Блуждающий
– Ну что, поедем?
– Да, но прежде задокументируем нашу поездку, – сказала Тоня, не взглянув на меня. И продолжила печатать.
– Ты о чем?
– Я предоставлю гарантии в письменном виде.
– Какие такие гарантии?
– Документ, ты же этого хотел? Получишь, – ответила она и, бросив телефон мне на колени, резко дернула ручник и принялась выезжать из западни, устроенной забором и киоском.
– Да зачем?! Тонь, я же пошутил!
– А я – нет.
Тоня на ходу пристегнулась, и, мастерски лавируя между мусорками и ржавыми палатками, сваленными в маленькую аллею из старья, выехала на дорогу и направилась в город. Спорить бесполезно.
Мы ехали в тишине: Тоня не моргая смотрела на дорогу, словно веки ее прилепили скотчем ко лбу, и о чем-то думала. Я решил не нарушать идиллию: боязнь надоесть ей еще до выезда заклеила мне рот.
Тоня вдруг вдавила педаль в пол, и машина прибавила в скорости. Я взглянул на спидометр – стрелка дергалась между восьмьюдесятью и девяноста. Нестись по узким улочкам запрещено, но Тоня об этом не думала. Она не боялась ни полицейских, которые дремали в своих машинах и не очень-то хотели просыпаться, ни прохожих, которые будто бы попрятались по углам и не выходили на свет. Весь город, казалось, вымер.
Мы остановились так же неожиданно, как и стартовали. Тонина машина дрифтово развернулась, противно проскрипев и просвистев на всю округу шумом шин, оставила черные полосы на сером асфальте и легко припарковалась на противоположной стороне улицы, нарушив все мыслимые и немыслимые правила дорожного движения. Я больно ударился локтем – хорошо, что только им.
– Приехали. Жди здесь, – неожиданно спокойно сказала Тоня, когда пыль вокруг машины осела на дорогу.
А я ответил не сразу.
– Ты смерти моей хочешь? Зачем так резко поворачивать?
Тоня хлопнула своей дверью, обошла машину и открыла мою.
– Дай мой телефон.
Протянул. Руки подрагивали.
Тоня пробежалась холодным и оценивающим взглядом по моему побледневшему от испуга лицу.
«Да что с ней такое?» – подумал я. А вдруг она и мысли могла читать?
– Урок первый. В моей машине всегда пристегивайся. Не хочу потом менять стекло и оттирать кровь и рвоту, – бесцветно произнесла Тоня. – Никуда не уходи. Сейчас вернусь.
Я даже не знал, что сказать. Сидел дурачьем и смотрел, как моя попутчица растворялась в мазках жары. Когда она скрылась за дверью магазина, я наконец-то смог выдохнуть. Но выдох получился настолько рваный и испуганный, что заставил лишь снова вздрогнуть.
– Да это уже ни в какие ворота не лезет! А если она и в самом деле чокнутая? А если она захочет врезаться в дерево? А если планирует совершить массовое самоубийство? Сектантка какая-то… Господи, да зачем я согласился на это?!
Я бубнил и бубнил, а сам будто бы приклеился к сиденью и даже пошевелиться не мог, не то что взять вещи и убежать. И это только десять минут прошло! Что ж дальше будет?
Сумки в багажнике. Может, сбежать? Не выйдет – Тоня забрала ключи. Я оглянулся, посмотрел на задние сидения, но за Тониным не обнаружил ничего. Вещей не было, как и чемодана, прилепленного к крыше машины.
Тут- то я и подумал: а где же одежда, ее сумки? В багажнике же тоже ничего не было. Или было? Может, я не заметил? Да нет, не мог не заметить. А, может, вещи за моим сидением?
Я перевесился назад и начал елозить рукой по сиденью. Почти даже развернулся, а все никак не мог ничего нащупать.
Как вдруг раздалось недовольное:
– Что ты делаешь?
Я шлепнулся обратно. Тоня появилась ниоткуда, открыла дверь и смотрела на меня как на дурачка, всего взмыленного и перепуганного. В руках у нее были листы бумаги и пачка ручек.
– Такой бледный, словно призрака увидел, – заметила она, приподняв бровь, и села на свое место.
– Зачем тебе листы? – Я сглотнул кислый ком. – Мне же не завещание нужно писать?
Она хмыкнула.
– Ты же хотел письменные гарантии. Составим договор.
Очень скоро мы каким-то магическим образом выехали из города, который серой стеной обступал со всех сторон, и, обогнув пару-тройку зданий, попали на трассу.
