– А теперь я с твоей Тотой хочу выпить на брудершафт. Позволишь?
Виктор немного удивился – что это Свиридов вздумал спрашивать его разрешения, но понял, что это сделано для Виолетты.
– Твое здоровье, Тота!
– Твое здоровье, Анатолий!
ПАЦИЕНТКИ
– Учитель, я хочу попробовать разблокировать сознание тех несчастных, что остались живы. Как вы считаете, стоит ли это делать?
– Если чувствуешь силы для этого, то действуй. Чем помочь тебе?
– Думаю – вы, Диана, кардиограф … даже два.
К эксперименту готовились очень тщательно, даже приготовили реанимационную палату.
– Начнем, пожалуй, с самой молодой, с Тилен Тургумбаевой. Все подключили?
И Умаров, и Диана с напряжением наблюдали за перьями самописцев. И пациентка, и Свиридов находились в разных комнатах и они их не видели.
Но особых изменений в кривых не было и зрители даже немного заскучали.
Их взбодрил Свиридов, вышедший в коридор.
– Идите, осмотрите девушку. У нее небольшая амнезия.
В палате неловко двигалась молодая женщина в мешковатом халате.
– Здравствуйте, – с сильным акцентом сказала она, – А где Анатолий Иванович? Он сказал, что вы поможете мне вспомнить все, что я забыла …
Через три для Таня, как стали называть ее все, бойко разговаривала, смеялась, и лишь иногда задумывалась, вспоминая что-то свое. По настоянию Дианы она вела подробный дневник.
– Говорят, ты почти волшебник?
– Знала бы ты, как это трудно … тяжело… Мне пришлось пройти всю ее жизнь, все ее муки, и попытаться убрать очень многое из ее памяти …
– Но удалось?
– Время покажет.
Евдокия Ивановна Пчелинцева и Сталина Валентиновна Лабунец были постарше, и Свиридов рассчитывал, что с ними работать будет труднее. А все оказалось наоборот. Вычеркнуть из их памяти тяжелые воспоминания оказалось даже легче, чем у Тургумбаевой.
Но вот чего Свиридову не удалось, так это убрать воспоминания о их контактах с мужчинами – он снял наиболее болезненные воспоминания, но полностью убрать это не смог.
Наибольшим успехом стали считать выздоровление Тургумбаевой.
Может быть потому, что Тургумбаева была и осталась девушкой?
В больнице все ходили ошарашенные, на Свиридова смотрели как на инопланетянина, но постепенно все успокаивалось.
– Ты сам-то понимаешь, что ты сделал?
– Я понимаю, учитель, что я сделал что-то невероятное, но я сам не понимаю, как я это сделал.
– Надо провести длительные наблюдения. Ты скажи Диане. Такая толковая баба оказалась!
УМАРОВ и ИВАНИЩЕВА
– Если вы думаете, что … произошедшее в моем кабинете дает вам право …
– Слушай, Анхелина, я азиат. Я сейчас тебе морду набью, паранджу надену, чтобы синяков видно не было …
А его ласковые руки говорили совсем другое. Он просто гладил ее плечи и ее руки, но это было так восхитительно, что доктор наук, профессор, начальник отделения и без пяти минут член-корреспондент Академии наук прошептала:
– Я … ничего не знаю … я … милый, но я же … Ты прекрасен … А я никогда … не замечала … мужчин …
Лежа рядом с ним, укрытая тонкой простыней и его смуглой рукой, она с трепетом слушала певучие стихи на незнакомом языке.
– Что это?
– Это Фирдоуси. О любви. О том, как ты прекрасна, как прекрасны твои груди, как изумителен твой живот, как чудесно твое лоно …
– Неужели это происходит со мной? Разбуди меня …
Прихватив простыню она убежала в душ, и мылась там, и разглядывала свое тело в зеркале, чего в принципе никогда не делала. И завернутая в простыню пошла к нему.
И остановилась, не доходя до кровати.
Умар Эрнестович лежал так, как она его оставила – обнаженный.
Иванищева остановилась, пораженная этим зрелищем, потом медленно освободила простыню и последние шаги до кровати сделала тоже обнаженной …
Когда в танцзал вошли Умаров и Иванищева, то, казалось бы, никто и не обратил внимания, что она держит его под руку и послушно идет рядом.
Но достаточно было взглянуть на чеканное лицо Умарова, чтобы понять – «я пришел со своей женщиной». И она танцевала только с ним – впервые в этом зале, и оказалось, что Иванищева – не синий чулок, а вполне женственная особа.
К КУТЕНКОВЫМ
– Аня, вы сегодня собираетесь домой, навестить своих?
– Да, Анатолий Иванович.
– Можно мне с вами? У меня дело есть к Пармену Порфирьевичу по поводу лошадей. Возьмете меня?
– Да конечно, Анатолий Иванович! Отец так рад будет!
Они встретились у входа в корпус.