Американский претендент

– Дайте скорей вашу руку! Позвольте мне пожать ее. Я погибал, но вы воскресили меня. Приступайте же к делу, не теряя ни минуты!

– Ну, нет, с этим придется подождать. К тому же, нам вовсе незачем торопиться – при данных обстоятельствах. Прежде всего я должен подумать об исполнении кое-каких весьма серьезных обязанностей. Тот несчастный молодой аристократ…

– Ах, да! Простите, ради Бога, мою эгоистическую забывчивость. Ведь вас постигло новое семейное горе. Конечно, первым делом вы должны материализовать своего родственника; это вполне понятно.

– Хм… я… собственно, не имел этого в виду, но, впрочем… как же так?.. Действительно, ведь и его следует материализовать. О, Гаукинс, себялюбие самая низкая черта человеческого характера. Мне только что пришло в голову, что наследник узурпатора отлично сделал, убравшись на тот свет. Но ты простишь мне эту минутную слабость и позабудешь о ней. Не вспоминай никогда, что Мельберри Селлерс позволил себе однажды унизиться до такой мысли. Я материализую его; клянусь честью, это дело решенное, хотя бы в Берклее сидела целая тысяча наследников, и все они, опираясь на свои права, протягивали бы отсюда руки за несправедливо присвоенными владениями Росморов, заграждая дорогу настоящему графу.

– Вот теперь заговорил истинный Мельберри Селлерс, а тот – другой – был не вы, старый дружище.

– Гаукинс, мой мальчик, ведь я совсем позабыл сказать тебе одну вещь. Сейчас только вспомнил. Нам следует соблюдать крайнюю осторожность в одном деле.

– В каком?

– Да насчет материализации. О ней не должен подозревать никто, понимаешь? Ни единая душа. Не говоря уже о моей жене и дочери – женщинах нервных, впечатлительных, но даже наши негры убегут из дома, если пронюхают что-нибудь.

– Это верно. Хорошо, что вы мне сказали. Я иногда бываю невоздержан на язык, если меня не предупредить заранее.

Тут Селлерс подошел к стене, нажал пуговку электрического звонка и стал нетерпеливо посматривать на дверь. Никто не являлся, и он повторил свою попытку, ожидая результата. Следя за его действиями, Гаукинс принялся превозносить своего друга, отзываясь о нем, как о самом передовом человеке, который немедленно применяет у себя все новейшие изобретения науки и неутомимо идет в ногу с современной цивилизацией, не отставая ни на шаг во всем, касающемся улучшения материального быта. Наконец полковник оставил в покое пуговку (на самом деле не имевшую электрического провода) и позвонил в большой обеденный колокол, стоявший на столе, заметив небрежным тоном, что теперь, к своему удовольствию, он убедился в полной непригодности вновь изобретенной сухой батареи.

– Звонок Грэгама никуда не годится, но я был обязан испробовать его. Уж один тот факт, что я произвел над ним пробу, должен был вызвать доверие публики и дать толчок изобретению. Я говорил изобретателю, что в теории сухая батарея превосходна, но на практике – извините! И вот результат перед тобою. Прав ли я? Что скажешь ты на это, Вашингтон Гаукинс? Ты видел, как я два раза нажимал пуговку. И что же вышло? Резонно ли я говорил или нет?

– Вам и без того известно мое мнение о вас, полковник Селлерс. По-моему, вы понимаете толк решительно во всем. Если бы тот человек знал вас так же хорошо, как я, то принял бы к сведению ваши слова и бросил бы к черту свою сухую батарею.

– Изволили звонить, ма'с Селлерс?

– Нет, ма'с Селлерс не звонил.

– Так, значит, это вы, ма'с Вашингтон? Я слышал звонок, сэ.

– Нет, и мистер Вашингтон не звонил.

– Ах ты, Господи! Кто же тогда звонил?

– Лорд Росмор.

Старый негр всплеснул руками и воскликнул:

– Экий я дурак! Опять позабыл это имя. Эй, Джинни, иди-ка сюда. Ну, поскорее, голубушка!

Явилась Джинни.

– Сделай то, что прикажет тебе лорд, а я пойду вниз и стану заучивать эту фамилию.

– Как же, дожидайся! Ты, кажется, спятил с ума. Зачем я стану исполнять приказание, когда позвали тебя?