Я пытался выискать в лице Тони что-то, но ничего не увидел. Тоня была ровной и безразличной.
Город уже остался позади, а вдали вновь появились такие знакомые поля, желтые от жары луга и редкие топи.
– Ты вроде и сама справляешься, зачем я тебе? – осторожно, даже с какой-то надеждой спросил я.
Стыдно пятиться. А вот если бы она отказалась сама – это хорошо. Это моему самолюбию бы не повредило.
Но Тоня не оправдала моих надежд.
– Может и справляюсь. Но одной ехать скучно, – ответила она.
– Я не комик, чтобы тебя развлекать.
– Это ты так думаешь, – вздохнула она без всякого сожаления и вновь скривила губы. – Урок второй: не надо спорить, если не хочешь расстроиться.
Я поежился. И на кой черт мне сдались эти ее уроки? Лучше бы научилась у меня чувству юмора!
– Тонь, а где твои вещи?
– За твоим сидением. Ты не дотянулся.
Я обернулся насколько мог и краем глаза увидел-таки сумку, лежавшую позади моего сидения. Не очень большую, насколько мог разглядеть.
– У тебя одна сумка?
– Довольствуюсь малым.
Я ничего уже не ответил. Сполз, уткнулся коленями в бардачок и безучастно пялился в окно на бесконечное поле подсолнухов, смешавшееся вскоре в сплошное желтое пятно, растекшееся до самого горизонта, все время, пока из транса меня не выдернул звук пришедшего на телефон сообщения.
Отвечал всем развернуто, но сухо. Сказал, что устал и хочу отдохнуть. А чувствовал себя последним на свете идиотом.
– Может, ты хоть фамилию скажешь свою? – спросил я потом. Так, лишь бы разбавить тишину. А сам даже не повернулся.
– Цветкова, – чуть подумав, ответила она.
– Это ты сейчас придумала? – пошутил было я.
А Тоня бросила на меня мутный оценивающий взгляд и сказала:
– Тогда Рубинова.
Я не смотрел на Тоню до самой остановки.
Мы вышли на одной из заправок, что находилась практически напротив моей деревни – дома размытым пятном виднелись за бесконечным полем. Тоня приказала выходить, взяла два листа бумаги, две ручки и телефон.
Я шел следом, всматривался в родной пейзаж вдали и не сообразил даже, почему же именно так мы остановились. А теперь-то понимаю, как это умно. Как ненавязчиво меня заставили выбрать.
Эта заправка совершенно не была похожа на нашу: намного больше столиков, чище и светлее. Тоня купила пятилитровку воды и поставила ее рядом с собой на диванчик. Я сидел напротив и ждал.
Тоня порылась в телефоне, кивнула в сторону листков:
– Бери лист и ручку, записывай.
– Ладно, капитан. Диктуйте…
Тоня, кажется, даже улыбнулась. Но так по-своему, что это вполне мог быть и спазм зубной боли.
– Я, имя, фамилия и отчество, обязуюсь сопровождать свою спутницу, Антонину Румянцеву, до пункта назначения, в скобках: Москва, а потом – покинуть ее транспортное средство и идти на все четыре стороны. В пути я обещаю не приносить ей хлопот, помогать, если есть такая нужда, и помалкивать, если водитель не в настроении говорить. А также слушать Антонину Румянцеву во всем. Подпись и дата.
«Что ты делаешь? Господи, да зачем? Почему бы просто не наплевать на все и поехать домой? Вон он, за полем. Час ходьбы и ты дома!» – думал я и записывал все, что Тоня диктовала.
– Теперь Румянцева? – спросил я, дописав и отдав бумажку Тоне. – Может, ты и не Тоня? И не Румянцева?
– Диктуй. – Отмахнулась Тоня и взяла лист и мою же ручку.
– Даже ты пишешь? – удивился я.
– Любой контракт двусторонний.
– А условия я сам должен выдумать?
– Ты же хотел гарантии. Выдумывай, если это не будет перечить моральным устоям.
Я замялся, думал дольше положенного. Тоня с нескрываемой скукой на меня смотрела и щелкала ручкой. Жутко действовала на нервы.
– Я, твое имя и прочее, можно опять с другой фамилией. – Я услышал, как Тоня хмыкнула, но написала прежнюю. – Так вот. Я, имя и прочее, обязуюсь довезти Жданова Дмитрия Романовича до Москвы в целости и сохранности всех частей тела в сумме, а не по отдельности. По дороге обещаю разговаривать с ним, говорить правду, хотя бы иногда улыбаться и хорошо себя вести. И еще подпиши разок: не подвергать жизнь Дмитрия Жданова опасности. Подпись и дата.
