницы, деловые конторы, фабрики, заводы, церкви и профсоюзы. Эти исследования показали, как признавал сам Вебер, что внутри бюрократических организаций существуют постоянные, систематически возникающие напряженные отношения и конфликты, результатами которых становятся отклонения от бюрократических идеалов «рациональной эффективности», «иерархии» и «нейтральности». Другими словами, напряженность между потребностями власти и бюрократизацией существует не только во взаимоотношениях между политической организацией и обществом, но и в рамках всех организаций per se. Примеры проявлений такой напряженности неисчислимы: это столкновения между врачами и администраторами больниц, между журналистами и газетными редакторами, университетскими профессорами и администраторами вузов, между служебно-административным и линейным персоналом в промышленности и в правительстве, а также в иных органах власти. Конфликты по вопросам о целях и процедурах – это фактически интегральная часть всех организаций, будь то Государственный департамент США, Красный Крест, Коммунистическая партия Советского Союза или отдел продаж какой-нибудь корпорации.

Проделанный Вебером анализ бюрократической политической нейтральности, т. е. нормы, гласящей, что лицо, принадлежащее к бюрократии, является беспристрастным экспертом, а не заинтересованной стороной, проводился с точки зрения потребностей демократической политической системы. Эта норма делает возможным поддержание непрерывности демократической правительственной власти во время смены караула в политических кабинетах. Позволяя проводить разделение между персоналом правительственных органов и иных властных структур, с одной стороны, и личностными качествами и политическими взглядами тех политических деятелей, которые временно пришли к власти, с другой стороны, бюрократия, присутствующая в правительстве и прочих органах власти, уменьшает напряженность партийной борьбы. В бюрократические структуры неотъемлемо встроена тенденция ослаблять конфликты, переводя их из политической плоскости в административную. Неизменный акцент на потребность в объективных критериях как основы для улаживания конфликтов позволяет бюрократическим институтам играть важные посреднические роли[44]. Тем самым разные виды давления, имеющего целью расширить бюрократические нормы и практики, несомненно укрепляют демократический консенсус[45].

Михельс в отличие от Вебера послужил вдохновителем ограниченного числа последующих исследований. Его идеи использовались по большей части в описательных целях либо в полемических высказываниях для осуждения тех или иных организаций как недемократических. Ни один из американских социологов не посчитал разумным и стоящим делом заняться изучением общей обоснованности его теории олигархии в свете, скажем, различий между партийной жизнью немецких социал-демократов, как она описана Михельсом в его работе «Политические партии»[46], и жизнью двух ведущих американских политических партий. Ясно, что в отличие от Социал-демократической партии в Германии перед Первой мировой войной американские партии характеризуются постоянной фракционной борьбой, довольно частой и быстрой сменой лидеров, а также отсутствием центральной властной структуры. В Америке только организации, объединенные общностью интересов, вроде профсоюзов или профессиональных сообществ обладают внутренними структурами, напоминающими те, которые Михельс описал как необходимые в политических партиях[47].

Существование олигархии в крупномасштабных организациях ставит следующую проблему: до какой степени тот факт, что различные добровольные ассоциации являются или, напротив, не являются демократическими, влияет на их эффективность как инструментов социального и политического сплочения? Токвиль писал о вкладе различных олигархически организованных ассоциаций в поддержание демократических напряженностей и консенсуса, а некоторые последующие авторы довольно аргументированно утверждали, что отсутствие внутренней демократии не имеет значения, поскольку добровольные организации, дабы выживать, принудительно ограничены необходимостью выполнять, по существу, представительскую функцию. Указывалось, например, что, хотя Джон Льюис, глава Объединенного профсоюза шахтеров, является диктатором в своей организации и республиканцем по политическим взглядам, в вопросах забастовочной тактики и в политике переговоров с предпринимателями об условиях труда и о положениях коллективного договора он руководил этим профсоюзом столь же воинственно, как действовали настоящие левые лидеры рабочего движения в других частях мира. С другой стороны, есть много свидетельств того, что члены частных ассоциаций зачастую делают очень немного для реального противостояния тем политическим методам, к которым они питают отвращение. Это справедливо для контролируемых коммунистами профсоюзов и для Британской медицинской ассоциации, при опросе членов которой в 1944 г. обнаружилось, что большинство из них отдают предпочтение различным аспектам социализированной медицины, против которой энергично возражали лидеры указанной ассоциации[48].

Основные оправдания, приводимые для олигархического правления в добровольных организациях, состоят в следующем: (1) оно позволяет этим организациям лучше выполнять их специфические боевые роли в генеральном социальном конфликте с другими группировками или же добиваться уступок от властей и правительства и (2) не существует никаких структурных оснований для конфликта внутри них (как в случае профсоюзов, которые представляют одну-единственную группу интересов). Однако недавнее исследование профсоюзов говорит о том, что демократия и конфликт внутри организаций могут, как и демократия и конфликт в более крупном сообществе или даже во всем обществе, внести свой вклад в сплоченность и солидарность[49], поскольку при однопартийной системе как в гражданском обществе, так и в профсоюзе омерзение по отношению к политике администрации часто приводит к отторжению и неприятию всей системы в целом, потому что становится трудно проводить различие между несменяемыми правителями и самой организацией. И наоборот, в демократической системе, где имеет место неизбежная сменяемость ее чиновников и официальных лиц, члены такой системы и обычные граждане могут возлагать ответственность за любое конкретное зло на тех, кто занимает сейчас руководящие посты, и оставаться при этом полностью лояльными к организации как таковой. Вследствие этого в профсоюзе или же в государстве с легитимной многопартийной системой существует больше лояльности и меньше предательства, чем в диктаторской системе.

