Переплетение времен

– Радоватися – приветствовал ее я.

– Шалом и тебе, хазарин – отозвалась она.

Знакомая история: здесь я снова становился хазарином.

– Что это за одежа на тебе? – усмехнулась она – Ромейская?

Разговор продолжился на древнеславянском, который мы с Анютой называли «полянским». Веда говорила на нем с акцентом, странным образом вытягивая слова и я заподозрил, что он для нее не родной. Мне, впрочем, не следовало жаловаться, ведь я так и не научился правильному полянскому произношению и безбожно коверкал окончания слов.

– Ан нет! – возразила самой себе Веда – Буковки-то хазарские.

Она указывала на мнемонику «цади-хей-ламед» на моей форменной рубашке, выстроченную слева на груди над карманом. Это означало «Армия Обороны Израиля».

– А это что такое? – она указала мне на грудь.

– Карман – пояснил я.

В полянском языке такого слова не было, поэтому мне и самому было неясно, на каком языке я это сказал. Наверное, по-русски. Языки бывают живые и мертвые. А как назвать язык, который еще не появился? «Нерожденный»?

– «Мошна», говоришь? – переспросила она по-полянски – Так ты что, знаешь нижний хазарский?

Я отрицательно помотал головой. По-видимому русское слово «карман» означало «кошелек» на одном из тюркских языков.

– Ну ладно, идем в хату – она махнула рукой – Ты голоден? У меня хлебово сварено, еще горячее.

Ее дом не баловал комфортом даже по древнерусским стандартам и изнутри еще больше напоминал ту избушку на болоте. Также висели на трех стенах полки из грубо обструганных досок и также пылились на них склянки темного стекла с подозрительным содержимым. С ними соседствовали мешочки, глиняные горшочки и берестяные коробочки, в которых я бы не удивился обнаружить сушеных мышей. Середину избы занимал стол из таких же строганных досок на козлах из необработанных стволов, а по обеим его сторонам стояли лавки в виде доски на двух чурбанах. В одном углу, под окном, находился сложенный из камней и скрепленный известью очаг, а в другом углу стояло бронзовое зеркало. Я вспомнил козу у изгороди и подумал, что зимой ее должны брать в хату, что наверняка придает своеобразное очарование местным ароматам. Но сейчас окна в избушке не были ничем заставлены и в ней приятно пахло травами.

Веда достала из-под лавки горшок, замотанный тряпицей, поставила его на стол, сняла с полки две деревянные ложки и протянула одну из них мне. Когда она сдернула тряпицу, то на меня пахнуло вкусным запахом: в похлебку явно пошел дикий чеснок и пара-тройка других трав. Хотя я недавно позавтракал с Аней и Эйтаном, аромат варева заставил меня судорожно сглотнуть. Впрочем меня и мой завтрак уже разделяло одиннадцать веков, поэтому я не колеблясь запустил ложку в горшок. Похлебка была неплоха, на просе или полбе, в ней попадался горох, какие-то еще корнеплоды вроде репы и морковь. Для человека ХХI-го века пожалуй не хватало картошки. Я подумал было, не прихватить ли мне с собой в следующую заброску пару проросших картофелин и устроить небольшую революцию в средневековой кулинарии и земледелии. А что, почему бы и нет? Правда, при этом Фридрих Прусский рискует не стать Великим, а Рембрандт может написать «Едоки картофеля» задолго до Ван Гога. К тому же на несколько сот лет раньше прекратятся периодические вымирания европейцев от голода, Мария-Антуанета не пошутит насчет пирожных, а Великая Французская Революция разразится лет на сто позже. Нет, с историей лучше не шутить, хватит с нее и моего «киевского письма».

Тут я еще раз посмотрел на зеркало в углу и вздрогнул. Это был бронзовый овал закрепленный в рамке из березовых полешек и он мне что-то явно напоминал. Постойте, граждане, да это же Анютино зеркало, точнее Зеркало с большой буквы, то самое, через которое меня выбросило обратно в XXI-й век и то самое, которое разбила Аня. Она не любила об этом говорить, но, как я понял из полунамеков, она разбила его в буквальном смысле, насколько можно разбить бронзовую амальгаму, разрубила моим же мечом. Только у ее Зеркала бронзовый овал был забран аккуратной рамкой из полированных плашек. Но сам бронзовый диск был несомненно тем же самым.

– Зеркало! – вскрикнул я.

– Зеркало? – Веда повернулась – Ну да, это оно.

Это явно было то же самое зеркало.

– Кто ты, Веда? – спросил я, непроизвольно вставая и роняя ложку.

– Ты что, уже наелся? – спросила она – Что-то я запамятовала, как зовут-то тебя?

– Арье. Но мама зовет меня Лёва.

Не знаю, зачем я это сказал, как-то само вырвалось. И вдруг меня осенило. В Киевской Руси только два человека знали мое русское имя. Первой и единственной для меня была Аня, но она всегда звала меня не Лёва, а Лёв, так уж у нас сложилось еще в первые дни нашего виртуально-магического знакомства. А еще меня называла Лёвой та, другая Веда. Я тогда так и не сумел выяснить у нее, откуда она знала это имя, а вот теперь я начал догадываться.

– Сколько тебе лет, Веда?

– Да кто же считал мои годы? – улыбнулась она – Но ты по лицу не суди, я пожалуй постарше буду.

Она тоже отложила ложку и пристально посмотрела на меня, сложив руки под подбородком совершенно аниным жестом.

– Вот ты спрашиваешь, кто я? – медленно начала она – Я ведунья, Лёва. А это значит, что я многое ведаю. Только ведать мало, надо еще и умение иметь. Да вот беда, могу-то я немногое. И все же, кое-что я могу. Но то волшба, а волшба опасна.

– Кому опасна?

– Не кому, а чем. Настоящая волшба неподвластна никому. Ты хочешь создать неприхотливую скотину для землепашца, а получается Змей.