Хочу быть с тобой

А мне не потрахаться надо! Я хотела закончить текущее дело. То, что после свадьбы я максимум в офисе папы бумажки смогу перекладывать, – это факт. Взгляды своего жениха на семейную жизнь я знаю прекрасно. Его главный аргумент в том и состоял, что сначала надо встать на ноги. Ему. А мне за это время понять, что лучше дома детьми заниматься, чем работать.

Я этого не поняла, скорее наоборот. Появился азарт, которого не было раньше. Мне очень хочется чего-то добиться самой. Если сейчас выйду замуж, рожу, то так и останусь дочкой Мурата Алеева. Вроде была, что-то делала. Что именно? Да бог его знает.

Столько времени на учебу затрачено. Дел было много, но здесь – ни одного. Навряд ли с Кавказа вести дойдут. Вся надежда будет на Сёму: если на свадьбе напьётся до нужной кондиции, может, чего и расскажет.

Не хочу я всё так.

Отрываю голову от пола и смотрю на стену. Надо же быть такой неудачницей. Зато пар выпустила, слегка полегчало.

Что сказать жениху, не придумала, но поговорю с ним обязательно. Начинать семейную жизнь с такого нельзя. Хорошим не закончится однозначно.

Приподнимаюсь до положения сидя. Немного страшно и больно. Страшно от того, что в одночасье вся жизнь может испортиться по чьей-то прихоти. Больно оттого, что процесс этот запущен.

Никогда раньше я ничего не разбивала. Телефоны, тарелки – всё целое оставалось, даже в моменты, когда во мне миллионы вулканов взрывались. Это было так давно, можно сказать, что неправда.

Много лет назад одна из девушек Димы фото с ним в социальных сетях выставила, на нем они целовались. Удалила она его быстро, предполагаю, что Дима заставил, он не любитель публичности. Но я сохранить-то успела. Смотрела часами и плакала. Плакала и снова смотрела. То чувство горящего сердца помню и сейчас.

Примерно так же хреново. Грудная клетка болит.

Выхожу из своей ванной в домашнем костюме и с тряпкой. В моей спальне стоит папа, руки в карманах брюк. Мной не доволен?

– Стену в полёте не различила? – спрашивает, кивая на обломки некогда птицы.

– Полёты – дело опасное, пап, – пожимаю плечами. Опускаюсь, чтобы собрать.

Спасибо, радиус поражения невелик.

– Малышка, я тут подумал, – смотрит, как я убираю. – Перенёс все дела. Хочу вместе с тобой побыть. Зачем столько денег, если процесс их заработка лишает единственного ребенка? – вопрос риторический, ответа моего он не требует.

Папа в очередной раз меня спасает. Рядом с ним даже при желании себя не накрутишь.

Глава 12

Папа маринует мясо, а я неотрывно слежу за движениями его рук. Завораживает. Сколько себя помню, даже когда мама была жива, мясо готовил отец. В этом деле он, как рыба в воде.

Есть вообще что-то, чего он не может? Нет, такого я за свою жизнь не обнаружила.

Мы находимся в нашей летней беседке, он готовит, я сижу в деревянном кресле-качалке, поджав под себя ноги, качаюсь, то туда, то сюда. Мне так хорошо, словно вчера и не было той истерики. В воздухе витает аромат детства. Так мы проводили каждые выходные. Один выходной. По воскресеньям папа работал из дома. Вот и сейчас для меня освободил свое ценное время.

В голове загорается индикатор совести.

– Пап, может, надо чем-то помочь? Лук какой-нибудь почистить, порезать…

– Отдыхай, мой ребёнок. Поплакать еще успеешь, – папа легонько отшучивается.

Когда была мелкой, думала, что он мне не доверяет такое пустяковое дело. Сейчас понимаю, это просто забота, одна из её интерпретаций.

– Что хочешь на разогрев? Гуся или шашлык из баранины? – спрашивает меня.

Смотрю на стол, перед нами. Это не гусь, это гусище.

– Ты думаешь, после этого монстра в нас ещё шашлык поместится?

Папа мгновенно улавливает, чего я больше хочу. Пододвигает к себе обсмаленную тушку гуся. Внимательно наблюдаю за каждым его движением. Как точит нож, делает множество надрезов на коже мертвой птицы, начиняет яблоками, гранатом и сухофруктами, зашивает и начинает наносить маринад. Смотреть за тем, как он готовит, могу безотрывно. Папа делает это нечасто, но напоминания о рецептах ему не нужны. Если его спросить, он скажет – «руки всё помнят».

– Ляльчик, у тебя вид такой, будто ты его прямо сейчас проглотишь, – подшучивает папа надо мной.

Поднимаю на него глаза и смеюсь.

– Мне просто нравится созерцать процесс. Боюсь упустить момент, когда ты крюк в него воткнёшь и в тандыре подвесишь.

– Моя добрая девочка. Когда ты была маленькой, я боялся при тебе птицу разделывать. Чтобы детскую травму не получила. Зря боялся? – поднимает на меня глаза.

Улыбаюсь в ответ.

– Не знаю, где дорожка свернула не туда, – пожимаю плечами.

Папе становится очень весело.

– Она свернула именно туда, куда надо. Понял это, когда мне из школы позвонили и сказали, что ты двух парней «избила». Смешные. Ты, моя маленькая хрупкая девочка, и два каких-то придурка. В тот день у меня впервые от сердца отлегло.

Он опирается на стол сжатыми в кулаки ладонями, костяшки пальцев касаются столешницы. Смотрит на меня с теплотой. Она неподдельная, греет самую душу.

Знаю, о чем он думает в этот момент. Почти сразу после смерти мамы у меня появилась охрана. Не то чтоб была угроза. Тогда он ещё не был лучшим из лучших адвокатов страны, вернее тогда мало кто знал, что он таковым является.

Надо ли говорить, что ребенку охрана до лампочки?! Хотелось свободы, идти, куда хочется, чувствовать себя взрослой. Это сейчас мне нравится быть маленькой папиной дочкой. Тогда всё было иначе. И время другое было.

Когда я в первый, он же последний, раз сбежала из-под надзора, окружающая среда восприняла меня, неприспособленную девочку с азиатской внешностью, агрессивно. Сейчас такое можно назвать «изюминкой», в начале двухтысячных в некоторых слоях населения была только агрессия. И пофиг, что я имела отношение только к якутам и татарам. Им вообще на всё было плевать, они хотели только крови и выплеска накопившейся агрессии.

– Откроешь мне крышку тандыра? – спрашивает отец, вырывая меня из воспоминаний, не самых приятных.

– Конечно, – подскакиваю, направляясь к переносному тандыру, стоящему во дворе. – Во сколько ты встал? Всё успел, пока я спала. Надо было меня растолкать.

– Ещё чего! Я привык уже, после шести мне не спится в любом случае.

– Зато мне дома спится. Я даже мелатонин пить перестала. Голова касается подушки– и я улетаю в царство Морфея.

– Тебе надо больше отдыхать. Может, ну этот заповедник? Без тебя отвоюют.

– Папуль, мы обсуждали, – тянусь к его щеке, быстро чмокаю.

Папа вздыхает, сдаваясь.

– Вы обсуждали с Данияром, он готов сюда переехать? Не хочу тебя отпускать, категорически не хочу. Думал об этом все последние месяцы, взвешивал, анализировал. Ты мне дома нужна.

То, что я вижу в глазах отца, меня напрочь обезоруживает. Смесь боли, любви и надежды.

Хочется плакать, но расстраивать его совершенно нельзя.