Повести и рассказы обо всем. Или неизвестно о чем

– Какие еще «за»?

– Ты судья, тебе виднее.

– Похоже ты хочешь исповедоваться. Но я тебе не ксендз.

– Да и я с 41-го не ходил к причастию. Последние годы я все больше в синагогу (немалое усилие воли понадобилось Натану, чтобы сдержаться при этих словах). У нас, евреев (и опять Натан сумел сдержаться, стиснув зубы), ведь нет отпущения грехов. Но высший суд есть и у нас. Правда сегодня не Йом Кипур[14 - Судный День.]. Так что вся надежда на тебя.

– Надежда!? – сдерживаться уже просто не было сил – На меня!? Да тебя надо немедленно сдать… в полицию, в зоопарк, в кунсткамеру, не знаю куда! Не понимаю, зачем я вообще тебя слушаю.

– Зато я понимаю. Тебе очень хочется узнать как из убийцы евреев Альгис сам стал евреем, израильтянином и сионистом… Стал Реувеном.

– Ты не Реувен, никогда им не был и никогда не будешь!! – выкрикнул Натан уже понимая, что этот мерзкий нацист прав и он действительно хочет понять этого подлеца. Хочет понять, почему он здесь, в еврейской стране, что он здесь делает и чем он, черт побери, дышит. И Натан, глубоко вздохнув раз или два, процедил сквозь зубы:

– Но если откровенно, то я действительно хотел бы понять.

– И я тоже. Я ведь тоже не совсем понимаю… Предлагаю заслушать подсудимого.

Сделав еще один глубокий вздох, Натан с трудом выдавил из себя:

– Ну ладно, выкладывай свое чистосердечное.

Хутор близ Игналина, Литва, 1942

Неповиновение приказу было серьезным преступлением как в Вермахте, так и в Войске Литовском. Поэтому, после расстрела Фаенсонов и Лошоконисов, Альгис не стал дожидаться решения лейтенанта Клокке и дал деру в лес благо с лесами в Литве все было благополучно. Был уже конец 42-го и Альгису оставалось продержаться меньше года. Он, впрочем, этого не знал. Долго рассказывать про этот год, да и не интересно. А интересно то что осенью 43-го Альгис оказался на маленьком хуторе недалеко от Игналина[15 - Поселок, позже – город на северо-востоке Литвы.]