Полудевы

– Нет еще, мадам.

– Мы выдвинем ее, не так ли? – спросила Мод. – Она замечательно аккомпанирует себе на гитаре.

– О! саrа! На гитаре? Я так люблю этот инструмент. Надо скорее устроить концерт, большой концерт. Я буду петь… и вы также Сесиль. Когда мы устроим концерт, Мод?

– Мы только что об этом говорили, – улыбаясь, отвечала Мод. – В марте или апреле. И мы в первый раз откроем большой холл, знаете? Тот, подвижной холл…

– Конечно, знаю. Восхитительный холл, Сесиль, чуть не половина Scala по величине… Он поднимается посредством подземной машины. Это огромное помещение, великолепное, посмотрите, Сесиль. Е come ? ben accommodato!.. Gosto ingiese…

И они принялись говорить по-итальянски; мадам Учелли с видом знатока указывала своей спутнице на прекрасное убранство дома, а Мод тем временем говорила вполголоса с Этьеннет:

– Я ненавижу ее, она просто отвратительна мне из-за Жюльена, который вынужден был наконец послать подальше ее от себя. Да, милая моя, это такой темперамент, сильный, мужской – ее душа имеет два пола, я ненавижу ее… она подкупает наших слуг, чтобы шпионить за мной; несколько раз я заставала ее с Бетти или Жозефом, с которыми она шушукалась. Но пусть ее, если она, в самом деле, может петь на вечере, это непременно привлечет публику. Ты понравилась ей потому, что ты хорошенькая… Только не сходись с ней близко: вы скоро поссоритесь.

– Ты прелесть! – воскликнула Этьеннет. – Благодарю тебя от души. Я ухожу совершенно счастливая. Как жаль, что я ничем не могу услужить тебе!

Гости ощупывали в это время шелковую материю на занавесках.

– Приходи почаще – сказала Мод – это самое приятное, что ты можешь мне сделать. У меня ведь никого нет, с кем бы я могла поговорить по душе, а иногда бывает так гадко, так тяжело. А может быть, – прибавила она, подумав, – и я попрошу у тебя… услугу. Скажи, не можешь ли ты иногда принять меня у себя… у твоей матери… дать иногда в мое распоряжение… хм… одну комнату?

– Да всю квартиру, если желаешь, милая моя. С тех пор как мама не встает по болезни со своего кресла, – у нее, знаешь, ревматизм сердца, – я полная хозяйка, весь дом на мне.

– Видишь, – продолжала Мод, стараясь пересилить волнение и говорить твердо, – мне в свою очередь придется принять там одного… знакомого тебе человека.

– Жюльена?

– Тебе это неприятно? Компрометирует тебя?

– О! разве меня можно скомпрометировать? – с грустью проговорила девушка. – Таких, как я, ничто не может скомпрометировать! Делай, что хочешь. Квартира в твоем распоряжении.

– Благодарю. Так рассчитывай на меня вполне. Итак, мы заключим маленький союзный договор? Ты увидишь, что я хороший союзник.

Они приблизились к мадам Учелли и мадемуазель Амбр.

– Извините меня, – сказала Мод. – Мадемуазель Дюруа уходит и дала мне одно поручение.

– Вы уже уходите? Предсказываю вам большой успех, – сказала мадам Учелли. – Соберитесь ко мне, улица Лиссабон, 21, я принимаю по четвергам… вечером бывает музыка, по-семейному, приходите свободно.

Этьеннет поблагодарила и поклонилась.

– A кстати, – спросила итальянка, – вы будете завтра на «Валькирии»?

Этьеннет отвечала:

– О, нет, мадам, я не могу иметь места на премьеры.

– О! да, вам и не надо брать места, вы, такая артистка и не будете, сага, и такая красавица… Che peccato… – засуетилась итальянка, схватив девушку за руки, как старую знакомую. – Приходите в мою ложу… бенуар 15… будет мадемуазель Амбр, граф Рустоли… Кто еще? Может быть, господин Люк Летранж, хороший знакомый Рувр.

В это время лакей в белых перчатках впустил без доклада через двери большой залы очень изящного господина лет тридцати пяти, белокурого, с красивым, но помятым лицом. Он подошел, улыбаясь.

– Я услышал мое имя. Что тут говорили обо мне?

Он поцеловал протянутые ему руки. Учелли воскликнула:

– A! Синьор Лучча! Вот интересно, мы только что говорили о вас, а вы тут как тут явились, точно привидение.

Этьеннет простилась и ушла. Когда Мод проводила подругу и вернулась к гостям, все устроились около камина.

Камин был из белого мрамора новогреческого стиля; единственным украшением на нем была статуэтка Танагра, изображавшая весталку с курильницей в руках, и две высокие вазы с орхидеями. В очаге медленным огнем горело полено, почти совсем уже обуглившееся.

Вскоре дверь снова открылась, и вошла новая посетительница, пожилая дама с двумя молодыми девушками, одинаково одетыми, довольно красивыми, но анемичными. Их звали Мартой и Мадлен. Мадлен была живее, веселее, Марта была молчалива, немного рассеянна, глаза ее блуждали, румянец быстро появлялся. Вместе с тем, сестры были похожи между собою. Мод представила им:

– Мистер Люк Летранж, директор кабинета министра внутренних дел; мадам де Реверсье, мадемуазель де Реверсье… Впрочем, вы, кажется, знакомы?

– Разве в Париже существует хотя бы одна девица, которую бы не знал господин Летранж? – сказала, смеясь мадам Учелли.

– Нет, – ответил тот вполголоса. – Я знаком только с некоторыми специалистками.

– Как здоровье вашей милой маман? – спросила, усаживаясь, мадам Реверсье.

– Она не совсем здорова… Раньше пяти часов, вероятно, не выйдет.

– А Жакелин?

– Она на своих литературных курсах. Но теперь уже половина пятого, она сейчас придет. Вы ее увидите.

Мадам Учелли, разговаривая с Летранжом, перебила:

– Что это за курсы, Мод? Это на улице Сен-Оноре, где молодой человек тридцати лет преподает девушкам нравственность?

– И мужчинам также, – поправила Мод, – эти курсы для обоего пола.

– Вместе с мужчинами?

– Вместе. Это курс смешанный.

– Вот это интересно! – сказал Летранж, – надо мне тоже взять там несколько уроков нравственности.

– Вас не примут туда, вы пользуетесь слишком дурной репутацией в семейных домах, компрометируете девиц.

– Да нет же, напротив, это они меня компрометируют.

Мод переменила разговор:

– Кто едет завтра на «Валькирии»?

– У меня есть местечко, – сказал Летранж.

Мадам Реверсье объявила: