Ненасильственное общение. Язык Жизни

Задолго до того, как я успел повзрослеть, я научился общаться безличностным способом, который не требовал от меня открывать, что происходило внутри меня. Сталкиваясь с людьми или поступками, которых я не одобрял, я реагировал с позиции того, что они неправильны. Если преподаватели задавали задания, которых я не хотел делать, я считал их «злыми» или «несправедливыми». «Идиот», – думал я, когда кто-то подрезал меня в потоке машин. Говоря на этом языке, мы мыслим и общаемся с позиции того, что, если другие ведут себя определенным образом, – значит, с ними что-то не так. Иногда мы также думаем о том, что не так с нами, если мы чего-то не понимаем или не реагируем так, как подобает. Наше внимание посвящено классификации, анализу и определению уровней неправильности, а не тому, что нам и другим нужно и чего мы не получаем. Таким образом, если моя девушка хочет больше тепла, чем я ей даю, она – «эмоционально зависимая». Если же я хочу больше тепла, чем дает мне она, то она «холодная и бесчувственная». Если мой коллега уделяет деталям больше внимания, чем я, то он – «придирчивый зануда». Если же я переживаю о деталях больше, чем он, то он «небрежный и безалаберный».

Анализирование других на самом деле выражает наши собственные потребности и ценности.

Я убежден, что любой подобный анализ другого человека – это на самом деле трагическое выражение наших собственных ценностей и потребностей. Они трагичны, потому что, выражая их в этой форме, мы усиливаем защитную реакцию и сопротивление тех самых людей, чье поведение нас тревожит. Или же, если люди действительно соглашаются действовать в соответствии с нашими ценностями, весьма вероятно, что они делают это из страха, чувства вины или стыда, соглашаясь с нашим мнением об их неправильности.

Мы все очень дорого расплачиваемся, когда люди действуют в соответствии с нашими ценностями и потребностями не от чистого сердца, а из страха, чувства вины или стыда. Если люди учитывают наши ценности из-за внешнего или внутреннего принуждения, рано или поздно мы столкнемся с последствиями уменьшения доброй воли. И те люди тоже платят свою эмоциональную цену: они с высокой вероятностью испытывают негодование или снижение самооценки, когда отвечают нашим потребностям из страха, вины или стыда. Более того, каждый раз, когда другие в своем сознании ассоциируют нас с каким-либо из этих чувств, снижается вероятность того, что они в будущем смогут искренне отвечать нашим ожиданием и ценностям.

Здесь важно не путать ценностные суждения и моралистические суждения. Мы все формируем ценностные суждения относительно того, что для нас важно в жизни. Например, мы можем ценить честность, свободу и мир. Ценностные суждения отражают наши убеждения относительно того, как наилучшим образом служить жизни. Что же касается моралистических суждений, то мы выдвигаем их относительно людей и способов поведения, которые не отвечают нашим ценностным суждениям. Например: «Насилие – это плохо. Люди, которые убивают других, – злые». Если бы нас воспитали в культуре использования такого языка, который способствует выражению сопереживания, то мы научились бы выражать свои потребности и ценности прямо, а не клеймили бы других, когда не получаем желаемого. Например, вместо того чтобы говорить: «Насилие – это плохо», мы могли бы сказать: «Мне страшно, когда насилие используется для решения конфликтов. Я ценю другие способы их урегулирования».

Соотношение между языком и насилием – тема исследований профессора психологии университета Колорадо О. Дж. Харви. Он наугад отобрал фрагменты текстов из литературы многих стран и составил таблицу частотности слов, которые используются для того, чтобы судить людей и классифицировать их. Его исследование показывает высокую корреляцию между частотностью использования таких слов и частотой случаев насилия. Меня не удивляет, что в культурах, где люди мыслят с позиции человеческих потребностей, насилия значительно меньше, чем в культурах, где люди навешивают друг на друга ярлыки «хороших» и «плохих» и считают, что «плохие» должны быть наказаны. В 75 % телепрограмм, которые показываются в то время, когда у американских детей самая высокая вероятность находиться у телевизора, герой либо убивает, либо хотя бы избивает врагов.