Тоня послушно записывала, а я не мог не любоваться ее почерком. Таким ровным и красивым, каким даже учительницы начальных классов не писали. Поставила подпись, больше похожую на кляксу, и отдала листок со словами:
– Оригинально, ничего не скажешь.
Я свернул договор в аккуратный квадратик и убрал в сумку. На загоревшихся щеках, предав мою смелость, выступили красные пятна.
Дышать в помещении тяжело. Слишком жарко, слишком пахло едой, слишком громко играла музыка. Я извинился, взял воду и унес ее в машину. На заднем сидении на самом деле стояла черная спортивная сумка.
«Довольствуется она малым… То же мне минималистка!» – хмыкнул я и, не закрывая двери, уселся на край сидения и дышал так рвано и жадно, словно боялся не надышаться родным теплым цветочным ветром.
– Отдыхаешь? – спросила появившаяся через какое-то время Тоня. Она достала из бардачка книгу и убрала листок в ее середину.
– Дышу.
– Надышишься в дороге. Поехали.
Я в немом повиновении захлопнул за дверь и пристегнулся, отрезал последний путь отступления. С непониманием и болью в сердце смотрел на то, как медленно удалялась моя родная деревня, пока машина разгонялась на трассе, и удивлялся тому, как быстро случилось это расставание. Всего-то несколько минут, а дома уже нет. Он уже где-то далеко, словно в прошлой жизни, хотя всего в нескольких километрах. Так близко, что недосягаемо.
– Поздравляю, – вдруг сказала Тоня, когда мы уже минут десять неслись в сторону бесконечности.
– С чем?
– Ты первый не сбежал после приветствия. Обычно люди уходят после встречи на вокзале.
– А были и другие? – сначала безразлично поинтересовался я, а потом, как только понял, что спросил, словно отмер и сказал уже громче: – Так, подожди. Другие? Ты еще кого-то возила?
– Не возила. Никто не согласился со мной ехать.
– Так значит, я первый потерпевший буду? – не пытаясь шутить, спросил я.
А Тоня вдруг улыбнулась. Почти так же, как улыбались и все люди на Земле.
– Первый испытуемый.
Глава VI: Кофе и неприятные встречи
Мы ехали без остановок почти три часа, а как будто и не сдвинулись с места. По обе стороны все так и тянулись бесконечные поля овса и ржи, а вдали темнели крышами домики и дачи, окруженные огородами.
Статичная и неизменная красота родного края. Таким я его и запомнил.
Тоня молчала, не моргая смотрела в даль. Она держалась за руль одной рукой, увешанной серебряными браслетами, а второй поддерживала голову, запустив тонкие пальцы в волосы.
Мама звонила несколько раз, но я отписывался: все хорошо, перезвоню перед сном. Знал, лучше бы ответить. Но я был взбаламученный и не хотел, чтобы это вдруг услышали. Пусть в письменных воспоминаниях об этом дне для всех я буду смелым и взрослым. А с настоящими как-нибудь разберусь.
Как же я разозлился, когда увидел, что снова до меня добивалась мама. В пятый раз за полчаса. После того, как мы уже переписывались и все обговорили.
– Да блин, сколько можно? – Я сбросил.
Вдруг Тоня, до этого хранившая вид мраморной глыбы, спросила каким-то очень странным, почти заботливым, тоном:
– Ответь, зачем сбрасывать?
Я злобно на нее зыркнул.
«Тебе-то какое дело?» – подумал я.
– Не могу палиться. Я же типа в поезде. А никаких «чучух» не слышно.
– Насколько я помню, в поезде не очень слышится этот твой «чучух». Внутри достаточно тихо, – ответила Тоня после долгого молчания.
– А ты так часто ездила на поездах?
– А я, по-твоему, не могу ехать на поезде?
Она все еще смотрела вперед. Сосредоточенная, погруженная в мысли, будто и не человек вовсе. Мне казалось, что Тоня, чей профиль красиво обрисовывался солнечными лучами, ставшими за полдня уже какими-то совсем сливочными и мягкими, никогда бы не заговорила со мной просто так. Это не для нее, нет. Тоня могла разговаривать только с тишиной.
Я невольно ей залюбовался.
– Если честно, я тебя в плацкарте даже представить не могу.
