Записки для Пелле
Разведён, отец двоих детей, которые живут по очереди то с ним, то с мамой.
Часто, а вообще-то всегда, носит джинсы. Возможно, одни и те же.
Любит классическую музыку, особенно оперу. Иногда, когда мы спокойно работаем, включает какую-нибудь арию. Ужасно: меня опера жутко будоражит.
Вот, в общем-то, и всё. Странно, конечно, если учесть, что Ха-Ха о нас чего только не знал. За несколько месяцев до начала учебного года у нас (а точнее, у мамы) состоялся с ним длинный разговор. Мама, рыдая, рассказала ему, что случилось в нашей семье. Менейр[4] Хендерсон лишь молча её выслушал. Но, когда мы уже собрались уходить, он притянул меня к себе и пробормотал: «Ох, парень! Бедняга!» В первые месяцы после папиной смерти многие так делали. А потом брали в руки моё лицо и смотрели, заплакал ли я уже.
Но я никогда не плакал. Раньше, когда я падал и разбивал в кровь колено, папа хлопал меня по плечу и говорил: «Терпи, парень!» Это он у своего папы научился, то есть у моего дедушки. Дедушку я никогда не видел. Он был героем: погиб в результате невероятного несчастного случая. Когда мама была мной беременна, дедушка спас жизнь маленькой девочке. В зоопарке, как раз когда туда пришёл дедушка, вырвался на свободу буйвол и ринулся прямо на малышку, которая стояла у него на пути. Дедушка не колебался ни секунды. Бросился к девочке, оттолкнул её, но сам увернуться не успел. Буйвол боднул его прямо в грудь, и дедушка умер в больнице.
Всякий раз, когда папа рассказывал эту историю, мама качала головой, будто не могла поверить, что дедушка оказался таким героем. А я его не застал. По словам папы, нрав у дедушки был крутой, но он пережил войну, а война закаляет людей. Учит не плакать от разбитого колена.
Настоящий мальчишка не плачет, даже когда его отец мёртвый лежит в гробу. Когда я чувствую, что вот-вот разрыдаюсь, то изо всех сил зажмуриваюсь и думаю о разных вещах, от которых плакать не хочется. О том, как добывают полезные ископаемые. О том, что на Марсе нашли воду. Существуют ли НЛО. О том, как мы иногда смотрим на звезды, которых уже нет, – потухли тысячи лет назад. Сколько шоколадок я смогу купить, если вдруг найду на улице двадцать евро. Какой торт самый вкусный и почему. В каких городах, странах и местах я бы хотел побывать, когда вырасту: к примеру, в горах Тяньцзы в Китае, которые каждые три месяца, в зависимости от времени года, меняют свой цвет. О том, что я хочу увидеть тюрьму, в которой когда-то сидел Нельсон Мандела.
Всё это вещи, от которых не хочется плакать.
– В этом году перед нами стоит сложнейшая задача, – объявил менейр Хендерсон. – Мы с вами подготовим инсценировку «Одиссеи».
Что бы это ни значило, звучало уже кошмарно.
– Инсценировку чего? – переспросила Юнона, недоуменно глядя на учителя. Её блестящие черные волосы веером рассыпались по плечам.