Классификация и осуждение людей способствуют насилию.

Эпизод насилия обычно является кульминацией сюжета. Зрители, которым внушили, что плохие парни заслуживают наказания, с удовольствием смотрят на насилие.

Корень многих (если не всех) случаев насилия – вербального, психологического или физического, будь то в семье, племени или государстве, – это способ мышления, который ищет причину конфликта в неправильности противника. Из этого проистекает неспособность воспринимать себя или других с позиции уязвимости, то есть думать о том, что мы можем чувствовать, чего боимся, к чему стремимся, чего нам не хватает и так далее. Мы увидели этот опасный способ мышления во время холодной войны. Наши лидеры воспринимали СССР как «империю зла», стремившуюся уничтожить американский образ жизни. Советские лидеры говорили о народе Соединенных Штатов как об «империалистах-угнетателях», которые пытаются всех подчинить себе. Ни одна из сторон не признавала страха, таившегося под этими ярлыками.

Сравнения

Одна из форм суждения – использование сравнений. В своей книге «Как стать ничтожеством»[4 - Dan Greenburg. How to Make Yourself Miserable.] Дэн Гринберг с юмором показывает, какое вредоносное влияние может оказывать на нас компаративное (сравнивающее) мышление.

Сравнение – это одна из форм суждения.

Он говорит, что если читатели искренне хотят почувствовать себя ничтожествами, то достаточно научиться сравнивать себя с другими. Для тех, кто не знает этой практики, он предлагает несколько упражнений. В первом из них представлены изображения в полный рост мужчины и женщины, которые воплощают идеал физической красоты по стандартам современных средств массовой информации. Читателям предлагается произвести замеры своего тела, сравнить полученные показатели с параметрами привлекательных людей и как следует подумать о разнице.

Результат этого упражнения отвечает обещаниям: углубляясь в такие сравнения, мы начинаем чувствовать себя ничтожествами. Когда нам кажется, что хуже нам просто быть не может, мы переворачиваем страницу и обнаруживаем, что это упражнение было лишь разминкой. Поскольку физическая красота – относительно поверхностное понятие, Гринберг дает возможность поработать с более важной сферой сравнений – жизненными достижениями. Выбрав из телефонного справочника несколько случайных людей, он предлагает, чтобы читатели сравнили себя с ними. Он утверждает, что первое случайным образом выбранное имя – Вольфганг Амадей Моцарт. Гринберг перечисляет, на каких языках говорил Моцарт и какие произведения он написал еще до того, как достиг подросткового возраста. По условиям упражнения читатели должны подумать о собственных достижениях на нынешнем этапе жизни, сравнить их с тем, чего добился Моцарт до двенадцати лет, и подумать о различиях.

Даже читатели, которые поглощены этим самовнушением собственной ничтожности, могут увидеть, насколько сильно этот тип мышления блокирует сопереживание себе и другим.

Отрицание ответственности

Наш язык затушевывает осознание личной ответственности.

Еще один тип отчуждающего от жизни языка – отрицание ответственности. Общение начинает отчуждать нас от жизни, когда скрывает от нас осознание того, что каждый из нас несет ответственность за свои мысли, чувства и действия. Использование распространенных слов, таких как «должен» (например, «существуют вещи, которые ты должен делать, нравится тебе это или нет»), иллюстрирует, как в речи личная ответственность за наши действия может затушевываться.

Конструкции типа «чувствовать что-то из-за кого-то» (например, «из-за тебя я чувствую себя виноватым») – еще одна иллюстрация отрицания личной ответственности за собственные мысли и чувства.

В своей книге «Эйхман в Иерусалиме»[5 - Hannah Arendt. Eichmann in Jerusalem.], написанной по материалам процесса над нацистским офицером Адольфом Эйхманом, Ханна Арендт цитирует Эйхмана, который говорит, что у него и его товарищей было специальное слово для обозначения языка, отрицающего ответственность. Это слово, Amtssprache, можно перевести как «официальный язык». Например, на вопрос, почему было предпринято определенное действие, следует ответ: «Я должен был так поступить». Если дальше спрашивают, почему он «должен был так поступить», в ответ говорится: «Приказ начальства», «Политика организации», «Таков закон».

Мы отрицаем ответственность за наши действия, когда приписываем причины внешним факторам:

• неясным обезличенным силам: «Я прибрался в комнате, потому что был должен»;

• нашему состоянию, диагнозу, личной или психологической истории: «Я пью, потому что алкоголик»;

• действиям других: «Я ударил своего ребенка, потому что он выбежал на улицу»;

• диктату власти: «Я солгал клиенту по приказу начальника»;

• давлению группы: «Я начал курить, потому что все мои друзья курят»;

• институционной политике, правилам и распоряжениям: «Я должен задержать вас за это нарушение, потому что такова политика школы»;

• гендерным, социальным или возрастным ролям: «Терпеть не могу ходить на работу, но должен, потому что я муж и отец»;

• неконтролируемым импульсам: «Я не мог бороться с желанием съесть этот шоколадный батончик».

Однажды во время встречи с учителями и родителями, на которой обсуждались опасности языка, не предусматривающего возможности выбора, одна женщина принялась яростно возражать: «Но ведь в самом деле существуют вещи, которые ты должен делать, нравится тебе это или нет! И я не вижу ничего плохого в том, чтобы и детям своим объяснить, что существуют такие вещи». Когда ее попросили привести пример того, что мы «должны» делать, она ответила: «Очень просто! Сегодня после этой встречи я должна идти домой и готовить ужин. Я ненавижу готовить! От всей души ненавижу, но готовлю каждый день вот уже двадцать лет, даже если с ног валюсь, потому что это одна из тех вещей, которые просто нужно делать». Я сказал ей, что мне грустно слышать о том, как она провела столько времени, занимаясь ненавистным делом и чувствуя себя обязанной не бросать его. Также я сказал, что изучение языка ННО, возможно, поможет ей найти лучшие варианты.

Мы можем сменить язык, подразумевающий отсутствие выбора, на язык, признающий выбор.

Рад сообщить, что она оказалась хорошей ученицей. В конце тренинга она действительно отправилась домой и объявила своей семье, что больше не хочет готовить. Спустя три недели, когда двое ее сыновей тоже пришли на занятие, появилась возможность получить обратную связь. Мне было любопытно, как они отреагировали на слова своей матери. «Маршалл, я просто сказал себе: “Слава Богу”», – вздохнул старший. Заметив мое удивление, он пояснил: «Я сказал себе, что она, возможно, перестанет теперь жаловаться за каждым обедом!»

В другой раз, когда я консультировал школьный округ, одна учительница заметила: «Я ненавижу ставить оценки. Мне кажется, от них никакой пользы. Они только вызывают тревогу у учеников. Но я должна ставить оценки: такова политика школьного округа». Мы как раз в то время работали над тем, чтобы внедрить в обучение язык, который повышает осознанность ответственности за свои действия. Я предложил, чтобы учительница переформулировала утверждение «я должна ставить оценки, потому что это политика школьного округа» на «я решила ставить оценки, потому что хочу того-то и того-то». Она ответила без колебаний: «Я решила ставить оценки, потому что хочу сохранить свою работу». И сразу же поспешила добавить: «Но мне не нравится, как это звучит. В такой формулировке на мне очень большая ответственность за то, что я делаю».

Мы становимся опасны, когда не осознаем своей ответственности за собственные поступки, мысли и чувства.

«Именно поэтому я хочу, чтобы вы пользовались этой формулировкой», – ответил я.

