Сага о Викторе Третьякевиче

Но мать теперь смотрела на него новыми глазами. Она-то считала его ребёнком, и он был ребёнком с нею. А сам такой зоркий, такой чуткий. И уже такой взрослый. Он смотрит на мир из глубины себя и никого не впустит в эту глубину. А оттуда ему всё так хорошо видно, что ничего не стоит разобраться в любой мелочи. Вот почему так часто приходят к нему ребята, и каждый – со своими трудностями. А она всё удивлялась неиссякаемому изобилию Витиных друзей!

Анна Иосифовна давно уже приглядывалась к каждому, пытаясь понять суть этой дружбы. Вот приходит Витя из школы вместе с Васей. У Васи с Витей уже получается отличный дуэт. Они играют, а иногда вместе готовят уроки. Кроме Васи иногда приходит Серёжа. У него плохо идёт математика, Витя ему помогает, объясняет задачи, иногда так долго и терпеливо, что просто диву даёшься. Приходит потом ещё Володя. С Володей Витя даже как-то читал стихи, но больше они спорят о книжках. А ещё Юра приходит, и с ним бывают у Вити очень разные разговоры, даже не всегда поймёшь, к чему они ведут.

Как-то вечером мать столкнулась в сумерках на пороге хаты с незнакомым хлопцем немного постарше Вити. Тот, впрочем, вежливо с ней раскланялся.

– Вить, а этот вроде не из шанхайских? – уточнила она по поводу недавнего гостя.

– Из центра.

– Из вашей школы?

– Да. И у нас в школе теперь будет стенгазета. А это Коля, Николай. Знаешь, как он здорово рисует!

Витины глаза вспыхнули ярким огнеём, как бывало всегда, когда он расхваливал матери очередного приятеля и его таланты. Он весь светился гордостью как за Николая, так и за предстоящее общее дело, которое с ним задумал. Мать слушала и улыбалась. Сейчас Витя казался ей таким же дитём, как тогда, когда он бегал с братом Володей в Глинный лес за орехами. Была в его натуре эта детская лёгкость и подвижность, как в пламени свечи. И уже позже, выждав, как ей казалось, подходящую минуту, чтобы не задеть ненароком его глубокую неведомую душу, мать всё же попыталась завести разговор о том, что так её томило.

– Витенька, давно хочу тебя спросить. Вот заходит к тебе много ребят, и все такие разные. С Васей, например, у тебя музыка, а с Серёжей вы задачки решаете. И они – твои друзья?

– Конечно, мама! – ответил Витя с тем самым огоньком в глазах и с той же самой, так хорошо знакомой матери, гордостью.

– Все те ребята, что к тебе приходят? – уточнила на всякий случай Анна Иосифовна.

– Да, они мои друзья, – подтвердил Витя.

– Тогда скажи мне, пожалуйста, кто твой самый лучший друг, – попросила мать доверительно. – Самый любимый и самый верный. Только скажи правду.

Витя не потупился под её проникновенным взглядом, как она опасалась, а посмотрел на неё спокойно, прямо и ясно.

– Ты, мама, – тихо ответил он.

Пианино

От Сорокино до Ворошиловграда не такой уж далёкий путь, даже пешком дойти можно, а если ехать, то и вовсе рукой подать. А Витя рос самостоятельным, и видеть любимого брата Мишу только летом, когда тот приезжал с Марусей и Лелечкой в Сорокино к родителям, ему было мало. Пользуясь Марусиным приглашением, он стал иногда приезжать в Ворошиловград. Правда, ночевать почти никогда не оставался, спешил назад к матери. Хороши были для этих поездок погожие весенние деньки с их длинными вечерами, когда уже и снег растаял, и грязь высохла, и ещё не жарко, и можно добраться до дому засветло.

Маруся, в первое же лето приехав из Ворошиловграда в Сорокино, употребила всё своё влияние, такт и обаяние, убеждая Анну Иосифовну, что дорога эта вполне по силам если не любому школьнику, то уж такому, как Витя, вне всякого сомнения, за что Витя был ей очень благодарен.

– Видно, лучшей няньки для Лелечки так и не сыскалось, – с притворным недовольством проворчала мать, припоминая Марусе её прежнюю шутку. – И как это малая и впрямь засыпает там у вас без Витиной балалайки!

Подросшая Лелечка, уже научившаяся и ходить, и разговаривать, правда, пока что на своём, особом, малопонятном взрослым языке, тем временем сидела на лавке возле Вити и заворожённо слушала, как он наигрывает одну за другой любимые песенные мелодии. Она внимательно наблюдала за движениями его пальцев, забыв обо всём на свете и как будто подтверждая слова Анны Иосифовны. Витина поглощённость музыкой явно передавалась Лелечке, а процесс извлечения звуков из струн сильно волновал её. И Маруся промолчала о том, что – она знала – влекло Витю в Ворошиловград едва ли не так же сильно, как желание повидать Мишу и Лелечку. Ведь тогда ещё это была Витина тайна, которой он не делился даже с матерью.

Каким бы задним чутьем Маруся это не почувствовала, она не выдала его Анне Иосифовне. За всё лето, как бы ни заходил разговор о Ворошиловграде и как бы ни поворачивался, Витина тайна оставалась не нарушенной. И уже осенью, когда старший брат с семьёй уехал, Витя, собираясь навестить его и отвечая на удивлённые вопросы матери, которая не могла взять в толк, отчего это так скоро соскучился он по недавним гостям, признался сам:

– Ты знаешь, мама, у них дома пианино! И Маруся мне играть на нём разрешает, сколько я хочу.

