Пресветлые дни Иннокентия Санненского и Валентина Учеблова

– Меня зовут Иннокентий Санненский!

– Валя Уч..... Гельман! – чуть не выдав себя, ответно представился Валентин.

– Ты что, еврей?

– Так… наполовину.

– Везет тебе!

– Почему везет?

– Евреи все талантливые.

– Да ладно, брось. Всякие бывают… А можно мне тоже гитарку немного пощупать?

И Иннокентий учтиво, с неподдельным интересом передал инструмент своему новому поклоннику.

Подтянув еще немного строй и сыграв несколько простых аккордов для разминки пальцев, Валентин в течение десяти ближайших минут выдал такую серию головокружительных пассажей из своих недавних опусов, что сочинитель песен медленно стал сползать со своего стула. Ошарашенный Иннокентий, сползая все ниже и ниже, закрыл лицо руками. В какой-то момент он вскочил и прокричал:

– Все! Хватит!..... Невероятно! Этого не может быть!...... Такого не бывает!.... Поразительно!!!.... Валентин – ты просто.....!!!

– Да ладно, это так… Просто разминка, – передавая гитару Иннокентию, скромно произнес Учеблов.

– Нет, я уже больше не смогу никогда играть после того, что сейчас услышал, – разочарованно промолвил песенник.

– Ничего, дружище, – подбодрил товарища Валек, – я покажу тебе несколько упражнений. Это все не так трудно как кажется, главное усердие.

Иннокентий Санненский не верил своему счастью! Неужели он когда-нибудь по настоящему сможет научиться играть!

И так они просидели в актовом зале и проговорили до вечера, не чувствуя усталости и голода, иногда что-то наигрывая друг другу. Валентин неистово показывал свои последние технические наработки, а Кеша не спускал глаз со своего нового великого знакомого, чувствуя неимоверный прилив творческой энергии. Это все сулило ему полный переворот в его сознании, наконец-то он нащупал точку опоры, чтобы сделать огромный прыжок наверх в сторону нового приобретаемого смысла существования.

За окном уже потемнело, и новые друзья вышли на улицу. В припадке особо доверительных чувств и откровений, Учеблов задал Санненскому вопрос, который должен был обозначить временную точку расставания с надеждой на скорую встречу:

– Кеша, а какая у тебя самая заветная мечта?

Немного подумав, новый друг Валентина ответил:

– У меня их три. Чтобы денег было побольше, чтобы играть как ты и чтоб во всем мире был коммунизм.

– А как же тот парень, игрой которого ты восторгался, слушая его записи на своей кассете?

– Валек, извини, конечно, но тебе до него пока еще далековато! Он – гений!

Эта была последняя фраза, после которой друзья разошлись по домам. Валентин Учеблов шел по Парку Героев, и жуткое чувство поразило его сердце. Он не мог понять, откуда у него возникла ненависть к самому себе и обида на нового приятеля. Чем он сам хуже того гитарного эквилибриста? Ведь это был он сам полугодичной давности. С тех пор он занимался каждый день по семь-восемь часов, и, казалось бы, достиг самого совершенства. Он проклинал сам себя, он завидовал себе самому. Это было самое жестокое чувство, когда-либо испытанное Валентином. Это была его самая мрачная прогулка по темному, плохо освещенному парку. И, еле волоча ногами от усталости и злости, Учеблов подошел к своему подъезду, яростно распинывая сырые кленовые листья той долгой, дождливой и холодной осени.

Автозаводские романтики

Валентин Учеблов (Учеблов) был страстным поклонником дам. Никогда не упускал возможность подойти к обладательнице могучего таза и попросить закурить. Формат знакомства был не совсем джентльменский, но в автозаводском районе он зачастую имел успех.

И вот, одним морозным январским утром, когда первые предрассветные лучи лениво проступили чрез свинцовые облака, чуть осветляя унылые «хрущевки» на фоне зловещих автозаводских труб, двое друзей, а именно Валентин и его новый друг Иннокентий Санненский (Кеша, Жора) прогуливались по Парку Героев, наслаждаясь беседой о новых достижениях в искусстве исполнения на акустической гитаре. Были несмолкаемые споры по поводу освобождения правой руки, а также жарко обсуждалось различие приемов апояндо и тирандо. Разговор продолжался уже более трех часов, но собеседники не чувствовали ни усталости, ни легкого обморожения в суставах.

Подойдя к перекрестку, сердце Учеблова стало биться более интенсивно, чем обычно, и он сразу понял, в чем тут дело.

Действительно, через семь минут, подходя к месту пересечения проспектов Кирова и Ильича, взгляд Валентина упал на одинокую женскую фигуру, которая, подняв воротник, куда-то торопилась в этот предутренний час.

Ускорив шаг, друзья, наконец, настигли даму, и Учеблов первым окликнул ее:

– Девушка, извините, а у Вас не найдется закурить?

– Есть, – ответила она и полезла доставать из сумки папиросы, искоса поглядывая на уличных романтиков.

– Ой, дома оставила пачку. Что делать, даже не знаю, – посетовала она.

– Мы можем пойти к Вам домой и взять их там, – предложил Валентин, – правда, ведь, Жора?

Иннокентию было стыдно. Он отвернулся, чтобы никто не видел его покрасневшее лицо.

– Да, конечно, я была бы очень рада! – вдруг объявила незнакомка.

– Ну, отлично! Тогда идемте побыстрее, пока курить не расхотелось! – сказал радостно Учеблов.

Валентин был человеком некурящим, как собственно и его друг. Нужен был просто повод.

– Меня зовут Леопольд, фамилия моя Гельман, – представился Валентин.

– А меня Жанна, можно без фамилии.

– А это мой друг Жора, он начинающий гитарист и гениальный песенник.

Кеша опять покраснел от смущения и глубоко вздохнул.

– Ой, как это прекрасно, у меня дома как раз гитара на стене висит, – призналась Жанна.

– А это совсем не обязательно, главное чтобы папиросы были, – промолвил Иннокентий.

– Вы чем занимаетесь? – поинтересовалась Жанна, обращаясь к Учеблову.

– Я занимаюсь производством пеналов для детей дошкольного возраста.

– Ой, как это прекрасно! Значит, Вы любите детей?

– Несомненно.

– Я тоже очень их люблю, ведь я работаю в детском саду, правда, на данный момент я в отпуске.

– Что ж, недурственно! – обрадовался Валентин. – А у Вас, Жанна, большая квартира?

Иннокентию стало ужасно стыдно от задаваемых товарищем вопросов, и он начал часто и громко дышать.