– «Одиссеи» Гомера. Это героическая поэма. Одна из самых известных классических историй, дошедших до нас из Древней Греции. – Ха-Ха уселся поудобнее. – Гомер написал её около восьмисотого года до нашей эры. Речь в ней идёт об одном из героев Троянской войны, Одиссее. После войны он хочет вернуться на родную Итаку, к жене Пенелопе и сыну Телемаху, но путь домой занимает больше десяти лет. По дороге ему встречаются различные существа – циклопы, чудища, великаны, – и всеми силами препятствуют ему. Бог моря, Посейдон, ненавидит Одиссея и насылает на его корабль сильный шторм. Одиссей терпит кораблекрушение у острова Схерия. Там он рассказывает историю о Троянской войне, о Троянском коне и о своём пути домой длиною в годы. К счастью, на его стороне богиня Афина, которая способствует его возвращению на родину живым и невредимым. Она переносится на остров Итака и склоняет Телемаха к поискам отца. Юноша первым делом отправляется к друзьям Одиссея, чтобы понять, что за человек Одиссей и где он может находиться. В это время место Одиссея на троне пытаются занять соперники, но Пенелопа отвергает всех ухажёров. Феаки, обитатели острова Схерия, помогают Одиссею вернуться к семье, на Итаку. Там, в доме свинопаса он встречает Телемаха, и они узнают друг друга. Отец и сын вместе являются к Пенелопе и побеждают всех претендентов на трон. Одиссей не был на родине двадцать лет, и всё это время перед ним стояла лишь одна цель: вернуться домой, к жене и сыну.
Тычок, похоже, слегка обалдел от этого рассказа.
– Это же невозможно изобразить! – воскликнул он. – Что за бред – война, чудища, греческие боги!
– В том-то и заключается сложность: суметь перенести описанное в тексте на сцену. А для этого нужно слегка упростить сюжет. Не пытаться показать всё. И сделать из старой истории новую, но не менее прекрасную. Я создал версию, которую вполне можно поставить на сцене, и распределил роли.
Я слегка вжался в стул. Чем я незаметней, тем меньше шанс, что учитель даст мне какую-нибудь роль. На это была вся надежда.
– Красавицу Пенелопу, жену Одиссея, будет играть Эва. – Менейр Хендерсон с улыбкой посмотрел на неё, и Эва просияла в ответ.
– Роль Одиссея исполнит Карл.
Тычок удивлённо поднял глаза на Ха-Ха.
– Главная роль – мне? А она – моя жена? – Он показал на Эву.
Учитель кивнул, и Тычок довольно гоготнул.
– Круто!
Похоже, трудности постановки его уже не пугали.
Учитель продолжал. Роль богини Афины он доверил Анне. Воинами Одиссея были назначены Майк, Тим, Абдель и Аарон. Роль Посейдона досталась Петеру. Саре предстояло перевоплотиться в Калипсо, а Соне – в Цирцею. Юрген должен был стать свинопасом, Финн – Зевсом. Затем учитель определил исполнителей небольших ролей, например, сирен. Бьорну и Элке поручили отвечать за свет, а Джоуи и Аише – за звук.
– Вот вроде бы и всё, – сказал Ха-Ха и ещё раз пробежал взглядом по списку.
Я облегчённо вздохнул. Мне всё-таки удалось превратиться в невидимку.
– А, чуть не забыл самое главное! – вдруг воскликнул учитель. – Роль Телемаха, сына Одиссея. Пелле, я бы хотел, чтобы её сыграл ты. Вот и всё, мальчики и девочки. На следующей неделе начинаем репетировать. Я пришлю вам ссылку на небольшой мультфильм по «Одиссее». Там история рассказана довольно просто, и вы сможете разобраться, что да как.
Прозвенел звонок. Все загремели стульями, побросали сумки на парты, наперебой заговорили. Я не сдвинулся с места, невидящим взглядом уставившись на собственные руки. Потом подошёл к учителю, который собирал бумаги.
– Я н-н-не х-х-хочу выходить на сцену. Н-н-не х-х-хо-чу, – выдавил я из себя.
Менейр Хендерсон принялся складывать в портфель тетради. Я заметил, что к его свитеру прицепились клочки кошачьей шерсти.
– Пелле, участвовать должны все. Это обязательный предмет. Ты же знаешь.
– Н-н-но я н-н-не х-х-хочу. – Я заглянул ему в глаза. – П-п-пожалуйста. Я могу написать р-р-реферат. Про «Одиссею». Только в-в-выходить на с-с-сцену не хочу.
– Пелле, тебе это было бы полезно: раздвинуть собственные границы, не бояться нового. – Он вздохнул. – Телемах – прекрасная роль. Или причина в том, что это спектакль о сыне, ищущем отца?