Если одной из ключевых задач политической социологии является исследование демократии как формы общественной системы, то имеется, безусловно и много других ясно выраженных тем, которые нуждаются в дальнейшей углубленной проработке и изучении. Возможно, самой важной из них является легитимность политической системы – т. е. та степень, в которой она в общем и целом принимается своими гражданами, – обсуждаемая в главе 3. Большинство социологов согласились бы с тем, что стабильное правление – это власть плюс легитимность. Тем не менее до сих пор мало работ, в которых при анализе политических систем используется концепция легитимности.

Даже такая основополагающая взаимозависимость, как та, что существует между религией и общенациональным консенсусом, обычно молчаливо предполагается или же принимается на веру, а не проверяется и подтверждается. Токвиль заявил сто с лишним лет назад, что Америка более религиозная страна, нежели основная масса европейских стран, и высказал предположение о наличии причинной связи между ее религиозностью и существующими в ней демократическими институтами. На сегодняшний день многие из американских интеллектуалов, завершая длительный период приверженности секуляризму, антиклерикализму и отрицанию религии, заново открывают для себя силу последней. Некоторые из них теперь готовы принять предположение, что именно религия является серьезным источником стабильности и демократии. Однако эта тенденция некритически приветствовать и восхвалять социальные функции религии потенциально столь же неплодотворна для понимания ее роли, как и предшествующий антагонизм по отношению к ней. Существуют свидетельства (см. главу 4), что религия, особенно в форме сект, служила функциональной альтернативой политическому экстремизму. В период Великой депрессии, когда организованный радикализм не добился сколько-нибудь значительного успеха в США и не снискал в этой стране особых лавров, там быстро росли мелкие религиозные секты[50]. С другой стороны, более свежие данные указывают, что людям с сильно выраженной религиозностью присуща тенденция быть в рядах тех, у кого весьма высок уровень политической нетерпимости[51]. Ясно, что есть место для дальнейших, намного более широких исследований зависимости между религией и относительной силой демократических институтов, равно как и для продолжения более традиционного анализа религии как источника раскола в случае публичных разногласий.

Возникает вопрос, можно ли проранжировать и проанализировать социальные институты согласно их интегративному и неинтегративному характеру[52]. Если мы посмотрим на разнообразные крупные институты, то становится ясно, что, хотя экономические институты представляют собой первоочередной источник общественной интеграции, поскольку «процессы производства… требуют «сотрудничества», иначе говоря, интеграции большого числа самых разных органов»[53], они являются также наиболее разрушительными и центробежными.

Очевидно, что в сложных обществах самым важным источником всякого конфликта интересов является распределение богатства. На противоположном полюсе располагается институт семьи – интегратор par excellence (в чистом виде). Как уже указывалось, в качестве второй по мощности из интегрирующих сил часто рассматривается религия, которая предположительно «окультуривает» и улучшает ситуацию с напряженностями, возникающими как результат существующей системы стратификации, поскольку религия отвлекает от них внимание и помогает людям приспосабливаться к той участи, которая выпала на их долю в этой жизни. Однако во многих обществах религия выступала также источником значительной накаленности отношений. Институты, которые организованы в соответствии с линиями разделения на классы, вносят свой вклад как в раскол, так и в интеграцию. Вообще говоря, система стратификации создает недовольство среди тех, кто находится на нижних ее этажах и, следовательно, выступает как источник раскола, но она же является вместе с тем основным средством для того, чтобы помещать людей в различные позиции и мотивировать их к исполнению своих ролей. Например, когда группы людей, которые принадлежат к рабочему классу, организуются в профсоюзы или в трудовую (рабочую, лейбористскую) партию, тем самым создается механизм для явного выражения конфликта, но вместе с тем – и это, возможно, даже важнее – рабочие интегрируются в более крупное политическое образование или политическое пространство (body politic) благодаря тому, что в их распоряжение поступают легитимные средства для получения желаемого.

Необходимы также исследования меняющейся функции интеллектуала в политической жизни, особенно его отношения к другим элитам и к властным группировкам, а также его роли в качестве того, кто ставит проблемы и дает им дефиниции[54]. Слишком долго профессура, дипломированные специалисты, разнообразные профессионалы и креативные представители творческих профессий недооценивали свою роль в политической сфере и даже выступали против нее, причем в США это суждение не разделялось различными комиссиями конгресса и многими лидерами делового мира. Как я пробую показать в главе 10, те ценности, которые исповедуются преподавательским составом страны и ее интеллектуалами, образуют важный политический ресурс.

В сущности, эта книга предлагает, чтобы социология политической жизни возвратилась к проблеме, поставленной Токвилем: каковы общественные, социальные потребности и последствия демократии? И на мой взгляд, в ней показывается, что любая попытка адекватным образом разобраться в такого рода проблеме вынуждает нас прибегнуть к методу, который столь успешно использовал сам Токвиль, а именно к сравнительному (компаративному) анализу.