Вечный шах

Ирина переступила с ноги на ногу.

– Нельзя распихать вещи по углам и считать себя при этом аккуратной женщиной. Особенно когда у тебя молодой муж. Мужчины, знаешь ли, все видят, и если не говорят, это еще не значит, что они не замечают беспорядка. Тут скомкано, там грязь, и невольно возникает идея, а не найти ли женщину, которая лучше будет справляться с домашним хозяйством. И дети, знаешь ли, никого еще не остановили, тем более что Егор не от него.

– Мам, ты зачем мне это говоришь?

На том конце трубки раздались странные звуки, которые с равной вероятностью могли оказаться и саркастическим смехом, и неполадками в эфире.

– А кто тебе еще скажет правду, если не мать? Кто предупредит?

– Ну я все-таки надеюсь, что Кирилл не уйдет от меня из-за одной неаккуратно сложенной простыни.

– Да у тебя в шкафу разве что змеи не ползают!

– Одна точно заползла, – пробормотала Ирина себе под нос.

– Что?

– Ничего.

– Тебе все шуточки! А потом поздно будет смеяться.

– Тогда и поплачу. Нельзя же все время жить под дамокловым мечом надвигающейся трагедии.

– Ну давай-давай, резвись. Знаешь пословицу: пили-ели, веселились, посчитали – прослезились?

– Мне кажется, там другой смысл.

– Ой, да что я, в конце концов, стараюсь! В детстве-то от тебя все хорошее отскакивало как от стенки, а теперь вообще… Живи как знаешь.

– Мам, а ты завтра пойдешь на станцию? Мне ждать звонка?

После долгой паузы мама проговорила:

– Даже не знаю… Дорога, конечно, для меня уже тяжеловата, но с другой стороны, это единственный способ отдохнуть от Гортензии. Нет, Ирина, ты как хочешь, а я решительно не понимаю твоей странной дружбы с этой старой девой!

– Гортензия Андреевна очень хороший человек.

– Старая дева и партийная дура, ничего больше, – припечатала мама, – и, как истая коммунистка, не умеет отличить свое от чужого. Неужели так трудно понять, что эта дача не ее и ей здесь не рады? Так нет, мало того, что развела цветы, еще имеет наглость давать мне советы, как обращаться с Егором и Володей! Якобы она мне помогает. Но я прекрасно могу и одна посидеть с собственными внуками.

«И не менее прекрасно ты можешь пожить у себя дома», – мысленно огрызнулась Ирина.

Весь июнь Ирина честно отсидела с детьми на даче, почти не навещала мужа в больнице, потому что детям необходим свежий воздух, а кроме того, беременной женщине лучше не ходить по стационарам, чтоб не поймать какой-нибудь особо злой и устойчивый к антибиотикам микроб. Гортензия Андреевна по выходным отпускала ее к мужу, но по большому счету Кирилл во время болезни был предоставлен сам себе, и это до сих пор уязвляло Ирину. Потом отпуск ее кончился, на вахту должен был заступить Кирилл, и он собирался, даже хотел отказаться от путевки в санаторий, Ирина убедила его ехать буквально со скандалом. Вопрос с детьми встал ребром: забирать их на самый жаркий месяц в каменные джунгли не хотелось, но и отдавать на полное попечение Гортензии Андреевне тоже было страшновато. Она человек ответственный, а все-таки пожилой, и не дай бог… Ирина терзалась сомнениями, но тут неожиданно на помощь пришла мама и заявила, что прекрасно посидит с родными внуками. Ирина с благодарностью приняла предложение, хоть сердце и сжалось от нехорошего предчувствия, и, как выясняется, не зря. Посидит – да, прекрасно – нет.

Отношения с мамой прямо зависят от дистанции. На расстоянии – тепло, чуть ближе – поджаривание на медленном огне. И ведь по сути она права, в шкафу действительно эпический бардак, ибо последнюю стирку Ирина затолкала туда не глаженной. Слава богу, хоть не поддалась соблазну скрутить все в один ком, сложила каждую простынку по отдельности. Стоял слишком жаркий день, чтобы махать утюгом, а беременная женщина должна беречь себя, но это, конечно, не оправдание. С таких мелочей и начинается падение в пропасть. Сначала забудешь погладить, потом – постирать, а дальше что? Грязью зарастешь, оглянуться не успеешь. Так что надо спасибо маме сказать, что держит дочь в тонусе, а вместо этого всплывают и всплывают в памяти разные глупые детские обидки.