Я помотал головой.
– Н-н-нет. Я… Н-н-не в этом д-д-дело. Я п-п-просто не х-х-хочу выходить на с-с-сцену.
– Подумай ещё. А если ты предпочитаешь другую роль, до следующей недели ещё можно поменяться. Хорошо?
– А м-м-музыки там не будет? Я мог бы играть на пианино.
Менейр Хендерсон покачал головой.
– Это не мюзикл. Это драматическое произведение, пьеса. И я бы хотел, чтобы ты исполнил роль Телемаха.
Я пожал плечами. Передумывать я не собирался. Одна мысль о том, чтобы быть в центре внимания, наполняла меня ужасом. За пианино, за всеми его восьмьюдесятью восьмью клавишами, можно хотя бы спрятаться. Не то что на сцене! Страшно представить: все эти взгляды, перешёптывания! «Вон Пелле. Ну, ты знаешь, тот мальчик, у которого отец умер. И мама такая странная. Он ещё заикается иногда. Да, вон тот, с большими ступнями. Слишком большими для его роста. Пелле со странным носом. Тот особенный мальчик. Не такой, как другие дети. Пелле-ну-ты-знаешь».
Когда я был маленьким, мне однажды пришлось играть одного из волхвов в школьной рождественской постановке. Выйдя на середину сцены и увидев всех родителей в зале, я застыл от ужаса. Стоял как вкопанный, даже когда двое других волхвов потянули меня за собой, а Мария громко топнула ногой и рявкнула: «Вали отсюда!» – и зрители засмеялись. Наконец, на сцену взобрался папа, подхватил меня и унёс за кулисы. А там рассказывал мне анекдоты до тех пор, пока я весь не размяк от хохота. Пьеса продолжилась с двумя волхвами и возмущённой Марией.
– До завтра, Пелле. – Менейр Хендерсон надел пальто. – Подумай хорошенько.
* * *Дома я очень долго сидел на кровати с заклеенной обувной коробкой на коленях.
На улице уже темнело. В дверные щели со свистом задувал ветер. Мама еще не вернулась с работы. Она ассистент хирурга в больнице соседнего города. Иногда, если к вечеру её ещё не было дома, я сам начинал готовить ужин или садился на автобус номер 15, заезжал за ней, и на обратном пути мы покупали пиццу.
Я соскрёб красный скотч, хорошенько выдохнул и открыл коробку.
Внутри оказались аккуратно сложенные вчетверо бумажки, маленькие, квадратные. У папы был блок таких самоклеящихся листочков для заметок. Они с мамой писали на них всякое.
Зайти в аптеку за трамадолом: увеличить дозу?
Страховка!
Попросить рецепт на глазную мазь.
Позвонить доктору Бренту: 14.00. Не забыть!
Paint It Black «Роллинг Стоунз» (какая ещё музыка?)
Ещё тут были небольшие свёртки разной формы. Я вынул несколько, пытаясь наощупь определить, что внутри. Лежал тут и один заклеенный конверт с надписью «16». Я заметил: все записки, конверт и свёртки были пронумерованы. На каждой вещи в коробке значилось число: 2, 13, 8, 4, 11,9…
На самом дне лежал ключ. Я вынул его. Интересно, к какому замку он подходит? Видел я его впервые. Я положил его обратно в коробку.
Одна бумажка оказалась не свёрнута и не заклеена. Я сразу узнал почерк.
Открывай по одной записке за раз, по порядку. Начни с номера 1. Читай раз в неделю, не чаще. Но необязательно каждую неделю. Если хочешь, можешь делать перерывы.