Я солидарен с французским писателем и журналистом Жоржем Бернаносом, когда он говорит:

Я давно пришел к выводу, что если род людской исчезнет с этой планеты из-за растущей эффективности оружия, то причиной нашего исчезновения будет не жестокость и, тем более, конечно же, не возмущение, вызванное жестокостью, не наказания и не месть, порождаемая ими. Причиной будет не жестокость, не месть, а скорее покорность и безответственность современного человека, его отвратительное попустительство любым решениям коллектива. Ужасы, которые мы видели, и еще большие, которые увидим вскоре, ни в коем случае не свидетельствуют о том, что в мире становится больше бунтарей, непокорных и необузданных, а скорее о том, что непрестанно и головокружительно быстро возрастает количество послушных и покорных.

    Жорж Бернанос. Франция против роботов[6 - Georges Bernanos. La France contre les robots.]

Другие формы отчуждающего от жизни общения

Высказывание наших желаний в форме требований – очередная форма речи, которая блокирует сопереживание. Любое требование явно или скрыто угрожает слушателям обвинением или наказанием, если они не подчинятся. Это распространенная форма коммуникации в нашей культуре, особенно среди тех, кто занимает высокое положение.

Мы никогда никого не можем заставить делать что бы то ни было.

Мои дети преподали мне бесценный урок о требованиях. Я каким-то образом вбил себе в голову, что мои обязанности как родителя заключаются в том, чтобы требовать. Но мне пришлось узнать, что я могу требовать сколько угодно и все-таки не заставлю своих детей делать что бы то ни было. Это урок смирения для тех из нас, кто считает, что, будучи родителем, учителем или менеджером, обязан изменять других людей и требовать от них определенного поведения. Я не мог ни к чему принудить этих детей.

Все, что я мог, – это заставить их пожалеть, что они не послушались (с помощью наказания). И наконец, они научили меня тому, что каждый раз, когда мне хватает глупости заставить их пожалеть о непослушании, они найдут способ заставить меня пожалеть о том, что я наказал их!

Мы рассмотрим эту тему еще раз, когда будем учиться различать просьбы и требования. Это важная тема в ННО.

Идея о том, что некоторые действия заслуживают награды, а некоторые – наказания, также связана с отчуждающим от жизни общением. Это мышление отражено в слове «заслуживать». Например: «Он заслуживает наказания за свой поступок». Оно подразумевает «испорченность» людей, которые ведут себя определенным образом, и призывает к наказанию, чтобы заставить их раскаяться и изменить свое поведение. Я считаю, что всем выгодно, чтобы люди менялись не в попытках избежать наказания, а потому что считают изменения полезными для себя.

Мышление, основанное на том, «кто чего заслуживает», блокирует сопереживание в общении.

Большинство из нас были воспитаны в языковой культуре, которая провоцирует ставить ярлыки, сравнивать, требовать и осуждать, вместо того чтобы осознавать свои чувства и потребности. Я считаю, что отчуждающее от жизни общение основывается на определенном подходе к человеческой природе, который сохранял влияние несколько веков.

Отчуждающее от жизни общение имеет глубокие философские и политические корни.

Этот подход акцентирует врожденное зло и несовершенство людей, а также необходимость воспитания, чтобы контролировать нашу изначально плохую натуру. Это воспитание нередко заставляет нас задуматься, не являются ли неправильными вообще все наши чувства и потребности. Мы с раннего возраста учимся изолировать себя от того, что происходит у нас внутри.

Отчуждающее от жизни общение порождается иерархическими и авторитарными обществами, а затем, в свою очередь, укрепляет их. В таких обществах небольшое количество индивидуумов для собственной выгоды контролирует огромные массы людей. Царям, королям, знати и т. п. выгодно, чтобы народ получал образование, прививающее ему рабскую ментальность. Язык обвинения, язык понятий «нужно» и «должен» идеально подходит для этой цели: чем лучше люди научены думать в терминологии моралистических суждений, подразумевающих неправильность или испорченность, тем лучше они умеют обращать взгляд за пределы себя – к властям – в поисках определений того, что такое правильно и неправильно, хорошо и плохо. Когда же мы, люди, налаживаем контакт со своими потребностями и чувствами, мы перестаем быть удобными рабами и прислужниками.