Кроткая заступница

Отвечать на эту сентенцию большого смысла не было, но мама всё равно поджала губы.

– Я не могу расценить эту покупку иначе, как знак пренебрежения к нам, – заметила она веско, и Лиза быстро убрала мультиварку в коробку, пообещав, что завтра же сдаст её в магазин.

Она пыталась сказать, что, наоборот, хотела сделать приятное, но мама уже её не слушала.

Лиза ушла к себе в комнату, переоделась в домашние брюки и футболку, вынула шпильки из волос, превратив суровую причёску «гроза преступного мира» в уютный хвостик.

Волосы у неё были действительно хороши, густые и блестящие, они немного вились от природы, красиво обрамляя высокий лоб, но какой в этом толк, если у тебя массивное крепкое тело, которое даже после изнурительных диет не хочет превращаться в изящную фигурку?

Обидно, ведь лицо у неё вполне миловидное, даже красивое. Правильный овал, прямой аккуратный носик, глаза не слишком большие, но хорошей формы, миндалевидные. Поймав себя на том, что будто составляет ориентировку на саму себя, Лиза засмеялась, но продолжила. Брови у неё, пожалуй, будут дугообразные, ресницы длинные и густые, а рот небольшой, чётко прорисованный, классической формы «лук Амура».

Вдруг вспомнился давешний знакомый незнакомец. Интересно, смогла бы она составить его словесный портрет? Лиза прикрыла глаза, и мужчина представился ей необычайно ясно. Итак, поехали. Рост высокий, телосложение, пожалуй, худощавое, волосы тёмные, с проседью на висках, хотя по виду ему вряд ли сильно перевалило за тридцать, голова большая, куполообразная. Лицо треугольное, лоб высокий, широкий и выпуклый, брови тоже треугольные, широкие. Глаза… Пожалуй, и они треугольные, а вот цвет глаз не вспомнить. Нос очень примечательный, длинный, узкий, с внушительной горбинкой. Рот небольшой, с тонкими губами, и аккуратный твёрдый подбородок с небольшой ямочкой (оказывается, Лиза и это успела рассмотреть). Когда мужчина улыбнулся ей, стали видны зубы, белые, крепкие, немножко тесно и косо стоящие, как почти у всех людей с узкими лицами.

Особые приметы? Кажется, лёгкая хромота, хотя Лиза не была уверена, всё же на её глазах он сделал всего несколько шагов.

Но главное, конечно, не нос и не губы, а общее впечатление доброго и сильного человека… Лизе вдруг стало грустно, что она никогда и ничего больше о нём не узнает, и не приключение даже, а лёгкий намёк на него уже позади. Какова вероятность, что они снова столкнутся в книжном магазине? Почти нулевая, так что знакомый незнакомец – просто воспоминание, которое быстро растворится в серой рутине её жизни.

Лизе захотелось выпить чаю. Она прислушалась. Мама всё ещё чем-то занималась на кухне, расхаживала там, и это были не просто шаги, а поступь оскорблённой женщины.

Лиза вздохнула. Какую часть своей жизни она провела, затаившись в своей комнате, боясь выйти, чтобы не попасть под испепеляющий взгляд мамы? Не меньше половины, наверное… Сколько помнила себя, столько было это ощущение загнанного зверя, открывшего Лизе бездны зла не только в мире, но и в собственной душе.

Почему-то всем её поступкам придавалась поистине космическая значимость, мама умела в частном видеть общее и соединить логической цепочкой такие, казалось бы, далёкие понятия, как покупка мультиварки и неуважение к родителям.

Разорвать эту цепь с помощью контраргументов Лизе никогда не удавалось, родители не допускали даже тени сомнения, что их картина мира может оказаться в чём-то неправильной, так что только смирение, признание и раскаяние могли вернуть Лизе милость мамы с папой.

Лиза старалась простить маме своё отравленное детство и то, как поступала с ней мама потом. Иногда у неё получалось, и девушка чувствовала, как сердце освобождается, светлеет и радуется, но потом мама снова, как вот сегодня, находила повод устроить ей бойкот на ровном месте, и со дна души всплывал мутный едкий осадок старых обид…

В надежде, что работа поможет отвлечься, Лиза открыла ноутбук. Давно пора писать новый роман, последний текст она сдала Юлии Викторовне больше месяца назад. И пусть редактор ещё «вычищает» авгиевы конюшни Лизиной бездарности, все сроки на отдых между книгами вышли, тем более сюжет у неё почти сложился и изменится, только если персонажи получатся такими яркими, что сами станут определять свои поступки.

Открыв новый файл, Лиза нахмурилась. Говорят, самое трудное – сочинить первую фразу. Она соглашалась с этим утверждением только отчасти. Просто знаешь, что после первой фразы нужно будет придумать ещё очень много таких же трудных фраз… вот потому-то и боязно начинать.