С любовью, папа
И всё. Я порылся в коробке и нашёл записку под номером 1. Дрожащими руками вынул её. Закрыл коробку и поставил на одеяло. Положил первую папину записку на прикроватную тумбочку и вперился в неё взглядом. Открыть? И что я найду внутри? Хочу ли я её прочитать? А вдруг в ней – ужасная тайна, которую мне вовсе не хочется знать? («Привет, Пелле! В саду захоронено тело человека, которого я когда-то убил. Будь добр, выкопай кости и побросай в море, но так, чтобы никто не видел. Спасибо. Папа»)
Я колебался. Но вдруг мне показалось, что папа стоит рядом и подбадривает меня. Его руки как будто слились с моими и развернули записку.
«Привет, Пелле!»
Дорогой Пелле, как ты поживаешь?
О записке под номером 1 я думал всю неделю. «Привет, Пелле!» Почему папа больше ничего не написал? Как ни сверлил я послание взглядом, кроме этих одиннадцати букв, в нем ничего не обнаруживалось. Сегодня утром я развернул вторую бумажку. В коробку я не заглядывал всю неделю.
Записка номер 2 ещё сильнее меня озадачила.
Зевнув, мама включила телевизор. Была пятница, вечер, и мы только что поужинали, а теперь собирались посмотреть детективный сериал. На шкафчике возле телевизора, у фотографии папы, горела свеча.
Рядом с рамкой стояла урна с папиным пеплом. Она нагоняла на меня страх. Подумать только: в этом синем горшке хранилось папино тело… Что делать с пеплом, мама пока не решила. Вот папа и стоял терпеливо у телека, будто смотрел сериал вместе с нами и ждал, когда мы определимся, что же делать с его останками.
На экране грабили банк, в кого-то стреляли. Потом началась реклама. Мама встала и налила себе ещё чаю, а мне соку.
– Как сегодня в школе? Прости, что раньше не спросила…
Она снова опустилась на видавший виды коричневый диван и укрыла ноги пледом. Вид у неё был усталый.
– Хорошо. Пятёрка с плюсом за контрольную по математике.
Особого восторга от мамы я не ожидал, потому что получаю «отлично» почти по всем предметам. В начальной школе мне даже предлагали перескочить через класс.
– Он умный мальчик, – сказала учительница. – Вполне может перейти из пятого сразу в седьмой. Там ему будет интересней.
Родители поразмыслили над её предложением и обсудили его со мной. В конце концов было решено, что я, как и все остальные, пойду в шестой класс.
– Он довольно маленький для своего возраста, – рассудила мама. – Это касается и… поведения. Его пока совсем не занимают вещи, которые интересуют семиклассников. Пелле – он. Пелле. Наш сын не любит резких перемен. Лучше мы будем предлагать ему более сложные вещи дома, давать разные книги. И, если захочет, он может начать учить какой-нибудь иностранный язык.
По последнему пункту мы далеко не продвинулись. Я хотел взяться за китайский, но учителя в нашей деревне не нашлось. Тогда папа спросил в китайском ресторане, но там подумали, что я хочу познакомиться с китайской кухней. После того как я сходил туда один раз и научился правильно готовить сычуаньский соус, повар, бурно жестикулируя, объяснил моим родителям:
– Мальчик маленький. Нож большой. Чик-чик! Трудно. Плита высоко. – Потом он перешёл на китайский, и я ничего не понял, потому что так ни слова по-китайски и не выучил.
– Зачем ему доставать до плиты, чтобы учить язык? – удивился папа.
На этом мои языковые уроки кончились. Правда, мы стали часто есть омлет по-китайски, потому что я успел подсмотреть рецепт. Можно сказать, научился, просто наблюдая за поваром. Если я вижу что-нибудь один раз, потом уже никогда не забываю. Что очень некстати, если ты видел мёртвым собственного отца. Но это так, к слову.
Когда идея с изучением языка провалилась, мама с папой накупили мне разных познавательных книг. Об истории, о возникновении нашей планеты, о Вселенной и разных видах животных. Я штудировал учебники по физике и даже одну книгу по психологии. Выучил наизусть атлас человеческого тела и запомнил, где находятся все косточки, органы и сосуды и как они называются. Я прочитал очень много. И теперь, к примеру, знаю, что такое pediculus humanus capitis. Звучит поэлегантней, чем «вошь», но это она и есть.