Тоня холодно улыбнулась, постучала пальцами по рулю, словно наигрывая какую-то незнакомую мне мелодию и спокойно поинтересовалась:
– И почему ты так решил?
Я снова разнервничался.
– Просто ты не похожа на человека, который стал бы прыгать между вытянутыми ногами, чтоб донести чашку кипятка и не разлить его по дороге.
Первым ответом была тишина. Голос моей спутницы, не замаскированный под человеческую речь. А потом Тоня рассмеялась. Что же это был за смех! Голос ее разбивался, дрожал горным камнепадом. Что-то неприятное, будто бы отчужденное и давным-давно замерзшее было в этом смехе, словно Тоня была роботом и смеялась механически. Смех ради смеха. Ради того, чтобы заполнить пропуск, в котором смех и должен быть.
– Возможно, ты и прав.
И не успел я ничего добавить, как она включила магнитолу и из колонок полилась песня на английском языке. Красивая, но непонятная. Я тоже музыку на английском любил, но никогда не смотрел даже ее перевода. Понимал только отдельные слова. А так, просто слушал и все, не вдаваясь в уточнения.
За окном пробегали машины, а мы летели мимо них, обливали пыльными брызгами. Стекла нагрелись настолько, что одно только прикосновение к ним обжигало.
Тоня слушала внимательно. Стучала пальцами по рулю, чуть кивала головой в такт. Наверное, если я бы сумел посмотреть ей в глаза, увидел бы, как в них крутиться воображаемое музыкальное видео.
Я вслушивался, пытался разобрать слова, но понял только парочку.
«Найти что ли перевод», – подумал я и включил «Shazam».
Тоня увидела. Взглянула на меня так презренно, словно я был раздавленным на дороге жуком.
– Это же классика уже. Неужели не знаешь этой песни?
Я погасил экран еще до того, как иконка поиска исчезла.
– Она о возвращении домой. – Сказала Тоня, а потом, словно нехотя, добавила: – К матери. О любви к матери, о прощении и о возвращении домой.
У меня внутри все вскипело от восторга. Она ответила! Ответила, хотя я, в общем-то, ее и не спрашивал.
– Ты говоришь по-английски? А помимо английского что-то знаешь?
– Что-то?
Колеса скользнули по темно-серому асфальту и завизжали, покрутились еще быстрее.
– Ну, чем интересуешься. Какие языки там знаешь, чем еще занимаешься, – пискнул я и вцепился в натянутый ремень безопасности, который натянул и, судя по всему, не зря. Меня прямо-таки вжало в кресло.
– Языков я знаю несколько.
Тоня свернула на «встречку», обогнала фуру, и резко перестроилась в нашу линию, чуть не врезавшись в другую машину. Но сделала это так мастерски и уверено, будто бы была настоящей гонщицей.
– Много какие понимаю, но говорю не на всех, – добавила она и переключила песню. Все тот же непонятный мужской голос, уже быстрее и зажигательнее, будто бы что-то выкрикивал, а не пел.
– Прикольно, – только и мог сказать я.
– А ты что знаешь? – в тон моему вопросу вдруг спросила Тоня.
– Ну… Я учил английский в школе…
– Учил?
– Учил.
– А выучил?
– Ну как сказать…
– Как есть.
– Ну так. Немного…
– Немного? Как можно выучить немного?
– Ну… Что-то понимаю, а что-то нет.
– Значит не выучил.
– Ну почему сразу не выучил?
– Потому что ты – совершенно заурядный и достаточно бестолковый парень, для которого любые, даже самые незначительные, усилия кажутся титаническими. Судя по твоим восхищениям, еще и ленивый. Поэтому ты и ничего не знаешь. И не нужно быть ясновидцем, чтобы это понять, – холодно изрекла она и вжала педаль газа почти в пол.
Навигатор с антирадаром вновь пискнул, предупреждая о чудовищном превышении скорости. Но Тоня не слышала его. Она, кажется, вообще не желала слушать никого на свете, кроме себя и надрывавшегося в колонках мужчины.
Я бы, наверное, должен был что-то ответить, но даже тихого писка протеста не вырвалось. Да кто она такая, чтобы обвинять меня в чем-то? Разве ж она меня знает?
Тоня решила зачем-то перестроиться в крайний ряд.
– Мы сейчас остановимся.
Я промолчал.
– На заправку, – добавила она.
– А зачем?
Тоня, которой, видимо, вконец наскучило со мной разговаривать, молча ткнула пальцем в панель часов. Черные прерывистые цифры на голубовато-сером фоне показывали три часа дня.