С треском опустив трубку на рычаги, Ирина прямо в полотенце прошла в спальню и легла на кровать. Отеков у нее официально не было, но ноги приобрели некую приятную пухлость, сухожилия на ступнях больше не выпирали из-под кожи, и от ремешка босоножки остался глубокий красный след. Скрутив из покрывала тугой валик и положив под ноги, Ирина закрыла глаза и прислушалась, не зашевелится ли малыш. Конечно, еще рано, но вдруг… Проведя ладонью по животу, она заметила, что он уже довольно прилично округлился, так что вскоре о ее интересном положении догадаются даже самые невнимательные коллеги. Хорошо, что она нашла в себе мужество сразу признаться председателю суда, хотя был сильный соблазн тянуть до последнего, обеспечивая себе еще пару месяцев спокойной работы.

Ирина улыбнулась. Вообще странно протекает у нее эта беременность. Очень странно, особенно если вспомнить, как она нервничала с Егором и Володей, хотя носила их обоих в обстановке полного благополучия. Не происходило абсолютно ничего плохого, жизнь текла размеренно и привычно, а она каждый день придумывала себе новые страхи, и сердце сжималось от ужаса.

А сейчас под напором настоящих трудностей и невзгод ее вечная тревога странным образом пропала. На душе постоянно царит спокойствие и безмятежность, какой она бы не достигла годами занятий по системе буддийских монахов и аутотренинга.

Может быть, это беременность так на нее влияет, а вернее, просто кончилась молодость со своей неуемной жаждой счастья…

«Я спокойна, я абсолютно спокойна…» – нараспев произнесла Ирина модное психологическое заклятие, но, засмеявшись, сама себя перебила.

Аутотренинг, метод прогрессивный, но полуподпольный и оттого прогрессивный вдвойне, завладел умами многих знакомых Ирины, а ей самой представлялся дикой чушью. Иллюзия – она и есть иллюзия, то есть обман, и он, увы, не становится правдой оттого, что ты сам себе его внушаешь. Витя Зейда говорит, что адекватное восприятие реальности и самого себя является главным признаком психического здоровья, но он считается в своих психиатрических кругах весьма недалеким малым, а ребята, придумавшие аутотренинг, ходят в гениях, и неисчислимое множество людей по всей стране повторяют, что их веки тяжелеют, вместо того чтобы заняться чем-нибудь полезным.

Ирина немножко помечтала, как первого сентября позовет в гости Зейду с женой, отметить начало учебного года. Егор пойдет в школу, Кирилл – в университет, Витька – в аспирантуру. В семье получается не просто праздник, а настоящее торжество знаний! Сейчас лето в разгаре и осень кажется далеко-далеко, но время летит так быстро… Оглянуться не успеет, как на деревьях появятся первые желтые листики, пойдут дожди, еще по-летнему шумные, но уже прохладные и затяжные. Небо побледнеет, затянется темными тучами, и придет пора возвращать детей в город.

Приедут они числа двадцать седьмого, чтобы успеть на школьный базар, покупать Егору новую форму, портфель и школьные принадлежности. А учитывая боевитый характер старшего сына, лучше две новых формы, одну носить, а вторую – ремонтировать в ателье. Наберут тонких тетрадок с Маяковским, Некрасовым и Семеновым-Тян-Шанским на зеленых обложках, солидных тетрадей в сорок восемь листов и обязательно одну в девяносто шесть. Такая толстая Егору еще не нужна, но пусть будет для осознания важности момента. И Кириллу приобретут всякой канцелярии, как первокласснику, шариковых ручек купят штук десять, а то он вечно их теряет. Ну и Володе обязательно возьмут альбом для рисования и карандаши. А может быть, застанут в продаже бумагу для акварели, восхитительно плотную и в то же время воздушную и пористую, от одного взгляда на которую руки тянутся изобразить что-нибудь этакое. И краски «Ленинград» купят, большую коробку в двадцать четыре цвета, где каждый брусочек запечатан, как ириска, и подписан загадочными словами «кадмий оранжевый», «умбра жженая», «сепия» и другими. А если судьба окажется совсем-совсем на их стороне, то получится найти и восхитительную колонковую кисточку, в форме капли с острым-острым кончиком, которой можно и накладывать щедрые мазки, и прорисовывать самые тонкие детали. Еще у Егора наверняка к осени вырастет нога, придется искать ему весь комплект обуви, из которой беспрепятственно продаются только кеды, да и то не модные. Недавно родной «Красный треугольник» расстарался, выпустил модель, отдаленно напоминающую кроссовки «Адидас». Примерно в такой же степени, как детсадовский рисунок ручки-ножки-огуречик напоминает Витрувианского человека, но все-таки это уже не дремучий совок, какие-то слабые порывы к эстетике присутствуют. Народ обрадовался и такому прогрессу, мгновенно смел новинку с полок, и теперь ее днем с огнем не найти. А Егору надо, чтобы не отставать от приятелей.