Блеск его глаз сказал матери больше, чем слова. Пианино! Да, это серьёзный аргумент. Мать поняла сразу и потому сдалась:

– Ну, если пианино, тогда конечно.

– Если бы ты слышала, какие у него басы! – вздохнул Витя восхищённо, словно слыша чарующие звуки, что так влекли его.

– Ты хочешь играть на пианино? – сочувственно спросила мать.

– Пианино не балалайка, – ещё глубже вздохнул Витя. – На нём надо учиться серьёзно. Я бы очень хотел! Но где тут возьмёшь пианино? Да и учителя стоящего нет. Может быть, потом, когда я вырасту… Так Маруся говорит. Она всё повторяет мне, что я очень способный и могу поступить хоть в консерваторию, если захочу.

– А ты? – спросила мать, скрывая волнение.

– А я, может, и хотел бы. Пока не знаю, – уклончиво ответил Витя.

Ему уже слишком дорого было Сорокино и ребята, с которыми он здесь сдружился, чтобы всерьёз думать об учёбе где-то в другом месте. Это было то сокровенное, в чём он пока не решался признаться ни матери, ни даже самому себе. Однако мечта играть на пианино таилась в не менее заповедных глубинах его души.

Чёрное лакированное пианино, доставшееся Мише и Марусе от прежних жильцов их ворошиловградской квартиры, притягивало Витю как магнит.

– Я так и знала, что ты приедешь, Витюша! – радостно воскликнула Маруся, открывая дверь. – Проходи скорее. У меня как раз обед готов.

Маруся всегда первым делом отправляла его мыть руки, усаживала за стол и потчевала, а потом уже расспрашивала о делах в Сорокино, особенно о тех, что привели его в Ворошиловград. Она интересовалась Витиной жизнью не менее искренне, чем Миша.

– Я в городской библиотеке тут у вас был, в музыкальном отделе, – рассказывал Витя. – Мне ноты надо было раздобыть. Вот эти, – он вытащил из стопки бумаг, которые принёс за пазухой, красный нотный альбом. – «Песни Великого Октября»! Я его ребятам привезти обещал. Мы будем вместе песни отсюда разучивать. Я, Вася и Володя. Самую первую – вот эту, – он распахнул перед Марусей разворот, заложенный закладкой. – «Замучен тяжелой неволей».

– Ты хочешь её выучить первой потому, что это любимая песня Ленина? – спросила Маруся, припоминая, как Миша рассказывал младшему брату о музыкальных пристрастиях Ильича.

– Не только. Хотя и поэтому тоже. Но мне она сама по себе нравится. Можно, я её на пианино попробую?

– Конечно, – улыбнулась Маруся.

Наступила самая долгожданная минута. Витя уселся на круглый вращающийся табурет и поднял чёрную лакированную крышку. И Маруся ушам своим не поверила, когда он стал наигрывать мелодию песни, пусть слегка замедленно, но ни разу не запнувшись. Она-то думала, что после лета он вовсе забудет, как подступиться к инструменту, и ему придётся начинать всё сначала!

Но Вите не польстило её восхищение.

– Я же одной рукой, – заметил он смущённо. – Хочу попробовать теперь обе партии, как она поётся на два голоса.

Он сомневался в своей способности справиться с поставленной задачей и предпочёл бы, чтобы Марусино внимание обратилось теперь по другому адресу. Однако маленькая Лелечка спала крепко. Ни Витин приход, ни его музицирование не потревожили её сна. И Маруся, заняв руки шитьём, продолжала вслушиваться в гулкие звуки, извлекаемые им при помощи гладких блестящих клавиш. Голос этого инструмента, глубокий, сильный, яркий, был Марусе по сердцу, и ещё более по сердцу была Витина игра.

Правда, в этой песне, которую нынче разучивал Витя, была тяжесть, как в медленной и тёмной осенней реке, по которой плывут облетевшие золотые и красные листья, а небо над нею хмурится, низкое, налитое свинцовыми тучами и готовое пролиться. Ведь пелось в песне о тяжелой жизни и безвременной смерти героя, о скорби и возмездии, и звучала она как зов то ли из недр земли, то ли из-под толщи вод, зов, предназначенный разбудить спящего или даже оживить мёртвого. И была в ней суровая и величественная красота и сила.

Оркестр

В Витином лице не осталось ничего детского, а в глазах его зияла синяя бездна, когда он заворожённо застыл над клавишами, вслушиваясь в последние грозно рокочущие ноты и следом за ними – в тишину, властно заполнившую комнату.

– Эх, жалко, что я мало умею на нём, – произнес он наконец тихо и сокрушённо. – Оно одно как целый оркестр!

Он любовно и печально ласкал взором гладкие блестящие клавиши.

– Оркестр у тебя, считай, и так уже есть в твоём Сорокино, – решила утешить его Маруся. – Там же у тебя и Вася, и Володя! И ещё какой-то Серёжа, ты говорил, хочет с вами…

– Ну, это будет только квартет, – скромно протянул Витя. – Ансамбль, как мама говорит.

– Квартет – отличное начало. Всё в твоих руках! – уверенно заявила Маруся. – Если ты только захочешь…

– Это если столько ребят наберётся, – на всякий случай заметил Витя.