– И? – не понял я, а вот мой живот, напротив, протяжно заурчал.
– Ты сам ответил на свой вопрос, – сухо сказала Тоня.
Вдали показалась эмблема заправки. Мы обогнали еще пару машин и завернули на парковку, отчертив на дороге полукруг. Тоня припарковалась на пустом пятачке за заправкой, выключила машину и вышла, даже не позвав меня. Я схватил сумку с деньгами и вылетел за ней. Не хотелось голодать в одиночестве.
В кафе помимо нас двоих отдыхали еще трое мужчин, вкушавших гречку за столами у окон, а больше никого не было.
Со мной случилось что-то странное. Словно стоило мне пересечь границу жаркой улицы и угодить в прохладное помещение, а приятному аромату цивилизации, соблазнительному блеску упаковок с любимыми шоколадками и предчувствию отдыха окружить меня, как самолюбие тоже утихло. Мне вновь захотелось поговорить. И поговорить, желательно, с Тоней.
– Ну а как ты учила языки? Расскажи, раз уж такая умная. Что мне сделать, чтобы тоже их выучить?
– А не многовато ли вопросов для одного изречения?
Она сказала это так громко, что на голос ее обернулся один из дальнобойщиков. Что-то внутри меня екнуло, то ли нехорошее предчувствие тронуло, то ли снова самолюбие проснулось.
– Ну, я же просто хочу узнать тебя получше! – прошептал я, с опаской оглядываясь на мужчин.
Они нас давно заметили и смотрели на Тоню.
– А тебе это так нужно? Жить без этой информации не сможешь?
Тоня подошла к стенду с чипсами и взяла самую большую пачку каких-то рифленых и дорогущих, от каких у меня обычно была изжога, а потом ушла к стенду с энергетиками. Я собачкой следовал за ней, даже не обращая внимания на полки с такими желанными шоколадками. Отходить от Тони казалось необходимостью, а для кого больше, нее или меня, не знал.
– Ну, я просто хочу узнать тебя получше, что в этом плохого?
Тоня вздохнула. Опустила руку, которая уже почти достала холодную банку с язычком пламени, стоявшую на последней полке. Я только тогда заметил, что она была очень высокой, даже выше меня. А я, кстати, был не таким уж и клопом.
– В этом не было бы ничего плохого, если бы в этом был хоть какой-то смысл.
– А почему ты думаешь, что нет какого-то там смысла? Мы же можем просто общаться, пока едем. Хотя бы как знакомые. Это ведь два или три дня. Зачем ехать в тишине?
– Но ведь ты едешь не один. Я не запрещаю тебе общаться. Звони друзьям, семье, девушке, смотря кто у тебя есть, – ответила она и взяла с верхней полки энергетик.
– Так ты же рядом сидишь. Может, нам пообщаться друг с другом?
– Может быть, я не хочу с тобой общаться. Ты не способен на аналогии?
В тот момент, такой горький и обидный, я смотрел на Тоню и не мог отвернуться. В раздражении, на грани ярости она была прекрасна.
– Ладно, прости. Не буду приставать. Пойду, куплю чего-нибудь, а ты тут гуляй, наслаждайся. Не буду мешать.
Я направился к стойке с нормальной едой, где меня уже ждала работница здешнего общепита, а Тоня пошла к кассе, даже не взглянув на меня. Она оплатила чипсы и энергетик, взяла еще две красные пачки сигарет, и снова скрылась в рядах.
Я с грустью следил за ее перемещениями и понимал, что, наверное, не выйдет у нас никакого диалога.
Я расплатился, забрал еду и ушел в самый дальний угол. Помнил, что Тоня всегда выбирала именно это место. Девушка все еще стояла у кассы и что-то покупала. А я не начинал есть.
Я уже задумался о чем-то отвлеченном, как вдруг заметил странное шевеление сбоку. То были дальнобойщики, от которых, конечно, нельзя было ожидать ничего хорошего.
Амбалы сидели от меня достаточно далеко, но к кассе находились куда ближе. И один из них, лица которого я почти не мог рассмотреть как бы ни старался, нагло повернулся к Тоне и что-то говорил своим друзьям, кивая в ее сторону. Но расслышать, что именно, я не мог из-за музыки.
Я достал телефон и написал маме, что сидел и ел. То же продублировал и папе. А Костику написал, что мы остановились на заправке, а разговор с Тоней не клеился. Друг ответил быстро – прислал мне ссылку на видео какого-то мастера «пикапа». Шутка не удалась, легче не стало.