– Да не все ли это равно? Когда звонит звонок, надо же кому-нибудь прийти, а старый господин сказал мне…

– Ступайте вон и бранитесь лучше на кухне!

Голоса спорящих стали едва слышны издали, и тогда граф прибавил:

– Чистая беда со старыми слугами, которые прежде были вашими невольниками и находились на положении друзей.

– И членов семьи.

– Вот именно членов семьи. А подчас они даже разыгрывают роль хозяев дома. Например, хоть бы эти двое. Они отличные люди, почитают и любят своих господ, преданны, честны, но – черт их побери! – делают что хотят, вмешиваются в разговоры, лезут, надоедают. Просто убил бы их в другой раз со злости.

Последние слова бессознательно сорвались у Селлерса с языка и, разумеется, не имели серьезного значения, однако они натолкнули его на блестящую идею; впрочем, так случалось с ним на каждом шагу.

– Ведь я хотел, собственно, послать за своим семейством, чтобы сообщить печальную новость, – спохватился хозяин.

– Ну, для этого не сто?ит опять связываться с прислугой. Я сам схожу за вашими дамами.

Когда он ушел, граф принялся обдумывать осенившую его богатую идею.

– Да, – сказал он про себя, – когда мой способ материализации окажется несомненным, то я заставлю Гаукинса убить Даниэля с Джинни, и после того они сделаются послушнее. Несомненно, что материализованного негра легко загипнотизировать до такой степени, чтоб он перестал болтать всякий вздор. Это состояние можно продлить сколько угодно и изменять по произволу – иногда слуга будет совсем молчаливым, иногда более разговорчивым, более деятельным, подвижным, смотря по надобности. Это – идея первый сорт. Надо постараться применить ее к делу посредством винта или чего-нибудь другого.

Тут вошли обе леди с Гаукинсом, а за ними незваные негры. Хитрые бестии принялись сметать пыль и чистить мебель щетками, пронюхав, что у господ затевается что-то интересное.

Селлерс приступил к сообщению важной новости с необыкновенным достоинством и торжественностью, деликатно предупредив сначала дам, что их ожидает новый удар судьбы в то время, когда они еще не успели опомниться от недавней тяжкой потери. Потом он взял газету и дрожащими губами, со слезами в голосе прочел описание геройской смерти виконта.

Это известие вызвало взрыв неподдельной горести и участия со стороны всех слушателей. Старшая леди заплакала, представляя себе, с какой гордостью узнала бы мать этого великодушного юноши о подвиге сына, будь она в живых, и как велико было бы ее отчаяние. Негры также взвыли, выражая свое одобрение и жалость с красноречивой искренностью и простотой, свойственными их расе. Гвендолен была тронута: трагическое происшествие сильно подействовало на ее мечтательную натуру. Она восхищалась душевным благородством виконта, которое, в связи с его знатностью, делало Берклея в ее глазах идеальным героем. Если бы ей удалось встретить такого человека, то она пошла бы ради него на все жертвы и не пощадила бы даже собственной жизни. Как жаль, что они не имели случая свидеться! Самой короткой встречи, недолгого разговора с такой возвышенной личностью было бы достаточно, чтобы облагородить характер Гвендолен, сделать ее навсегда недоступной для низких искушений – дурных мыслей и предосудительных поступков.

– А найдено ли тело, Росмор? – спросила жена.

– Как же. То есть, собственно, нашли много тел. Его труп должен быть в числе прочих, но они все неузнаваемы.

– Что же ты намерен делать?

– Я отправлюсь на место пожара, признаю труп Берклея и отошлю его к убитому горем отцу.

– Но, папа, ведь вы никогда не видали этого молодого человека?

– Нет, Гвендолен, а что?

– Как же вы его признаете?

– Я?.. Н-да… там сказано, что все мертвые тела неузнаваемы. Ну, я пошлю отцу одно из них – какой уж тут выбор.

Гвендолен знала по опыту, что если отец заберет что-нибудь в голову, то всякая попытка разубедить его будет напрасна. Кроме того, он не упустит случая появиться на месте печального происшествия в интересной и официальной роли близкого родственника погибшего виконта. Поэтому дочь не сказала ни слова, пока Селлерс не потребовал корзинки.

– Корзинку, папа? Для чего она вам?

– А, может быть, я найду один пепел.

Глава IX

Граф с Вашингтоном отправились в печальную экскурсию, разговаривая между собой дорогой.