В этом году я погрузился в книги и статьи о смерти. Поэтому знаю о ней больше, чем кто-либо на свете. Вот только что делать с этими знаниями? На душе от них всё равно не легче.
В школе мне всё давалось слёту. Порой я притворялся, что не понимаю чего-то, чтобы сильно не выделяться. Эва – единственная, кто об этом знает, и она считает, что это глупо.
– Разве нужно стыдиться того, что у тебя хорошо получается?!
– Хм… Кстати, мне написал твой классный руководитель, менейр Хендерсон, – вдруг вспомнила мама. – Что-то о школьном спектакле, мол, ты не хочешь в нем играть. Почему?
– Потому. Не хочу выходить на сцену.
Мама принялась теребить заусенец.
– Он пишет, это обязательный предмет. Может, тебя освободят и разрешат помочь с декорациями? Я спрошу. А как… как обстоят дела с коробкой? С записками?
«Дорогой Пелле, как ты поживаешь?»
Я снял всё с пробковой доски у себя в комнате и приколол к ней две первые записки.
«Привет, Пелле!»
«Дорогой Пелле, как ты поживаешь?»
– Это… просто записки. На первой написано «Привет, Пелле!», а на сегодняшней «Как дела?».
Мама опять принялась за заусенец. По больничным правилам ей как ассистенту хирурга воспрещено пользоваться лаком для ногтей и носить украшения, а ногти следует подстригать коротко. Как только наступают летние каникулы, она отращивает ногти и красит их. За день до конца отпуска снова всё состригает и снимает лак. Прошлым летом мама впервые не стала ничего этого делать. И мы никуда не ездили. То лето напоминало осень: унылое и мрачное, а не праздничное и тёплое, как д.с.п. – до смерти папы. Каникулы д.с.п. всегда были отличными. Жара, солнце, запах крема для загара, липнущий к телу песок, длинные вечера, которые, казалось, не кончатся. Подозреваю, что каникулы п.с.п. такими уже не будут никогда.
– А. Что ж… это мило.
Мама взяла пульт и сделала погромче. Реклама кончилась, а с ней и наш разговор.
Как понимать вторую записку, я не знал. Это реальный вопрос? Я должен написать ответ? Или подумать над ним? Выйти на улицу и поведать всё небу и звёздам? Поболтать с урной? Обычно я обсуждал такие вещи с Эвой, в мессенджере. Но делать этого мне больше не хотелось, потому что тем утром что-то между нами переменилось. Что-то маленькое, но, кажется, важное.
По пути в школу Эва спросила, открыл ли я уже коробку.
– Да, я же обещал. А слово я держу, ты знаешь.
Я вовремя переступил через собачью какашку на тротуаре. Мне всегда хотелось собаку, но мама была против, потому что собаки повсюду гадят и никто за ними не убирает. Я раз сто обещал ей убирать, и даже за чужими питомцами (тут я, конечно, преувеличивал), но собаки у нас так и не появилось. Эва знала, как сильно я об этом мечтаю, и однажды подарила мне плюшевого лабрадора. Теперь он сидел у меня на письменном столе, и каждый раз, поглаживая его по голове, я думал об Эве.
– И как? Что в ней?
Этим утром от Эвы веяло цветами и апельсинами (ну, и ещё капельку – жареной килькой). Стоял конец зимы, а она уже пахла летом. Волосы у неё были распущены, и она то и дело заправляла за ухо непослушную прядь. Левое ухо у неё чуточку торчит, как ручка у чашки, и выглядит это, по-моему, забавно. Эве, с её рыжими волосами и взрывом веснушек, идёт.
– Как я и говорил, записки. Нужно разворачивать по одной в неделю.
– Вот как? И что, ты развернул? Прочёл что-нибудь?
