Там – на стене рисунки.
Там – мельканье посуды
И голоса детей.
«Папа, побудь лошадкой!»
Память – полночный тать…
Там – лицо над кроваткой.
Там поцелуй украдкой.
Это – перелистать.
В праздник людские души
Вроде рыхлых перин,
Все голоса глуше
И все глаза суше.
Солнце – как мандарин.
Тянется ночь так долго,
Вечная ночь во мне…
В каждом окне ёлка,
В каждом окне ёлка.
Ёлка в каждом окне.
В Вифлееме
Она улыбалась спокойно и чуть горделиво:
От дома Давидова древний продолжился род.
И зрела луна, словно с ветки склонённой оливы
Под собственной тяжестью к людям сорвавшийся плод.
Она улыбалась и плакала. Что-то в Ней пело,
Не зная до времени скорби грядущих потерь.
И боль позабыла, не смея поверить, что тело
Пригодно к рожденью и к Чуду причастно теперь.
Младенец не спал, и глаза Его были как звёзды.
И голосом слабым – так луч посылают во тьму –
Она наклонилась согреть остывающий воздух:
Что пела Ей Анна, – запеть попыталась Ему.
И глянул Ей в очи Младенец – всем Царством Небесным,
Всем светом нездешним, сошедшим с иных облаков.
И замерло пенье. И Матери стало известно
Всё-всё на земле и на небе, во веки веков.
Осколки
В осколках китайской чашки,
Ошпарена чьим-то счастьем,
Позванивает и пляшет
Луча золотая шпажка.
Так некогда свод небесный:
Дзын! – вдребезги – на две бездны,
На синий и белый – если б!–
На тысячи бездн безвестных…
Заплакали баба с дедом,
Заплакали в люльках дети,
И лёд затрещал на реках,
И свился узлами ветер.
Но нынче такая милость,
Что солнцем горят осколки!