Хорошо бы, конечно, где-то достать настоящие фирменные кроссовки, вот будет сыну радость! Настоящая ответственная мать, конечно, сразу увидела бы в этом призрак «вещизма» и из принципа обула бы ребенка в самые страшные ботинки, какие может предложить фабрика «Скороход». Только ради пользы сына, чтобы не прививать ему слишком материальное отношение к жизни и низкопоклонство перед западными буржуазными ценностями. Путь к духовному развитию лежит через аскезу, это известно еще с глубокой древности. Радоваться всяким милым мелочам, ага, сейчас! Не по-нашему это, не по-коммунистически.

Строгие дяди и тети пишут в газетах гневные статьи о том, что лучше недодать, чем передать, ибо лишняя кукла или велосипед это единственное, что способно нанести серьезный урон детской психике, все остальное идет ей только на пользу. Может, и так, но если ребенок в детстве не знал радости от внезапного подарка, то потом он не узнает ее никогда.

Ирина засмеялась, вспоминая, как ей на пять лет подарили детское колечко с зеленым камушком, как они с сестрой решили, изумрудом. Как она была счастлива подарком и долго еще становилось радостно от мысли, что у нее есть кольцо. Через год рука подросла, и папа расширил колечко, потом еще раз, пока камушек не отвалился. Мама тогда увидела, как она плачет, и Ирина долго не хотела признаваться, из-за чего, боялась, попадет, что она расстраивается из-за такой ерунды, но мама отнесла колечко на работу, где к камушку приварили новое кольцо из медной проволоки, и Ирина гордо относила его всю начальную школу. А после уже ни один подарок не доставил ей такой химически чистой, стопроцентной радости. Разве что обручальное кольцо… Она покрутила на пальце широкий золотой ободок. Да, хочется, чтобы оно было так, но было не так. В этом взрослом настоящем счастье присутствовал горький привкус сожалений о прошлом и тревог о будущем, потому что, кажется, простая истина, что прошлого не изменить, а будущего не угадать, начала доходить до нее только сейчас.

От души потянувшись, Ирина нехотя встала с кровати, надела халат и пошла в кухню ужинать чаем с булочкой и апельсином. Из глубин холодильника неудержимо манила восьмисотграммовая банка венгерского компота, Ирина сглотнула слюну и поскорее отвела взгляд. Эту роскошь она в пятницу отвезет детям. Ни за что не схватит банку, не отвинтит красивую белую крышечку и не начнет жрать столовой ложкой, по-хамски выплевывая косточки. Нет, так она, конечно, не поступит.

Да у нее просто сил не хватит отвернуть крышку, а Кирилла дома нет. Ну и нечего заглядываться! Даже просто надо забыть о существовании этой банки, нет ее, и все. В пятницу только чудесным образом появится.

Беременность не слишком повлияла на пристрастия в еде. Ирине не хотелось классических соленых огурцов или какой-нибудь экзотики, и смешивать несочетаемые продукты тоже не тянуло. Но мимо фруктовых консервов она пройти не могла. Странно, в разгаре лето, в магазинах полно фруктов и овощей, черешней весь июнь торговали на каждом углу, однако она совершенно равнодушно проходила мимо этих кладезей витаминов, но захлебывалась слюной при виде трехлитровой банки томатного сока.

Банка компота посылала призывные сигналы даже сквозь дверцу холодильника, поэтому Ирина села к нему спиной и принялась думать о работе.

А поразмыслить было о чем. Павел Михайлович принял известие о ее беременности без особого восторга, но достаточно спокойно, сделал витиеватый комплимент в том духе, что трудно на целый год оставаться без лучшего сотрудника, но повод слишком приятный, чтобы всерьез об этом сожалеть.

И не успела Ирина выдохнуть, порадовавшись, что ее не отругают за безответственное размножение, как разговор принял неожиданный оборот.

– Советская женщина может все, – улыбнулся Павел Михайлович, – и вы, Ирочка, яркий тому пример.

Поблагодарив за доверие, Ирина хотела уходить из кабинета председателя, но он вдруг мягко придержал ее за локоть.

– Давно хотел с вами кое-что обсудить, – он подвинул стул, приглашая Ирину сесть, – не возражаете?

– Конечно, Павел Михайлович!

– Если мы готовим вас к должности председателя суда, то там необходимо преодолеть один важный, я бы сказал, принципиально важный барьер. Понимаете, о чем я говорю?

Ирина поняла, но промолчала.

– Вам ведь еще ни разу не приходилось приговаривать к высшей мере наказания?

Она отрицательно покачала головой.

– Я знаю, вы в принципе не одобряете смертной казни, но пока эта мера предусмотрена нашим законодательством, вы должны уметь с ней работать.

– У меня были такие процессы, только там подсудимые оказались невиновны.