Я кивнул.
– Да, на прошлой неделе, когда мама отдала мне коробку, я прочёл первую. «Привет, Пелле!» – вот что в ней было написано. А во второй: «Как ты поживаешь?»
Эва задумчиво наморщила лоб.
– «Привет, Пелле»? Твой папа после смерти шлёт тебе послание, а там – «Привет, Пелле»? И всё?! А письма подлиннее там нет?
– Нет. Больше ничего. Точнее, там лежит один конверт, но его открывать ещё рано.
– Никаких тебе сообщений о тайных братьях и сёстрах? Или о том, где он зарыл все свои деньги? Или признания, что он был шпионом? Только скучное «Привет, Пелле»?
В улыбке Эвы сквозило недоумение.
– Да. Только это. Слушай, а ты математику сделала? А то я могу помочь.
Говорить с Эвой о записках мне расхотелось. От её слегка насмешливого тона они вдруг показались не такими ценными, не такими особенными.
– Да, там не было ничего сложного.
Она шмыгнула носом. Утро выдалось холодное, промозглое, но последние сугробы всё же исчезли. Весна и вправду приближалась.
– Мне вчера Тычок с домашкой помог.
– Тычок?
– Да, а что? – раздражённо спросила она, будто защищаясь. – Он тоже наш одноклассник, и очень хороший парень. И в математике соображает.
«Я в математике соображаю побольше него, – хотелось мне закричать, – и помочь тебе могу куда лучше!» Тычок в жизни не получал оценки выше тройки, а я – ниже пятёрки с минусом. Я наизусть знаю число «пи», до тридцать первой цифры после запятой: 3,141592653589793238462643383279. Я могу решить любой пример. Я знаю первые двадцать цифр пятидесятого простого числа. Подозреваю, что Тычок без ошибки не назовёт даже семи простых чисел. Но ничего этого я не сказал. Потому что знал: есть другая причина, по которой Эва хотела делать домашку с Тычком. И я промолчал.
Весь день я следил за тем, как часто Эва смотрит на Тычка и каким взглядом. Эва и Тычок? Да она всего несколько месяцев назад говорила, что влюбляются только идиоты, и что она всю жизнь хочет быть одной! Как её тётя Агнес, которая объездила весь мир в одиночестве, ведь у неё нет ни мужа, ни детей, с которыми нужно считаться. Но в тот день я видел, как Эва смеётся над шутками Тычка, как приглаживает волосы, когда смотрит на него, как приосанивается, отчего кажется ещё выше. Похоже, любовь уже не представлялась ей таким уж идиотизмом.
Тычок время от времени подмигивал ей, и щеки Эвы загорались тем же огнём, что и волосы.
Той Эве, которая краснеет от подмигиваний Тычка, я не хотел рассказывать о папиных записках. Но если я ничего больше не смогу ей рассказать, то на свете не останется никого, кто бы знал обо мне всё.
Вздохнув, я снова вспомнил о записке. «Дорогой Пелле, как ты поживаешь?»
Придётся самому решить, как быть с этим вопросом. Может, стоит привыкнуть к тому, что мы с Эвой всё реже будем проводить время вместе, уж точно если она заведёт дружбу с Тычком. Я встал и порылся в ящике в поисках ручки и бумаги. Вот бы у папы в урне был телефон (я имею в виду не бумажный, который дарят умершим китайцы, а настоящий), тогда я мог бы просто послать ему сообщение. Кто в наше время пишет письма?! Что мама сделала с папиным телефоном, я не знал. Подобные вопросы давались мне трудно: от них мама часто бросалась в слёзы.
Поначалу я иногда звонил на папин номер. Представлял себе, что будет, если он ответит: «Папа на проводе!» А вдруг он вовсе не умер, а сидит где-нибудь на необитаемом острове, где никто не может его найти? Взял и уехал, потому что хотел немного побыть в одиночестве? Просто на каникулы. Я бы его понял: мне порой тоже хочется побыть одному.