Лизу всё время мучило, что картины, возникающие у неё в голове, переносятся на бумагу в виде бледной тени, и довольно часто она думала, что, чем писать так плохо, лучше вовсе не писать, но всё же не могла бросить свой полуприработок-полухобби.

Причина, по которой она начала сочинять книги, была очень грустной, и кто знает, справилась бы она со своим горем, если бы не забывалась в творчестве? Наверное, это сродни пьянству…

Лиза никогда не надеялась, что книги принесут ей славу и большие деньги, ожидания не простирались дальше того, что когда-нибудь она сможет получать такие гонорары, чтобы оставить постылую службу и зарабатывать себе на хлеб исключительно литературным трудом.

Но она мечтала, как будет приходить в издательство, общаться с редакторами и корректорами, а может быть, и с другими авторами – словом, у неё появится новый круг общения, состоящий из интересных творческих людей.

Особенно ей хотелось познакомиться с детской писательницей Александрой Горобец, книгами которой Лиза зачитывалась, немного смущаясь, что она, взрослая тётка, увлекается литературой для девочек.

Много раз Лиза смотрела на портрет писательницы и по-белому завидовала ей. Красота Александры была того рода, что во все времена заставляет человеческие сердца благоговейно замирать, несмотря на главенствующую в данный исторический момент моду, и только прочтя в интервью, что у неё есть замужняя дочь, Лиза сообразила, что Горобец уже немолода. То, что писательница значительно старше её, Лизе бы и в голову не пришло – настолько хорошо она выглядела.

Лизе очень хотелось рассказать Горобец, в каком восторге она от её книг, мечталось, чтобы Александра прочла хоть кусочек из её произведений и сказала, что думает на этот счёт.

Необузданное воображение рисовало Лизе картины их встреч в издательстве, беседы за чашкой кофе, обсуждение каких-то рабочих моментов…

Увы… Все её контакты с литературным миром замыкались на Юлии Викторовне. Смешно сказать, Лиза даже ни разу не была в издательстве, и узнавать, что за люди принимают участие в создании её книги, могла только по выходным данным.

«Я вас освободила от всей этой рутины, – говорила Юлия, когда Лиза пыталась заикнуться о своей жажде общения. – Вы пишите, а об остальном я позабочусь. Эта форма наиболее удобна и автору, и агенту».

Вероятно, так и есть, думала Лиза, никто не захочет дружить со мной, тем более обсуждать творчество, каждый занят своей собственной работой. Хорошо, что Юлия Викторовна взяла меня под своё крыло и возится со мной. Только если бы она ещё устроила так, чтобы я получала гонорары непосредственно из издательства… Сейчас между автором Лизой Шваб и её агентом было принято так, что деньги приходили на карточку Юлии, и она передавала их Лизе, вычтя свои проценты.

Редактор говорила, что это общепринятая практика, но Лизу почему-то угнетал конверт с наличными, она сразу представлялась себе какой-то литературной нелегалкой, гастарбайтершей.

…Лиза набрала несколько случайных букв, чтобы разбить пустоту листа. Обычно приём срабатывал, но сегодня не помогло. Это «вычищаю» тяжело легло на душу, придавив все творческие порывы на сегодня. Грустно было думать, что сейчас её текст, отражение её души, безжалостно кромсают, выкидывая целые куски, переписывая и переиначивая то, что казалось автору Лизе Шваб внятным и логичным.

«Но это только на пользу, – возражала она себе, – книга после правки становится чётче и лучше, Юлия выкидывает ту часть автора, которая мешает развитию сюжета. Пусть для меня это болезненно, но читателю становится интереснее… Наверное, это как ребёнок. Пока ты его носишь, он полностью твой, но когда родится, ты уже не можешь вырастить его полностью по своему разумению. Чтобы получился человек, нужна помощь детских врачей, воспитателей и педагогов. Тебе может совсем не нравиться то, что они делают с твоим детёнышем, но это делается для его пользы.

Просто день сегодня такой, серый и унылый. И лучшее, что можно сделать, это лечь спать. Завтра сдам мультиварку, вымолю у мамы прощение, а там, глядишь, и вдохновение придёт…»

* * *

Сделав вечерний обход в реанимации, Руслан Волчеткин поднялся к себе в кабинет, жалея, что Христина сегодня не дежурит, иначе его напоили бы прекрасно заваренным чаем. Смысл был, конечно, не в чае как таковом, а в заботе, с которой девушка хлопотала бы вокруг него. Она умела так сделать, что мужчина чувствовал себя королём, принимая чашку из её рук.

Как жаль, что у них с Максом происходит непонятно что, вздохнул он.

