Из хорошей семьи

– Ах, Анечка, неудобно на потолке спать. Чисто из исследовательских соображений, с научной целью… Буквально капельку, и потом, что может быть неудобного в исполнении приказа? Субординация, Анечка, это вообще самая удобная вещь на свете. – Максим Степанович взял темную бутылку без этикетки, ловко вкрутил в пробку штопор и вытащил его непринужденно, будто совершенно не прилагая усилий. Раздался легкий хлопок, а Яна вспомнила, как они с мамой и двоюродной сестрой пытались открыть бутылку сухого вина, чтобы отметить мамин день рождения, и так ничего у них и не вышло. Проклятая пробка сидела, как приваренная.

Тем временем Максим Степанович достал из того же шкафа два высоких узких бокала и примерно на треть наполнил их жидкостью, до отвращения похожей на трупную кровь.

– И я только пригублю, ибо за рулем. Ну, давайте, за ваши профессиональные успехи и личное счастье.

Чокнулись, бокалы звякнули неприятно громко. От вина пахло спиртом, и пить его очень не хотелось. Яна сделала вид, что глотнула и хотела отставить бокал, но Крутецкий мягко придержал ее руку:

– До дна, Анечка, до дна. Иначе я решу, что вы мне не доверяете, и обижусь.

Выпив залпом, как лекарство, она хотела встать и помыть бокалы, но Максим Степанович удержал ее на диванчике и сам сел рядом, так близко, что почти обнимал ее. Яна снова дернулась, но рука его крепко держала ее за плечи.

– Следующий бокал выпьем на брудершафт, а пока дайте-ка сюда пустую тару…

– Простите, – пискнула Яна, – я, наверное, пойду.

– Конечно, дорогая моя, конечно.

Продолжая обнимать ее одной рукой, другой Крутецкий взял у Яны пустой бокал и поставил на письменный стол:

– Нет, Анечка, пожалуй, на брудершафт мы с вами выпьем чуть позже, а второй тост я произнесу за то, что вы всегда найдете во мне надежного друга и наставника. Впрочем, надеюсь, что вы это и так уже знаете, верно?

– Да, да. – Яна попыталась встать, но Крутецкий надавил ей на плечи.

– А какой милый предлог вы придумали, чтобы зайти ко мне, – ухмыльнулся он, – просто прелесть.

Рука его скользнула между Яниных коленей. То ли вино так подействовало, то ли дикость ситуации, но Яна, с одной стороны, понимала, что происходит, а с другой – не могла поверить, что это происходит по-настоящему и с ней, а не с кем-то другим. В последней надежде, что ошибается, она молча схватила руку Крутецкого обеими своими руками и отодвинула от своих бедер. Тогда, усмехнувшись, Максим Степанович положил руку ей на грудь.

Яна изо всех сил толкнула его и вскочила.

– Как вы смеете! Прекратите! – выкрикнула она.

Максим Степанович положил ногу на ногу и взглянул на нее совершенно спокойно.

– С вами все в порядке, Яна Михайловна? – спросил он весело. – А то вы как-то странно себя ведете.

– Я?

– Больше я никого здесь не вижу. Посмотрите на себя, вы красная, взъерошенная, что-то кричите… У вас, случайно, нет температуры?

Яна едва не задохнулась от возмущения:

– Но вы приставали ко мне!

Крутецкий засмеялся:

– Что же надо иметь в голове, чтобы вообразить себе такое. – Он развел руками точно и выверенно, как драматический артист. – Если вы, уважаемая Яна Михайловна, росли в лесу и не умеете отличить простую вежливость от флирта, то это, извините, ваша проблема.

– Нет, я как раз могу…

– Ах, так вы, оказывается, эксперт в этом вопросе! Простите, не знал.

Яна рванулась к выходу, но Максим Степанович преградил ей дорогу, встав в дверном проеме, скрестив руки на груди и глядя на нее с ледяным спокойствием:

– Яна Михайловна, я вас не звал, вы по собственной инициативе пришли ко мне, а когда я принял вас демократично, не как подчиненную, а как товарища, вы поняли это настолько превратно, что у меня просто нет слов… – Он снова развел руками и покачал головой. – А я ведь всего лишь хотел помочь вам освоиться в коллективе, поддержать молодого специалиста. Боюсь, что ничем иным не могу объяснить ваше странное поведение, кроме как патологическим опьянением, поэтому от души советую вам быть аккуратней с алкоголем.