«Вы позвонили Ричарду. Оставьте сообщение, и я как можно скорее вам перезвоню. Хорошего дня!» В первый день п.с.п. я позвонил по папиному номеру раз одиннадцать подряд, просто чтобы послушать его голос. Хотелось кричать в ответ, что вовсе он не перезвонит и нечего врать. Но каждый раз я молча отключался.
Шаркая по полу носками, я вернулся на диван. Мама на миг подняла на меня глаза и снова нырнула в сериал.
Зажав колпачок ручки в зубах, я уставился на белый лист. И как же у меня дела? В школе хорошо, разве что всё опять слишком просто. На футболе тоже отлично. Последнее время я не болел, так что и тут порядок. Я всё ещё очень тощий, ходячий мешок костей. Но мама говорит, что, когда я стану старше, всё само собой исправится. Я наращу мышцы. По росту я не отстаю от сверстников. Самый низкорослый человек на свете едва дорос до 55 см. Если поставить троих таких друг на друга, они будут со мной примерно одного роста. Так что расту я по плану.
Выходит, всё вроде бы хорошо, если посмотреть со стороны. Пожевав колпачок и поразмыслив ещё четверть часа, я наконец принялся писать ответ.
Привет, пап!
Дела у меня неплохо. (Правда, и не хорошо.) Только вот живётся вер тебя невесело. В новогоднюю ночь я обжёгся о фитиль фейерверка. Хотел понять, как он устроен, но кончилось это плохо. У основания большого пальца до сих пор виден розовый след от ожога. Ну а вообще… стрёмно, что тебя больше нет. Иногда я на тебя злюсь. Ужасно злюсь! (Извини!)
Кстати, ты знал, что на Сулавеси – это такой остров в Индонезии – делают кукольные копии умерших и ставят их на специальный балкон? Там куклы охраняют мёртвых, которые похоронены сзади, в склепе. Я ещё подумал, обрадовалась бы мама, если бы я сделал куклу, похожую на тебя? Если честно, подозреваю, что вряд ли.
Ты сейчас стоишь в гостиной, на шкафчике у телевизора, и в то же время тебя нигде нет. Мы с мамой точно в коконе. Ну, знаешь, как куколки. Только те вылезают из кокона в среднем через одиннадцать дней. И превращаются в бабочек. Правда, есть вид, который сидит внутри четыре года! Я уже давно жду, когда же мы наконец выберемся наружу. А вот маме, похоже, в коконе нравится, она всё плетёт и плетёт новые слои. Иногда дышать нечем.
Я по тебе скучаю. Пока!
Пелле
Я сложил листок и окинул взглядом комнату. Это просто смешно – писать отцу, которого больше нет. И что теперь? Засунуть ответ в коробку? Выбросить? Или просто положить куда-нибудь? Краем глаза я заметил урну. И кое-что придумал.
Дождавшись, когда мама ляжет спать, я осторожно спустился в гостиную.
В темноте урна казалась большой и пугающей. Первое время п.с.п. я то и дело дотрагивался до неё. Надеялся, что это меня как-то утешит. Но на ощупь урна была холодной и твёрдой – ничего утешительного. И я перестал. Но мне по-прежнему странно было думать, что внутри папа. Я положил руку на крышку. Я знал: чтобы открыть урну, нужно одной рукой прижать её к животу, а другой повернуть крышку. Та не поддалась, только слегка заскрипела. Я в панике оглянулся на дверь. Чего доброго, мама услышит, спустится посмотреть, а тут я с открытой урной в руках! Зря я это придумал. Я собрался было поставить урну на место, как крышка вдруг повернулась. Внутри лежала горка папиного пепла. Сначала папу ссыпали в пакетик, но мама перенесла его в урну. Только бы не уронить: ведь тогда папа разлетится по всей комнате, придётся собирать его пылесосом. Не ставить же потом на место урны пылесборник!