Ноа

– Но у нее все в порядке?

– Почему ты спрашиваешь?

– Потому что последние месяцы, когда я о ней заговариваю, ты делаешь постную мину.

– Мы поругались, – солгала Дженис – она так и не нашла в себе сил рассказать Эфрону об исчезновении Ноа.

Полгода назад из квартиры Ноа испарились все следы ее пребывания. И с тех пор о ней ничего не было слышно. Когда Дженис явилась в штаб израильской разведки, надеясь узнать, что произошло с ее лучшей подругой, начальник Ноа встретил ее очень холодно и быстро выпроводил. Все, что осталось от Ноа, – очередная звезда Давида на белой стене – память об агентах спецслужб, погибших на задании.

– Попробуй получить туристическую визу, – предложил Эфрон.

– Туристическая поездка в серый зимний Минск? Как-то неправдоподобно, – откликнулась она, барабаня по экрану смартфона. – Хотя…

– Что «хотя»?

– Музей Марка Шагала в Витебске.

– Не знал, что в Беларуси есть такой музей.

– Я могла бы немного поважничать и поэпатировать тебя, но, если честно, я сама только что прочитала об этом в сети. – Она помахала смартфоном в воздухе. – В этом музее выставляют его цветные литографии из серии «Двенадцать колен Израилевых». И разве можно написать достойный материал о художнике, не побывав в доме, где он провел детство?

– Ты невыносима. Хотя, пожалуй, – задумчиво сказал Эфрон. – Шесть полос о Шагале в воскресном выпуске – не такая уж плохая идея. Я давно ничего о нем не читал.

– Так как насчет визы? – гнула свою линию Дженис с легкой улыбкой.

– Ладно, я этим займусь. А теперь можно мне поработать?

Дженис направилась к двери и уже на пороге обернулась:

– Мог бы пожелать мне удачи.

– Со статьей? Кажется, ты уже вышла из этого возраста.

– С судебным разбирательством, которое начнется завтра, в Лондоне.

– Завтра? Прости, не знал.

– Если бы ты хоть немного меня поддержал тогда, то знал бы.

– У тебя проблемы не из-за твоих статей, а из-за речи на конференции. Как бы я объяснил, что мы оплачиваем тебе адвоката, с нашими-то убытками?

– Журналистика – командная игра, Эфрон. Ответственность в равной мере несут те, кто пишет, и те, кто печатает. Мои высказывания в адрес Кэша неотделимы от расследования делишек этого продажного миллиардера, а его я проводила для тебя.

Эфрон нахмурился и уткнулся в бумаги.

Дженис вернулась в редакцию, собрала вещи и отправилась домой.

* * *

Похороны коллеги, чьей отвагой Дженис восхищалась еще до того, как ей довелось работать вместе с ней над одним секретным расследованием, были не единственной причиной отправиться в Беларусь.

В сентябре прошлого года Дарья освещала очередные массовые протесты против Лучина. После выборов 9 августа, когда объявили, что цепляющийся за свое кресло автократ переизбран, каждое воскресенье на улицах столицы и крупных городов собирались толпы, требующие его отставки. Дарья и ее фотограф, как обычно, были с протестующими, собирали свидетельства происходящего. Спасаясь от омоновцев, они укрылись в каком-то магазине. И тут в него ворвались люди без формы, в балаклавах и приказали всем немедленно лечь на пол. Дарья вытащила пресс-карту. Но документ ее не защитил, скорее наоборот: именно из-за него она угодила в камеру. Фотографа избили дубинками, целясь по рукам. Они провели три дня в заключении, без еды, без элементарных удобств, и каждые шесть часов их подвергали допросу с пристрастием. А потом еще шесть дней в больнице, пока они не восстановились настолько, чтобы вернуться к работе. Но Дарья была из тех, кто никогда не жалуется. Она писала Дженис, что, пускай небо в Минске не такое голубое, как в Тель-Авиве, зато здесь всегда что-то происходит. Юмор помогает пережить невзгоды.

* * *

Привлеченный шумом, Давид вошел в спальню Дженис. Дверца гардероба распахнута, кровать завалена одеждой, косметичка набита битком.

– Опять меня бросаешь? – с укором спросил он у подруги.

– Ненадолго. На неделю, может, на две.

– Две недели – это ненадолго, по-твоему? Куда ты собралась?

– Защищаться в суде. Ты, похоже, забыл, но завтра после обеда в Лондоне будет первое слушание по моему делу.

– Не забыл, просто думал, что лучше с тобой об этом не говорить. Ты готова?

– А вот об этом лучше спросить моего адвоката.

Давид вытащил из дорожной сумки Дженис всю одежду, аккуратно сложил то, что ему понравилось, а остальное побросал на пол. Она закатила глаза.

– Наденешь эту юбку и эту рубашку, элегантно и без претензий.

– Меня не по одежде будут судить, – возразила Дженис, выхватывая у него юбку.

Давид тут же отобрал ее снова, сложил и вернул на место.

– Ты делала свою работу, пролила свет на гнусные делишки британского магната.

– Да, а теперь он обвиняет меня в клевете. Если я проиграю, это меня разорит.

– Да ты и так разорена. На самом деле Эйртону Кэшу нужны не деньги, он хочет погубить твою репутацию. Раз он на тебя нападает, значит, он тебя боится, вот и все! И он проиграет. Они не рискнут тебя осудить, Великобритания не встанет в один ряд со странами, где затыкают прессу и предоставляют продажным миллиардерам полную свободу действий.

– Боюсь, что продажные миллиардеры и так уже пользуются полной свободой действий. Премьер-министр и его окружение завязли в этом деле по уши, они закрыли глаза на делишки Кэша, потому что это в их интересах. Но кое в чем ты прав: им нужна моя шкура, – сказала Дженис с беспомощной улыбкой.

– Не смей строить из себя жертву, судьи должны видеть целеустремленный взгляд отважной журналистки, которой я горжусь. Поняла меня?

– Ты чего-то хотел, Давид?

– Да, сказать тебе, что вечером мы идем в ресторан, чтобы ты переключилась, и это не обсуждается, – заявил он, закрывая ее сумку.

* * *

Давид и Дженис вместе снимают шикарный дом в районе Флорентин. Он художник, но блещет скорее умом, нежели творческими способностями. Любит поворчать, когда в хорошем настроении; искренне восхищается работой Дженис, что, впрочем, не мешает ему ее критиковать; она – его муза, он – ее конфидент; она скупает на барахолках предметы декора, которыми заполнена их гостиная, он готовит и постоянно убирает за ней; он – порядок, она – хаос; и все-таки у них есть что-то общее. Дом трясется от их ругани и хохота, а по вечерам они веселятся вместе или просто болтают обо всем на свете за кухонным столом.

* * *

Праймроуз-Хилл, Лондон