– Хорошее место, светло и тихо, – вдруг раздалось рядом, и я поспешил отложить телефон.
Тоня уселась напротив и разложила покупки на столе: две жвачки, две пачки сигарет, зажигалку, пакет чипсов, энергетик, шоколадный батончик и кофе в металлической банке.
– У тебя не будет несварения или кариеса после этого? – кисло пошутил я, уж и не надеясь на ответ.
Но Тоня почти тепло хмыкнула, с тихим хрустом открыла шоколадку, откусила кусочек и ответила:
– Вряд ли на искусственных зубах может появиться кариес.
Я опустил ложку в тарелку с супом и с удивлением на нее посмотрел.
– У тебя что, все зубы искусственные?
– Мой старый знакомый говорил, что истинная красота заключается в безупречной искусственности.
– Как-то странно звучит. С чего это он так решил?
– Он редко ошибался. – Тоня с противным пшиком открыла банку кофе и сделала первый глоток и прошипела: – Что же за дерьмо этот кофе из банки…
– А тогда зачем ты его купила?
– Другого нет.
– А в автомате разве нет?
– Там бо′льшее дерьмо. Лучше довольствоваться меньшим…
Мы молча ели. Тоня, меланхолично рассматривая пейзаж за окном, пила кофе, а я отправлял в рот ложку за ложкой и поглядывал на мужчин, сидевших неподалеку и все еще посматривавших в нашу сторону.
– Не пялься на них, а то подумают, что ты в них заинтересован, – сказала Тоня.
– Я просто слежу.
– А выглядишь для них заинтересованным.
– Я в них точно не заинтересован!
– А они в тебе точно могут быть. Дороги дальние, одинокие…
Я так резко отвернулся, что, наверное, только счастливая случайность уберегла мою шею от рокового хруста.
Под конец обеда я даже успокоился. Все, казалось, в порядке. Я ел, Тоня жевала батончик, а машины по трассе летели по своим делам. Солнце все также разводило краски в небе, а что не сдерживали перистые облака, каплями стекало вниз, превращая все вокруг в огромную картину, дальний план которой ленивый художник совсем не желал прорисовывать. Красиво, душно и жарко, но ничего необычного.
И вдруг мужчины поднялись со своих мест. Тучные, в белых майках, кто-то даже лысый, кто-то в черных рисунках на руках. Неприятные и жуткие глыбы, которые о чем-то переговаривались и уже бессовестно смотрели в нашу сторону.
«Интересно, почему раньше все дальнобойщики, которые мне встречались, были нормальные, а эти какие-то мерзкие?» – подумалось мне.
– Они на нас опять таращатся, Тонь, – шепнул я.
– Пусть смотрят. Пока особи не подходят – опасности не представляют, – Пожала она плечами и, закончив с кофе, с громким пшиком открыла уже энергетик. Она говорила это таким тоном, словно вела передачу «В мире животных» и рассказывала о выводке орангутангов.
А амбалы и в самом деле продолжали смотреть. Один из них, видимо, самый матерый дальнобойщик подпихнул другого толстенной рукой, похожей формой и цветом на ржавую канализационную трубу.
И он вдруг, не услышав моих безмолвных молитв, направился к нам. Я обхватил рукой стакан сока, а вторую сжал в кулак и спрятал.
В такие моменты я почему-то чувствовал себя клопом.
Дальнобойщик почти подлетел: ноги, накаченные и загорелые, быстро донесли тело до нашего столика. Когда он оказался рядом, я сразу почувствовал запах ядреного дезодоранта, не перекрывшего вонь впитавшегося за время долгой поездки пота.
– Здравствуйте. Не хотите познакомиться? – протяжно произнес дальнобойщик.
Он был как высокий поджаренный поросенок. Одна рука загорела до цвета горького шоколада, а вторая осталась белой. На майке темнело пятнышко, размазанное сухой салфеткой и покрытое катышками. Лысину прикрывала серая, совсем новая, кепка.
– Не хотим, – ответила Тоня холодно, еще более обжигающе, чем отвечала мне. И даже не посмотрела на мужчину.
– Почему вы ездите в одиночестве? На дорогах много всяких мразей, – не унимался дальнобойщик и уже по-хозяйски поставил руку, покрытую мозолями, на наш столик.
– И вы, разумеется, не один из них, – сказала Тоня.
Он усмехнулся. Я сжал стакан сильнее.
– Я такие же сигареты курю, – сказал мужчина, оглядев наш столик. – Могу угостить. У меня лежат. Я, кстати, Игорь.