Точнее говоря, ничего не происходит. Братец все вечера проводит дома, штудируя свои монографии или хлопоча по хозяйству. Оно, конечно, хорошо, что в квартире теперь почти идеальный порядок, и благодаря неудачной личной жизни профессора Максимилиана Голлербаха психиатрическая наука не стоит на месте, но Максу ещё рано превращаться в книжного червя.

Родители Макса жили в Москве, поэтому, разойдясь с женой, он не отправился из Петербурга к ним, а приехал погостить в дом своей любимой тётушки Анны Спиридоновны, чему Руслан сначала не обрадовался. Но теперь, после болезни Анны Спиридоновны и связанных с этим хлопот, сдружился с братом так, что с ужасом думал о том дне, когда Макс решит зажить своим домом[1 - Читайте об этом в романе М. Вороновой «Рандеву на границе дождя». М.: Издательство «Эксмо», 2016.].

После того как Руслан попал в аварию, а мама, узнав об этом, перенесла тяжелейший коронарный синдром, Макс с Христиной так сблизились, ухаживая за больными, что у них начался роман. Брат точно был влюблён, у него даже лицо как-то озарялось, когда он говорил о Христине – странной молоденькой подружке матери. Руслан радовался за двоюродного брата, несмотря на то что порой чувствовал к девушке что-то вроде неприязни. Это непонятное, ни на чём не основанное ощущение удивляло и раздражало его, Руслан убеждал себя, что просто по-детски ревнует мать, а может быть, не справляется с благодарностью, которую теперь должен чувствовать к Христине. Познакомившись в социальной сети на почве любви к известной писательнице, Анна Спиридоновна с Христиной уже несколько лет состояли в нежной дружбе, девушка так привязалась к его матери, что даже называла её Мамсиком, и Руслану претила подобная бесцеремонность. Может быть, маме приятно было обрести дочку, но ему самому не нужна была названая сестра.

Когда в дом пришла беда, Христина сделала больше, чем иная кровная родственница, заботилась о них, как настоящая дочь и сестра, и всё же Руслан не хотел её принимать…

Странно, к двоюродному брату, который, приехав к ним переждать семейную бурю, неожиданно угодил в гущу событий и крутился как бешеный, делая всё, чтобы брат с тёткой поскорее поправились, он испытывал искреннюю благодарность и любовь, а к Христине, которая делала не меньше Макса, ничего, кроме презрения.

Стыдясь своих недостойных чувств, Руслан маскировал их показным дружелюбием и как мог демонстрировал, что рад новой любви брата, но вдруг, к удивлению Руслана и Анны Спиридоновны, влюблённые мало того, что перестали видеться, так теперь ещё и вообще не упоминали друг о друге.

Встречаясь с Русланом на службе, Христина живо интересовалась, как дела у Мамсика, но про Макса, который после развода жил у Волчеткиных, не задавала ни одного вопроса.

А если Руслан, приходя домой, рассказывал, что видел Христину и она прекрасно выглядит, Макс делал вид, будто этого не слышит.

Странным представлялось ещё и то, что ни Христина, не имевшая от Анны Спиридоновны никаких абсолютно тайн, ни слова не проронила о причине разрыва, ни Макс ничего не сказал Руслану.

Какая кошка пробежала между этими людьми, было непонятно, но Руслан Волчеткин всё же надеялся со временем их помирить, старательно, впрочем, не задумываясь, зачем ему, да и им, это надо.

Проходя по широкому коридору, Руслан заглядывал в полуоткрытые двери палат. Кажется, всё спокойно. Кивнув постовой медсестре, он открыл тяжёлую дверь своего кабинета, с удовольствием думая, как положит сейчас на диван больную ногу.

После аварии у него осталась лёгкая хромота, и бедро к вечеру начинало сильно болеть, если приходилось долго стоять у операционного стола.

Руслан быстро опустился на свой профессорский кожаный диван производства середины двадцатого века. Стиля в нём было значительно больше, чем удобства, высокий Руслан не помещался полностью на этом деревянном сооружении, обтянутом потертой чёрной кожей, прибитой гвоздиками с красивыми медными шляпками, но холодная кожа приятно освежала горящую ногу через тонкую ткань хирургических брюк.

Руслан закрыл глаза и застонал от удовольствия.

С наивным самодовольством молодого мужика он решил, что всё на нём срослось как на собаке, и, выписавшись на работу, сразу встал к столу. Естественно, первая же операция оказалась адски сложной и продлилась больше пяти часов. Поглощённый работой, Руслан не думал о ноге, о том, что к середине операции она начала ныть и потом с каждой секундой болела всё сильнее. Операцию он закончил, но отойти от стола не смог, с помощью анестезиолога едва доковылял до скамейки под дверью в операционную и без сил упал на неё.

Боль была такая, что из глаз лились слёзы, и Руслан надвинул колпак на глаза, а маску поднял повыше, чтобы никто не видел его слабости.