– Выпустите меня!

– Конечно, конечно. Я всего лишь хочу вас успокоить. Не переживайте, я порядочный человек, и хоть вы повели себя крайне настораживающе, от меня никто не узнает об этой вашей возмутительной выходке, только впредь, пожалуйста, держите себя в руках. А пока всего хорошего, уважаемая Яна Михайловна.

Крутецкий посторонился, и Яна молча выскочила из его кабинета, стремительно собралась и побежала домой так быстро, будто за нею кто-то гнался. Слезы, всегда легко готовые пролиться, сейчас застряли где-то в горле и душили ее. Вдруг действительно она поняла его превратно? Нет, когда жадная мужская рука лезет тебе под юбку, тут никаких скрытых смыслов нет и быть не может. Конечно, Крутецкий к ней приставал, это факт, но, наверное, она дала ему повод думать, что не против. Нельзя было заходить к нему в девятом часу вечера, и вино пить тоже… Если бы она категорически отказалась от вина, Крутецкий понял бы, что ничего ему не светит, и рук бы распускать не стал. И вообще, наверное, пора ей понять, что не все люди братья, а наоборот, каждый за себя и просто так помогать никто не станет. Сразу она должна была насторожиться, почему это Крутецкий такой добрый, и догадаться, какое вознаграждение он ждет в обмен на свое покровительство.

Она сама не просто допустила, а спровоцировала это безобразие, и спасибо Максиму Степановичу, что обещал молчать.

?

Евгений с трудом нашел дом на улице Бабушкина. Он был тут всего один раз еще пионером, и впечатление осталось такое тягостное, что с тех пор он не любил этот район.

Сейчас, в сумерках, тесно стоящие вдоль проспекта сталинские дома казались красивыми, таинственными и тревожными, но во дворе, куда он попал, пройдя через высокую арку, были уже совсем другие постройки, легкие кирпичные пятиэтажки времен оттепели. Увидев на одном из стоящих в ряд домов бетонный барельеф, изображающий девушку с полными ногами, протянувшую ладони к солнцу, Евгений понял, что пришел. Эта картина почему-то врезалась тогда в память, а сейчас при взгляде на нее начали всплывать и другие подробности.

Поднявшись по чисто вымытой лестнице на третий этаж, он позвонил в дверь, выглядевшую точно так же, как и двадцать лет назад, и, когда Галя открыла, по инерции Евгению показалось, что и она тоже совсем не изменилась за этот долгий или, наоборот, короткий срок. Отворив дверь, Галя быстро отступила назад, освободила ему место в узком коридоре.

Евгений снял ботинки, присовокупив их к общей куче обуви на полу, и в одних носках прошел за Галей в кухню, где на плите что-то булькало и кипело, а на столе вокруг разделочной доски громоздились очищенные овощи. Галя, длинная и чуть сутуловатая, как и он сам, резким движением подбородка указала ему на табуретку.

Евгений сел, подобрав ноги.

– Возмужал, – сказала Галя, вытирая руки о край фартука.

– Постарел.

– Ну не без этого, конечно. Значит, решил вспомнить о корнях, объединить семью…

Евгений кивнул.

– Хорошо, Женя, это очень хорошо. Главное, вовремя.

– Правда?

– Ну конечно, Женечка, дорогой ты мой! Теперь, когда вы все себе захапали, переварили и впали в ничтожество, наступил самый подходящий момент родным людям держаться вместе. Только прости, родной человек, – взяв нож, Галя принялась быстро нарезать картофелину. Лезвие мерно стучало по разделочной доске, – прости, но у меня есть своя семья, и мне хватает забот помимо того, чтобы выносить дерьмо за твоей мамочкой.

– Галя, с этим я справляюсь сам.

– А зачем тогда?

– Ну как… Она скучает по тебе. Хочет повидаться, попросить прощения…

– Милый мой, когда просят прощения, в первую очередь возмещают ущерб, это я тебе как специалист говорю.

– Ну так мы вроде бы тебя при обмене не обидели.