Мы видим, что весь восемнадцатый век русской культуры, кажущийся нам подражательным и неорганическим, совершенно не болеет религиозными вопросами. Строят университеты, открывают академию, пишут о пользе стекла, изучают Европу, подражают ей, имеют царей строго германского корня и солдатские мундиры прусского образца, и двор, пышностью превосходящий Версаль, и нравы дореволюционной Франции, и быстрый рост внешнего величия, и Ломоносова, и Фонвизина, – но нет и не слышно нигде ни одного слова, перебрасывающего мост между светской и церковной культурой.
А в это же время в лесах скрываются раскольники – ревнители старой веры, в это время в глухих монастырях спасаются подвижники, – духовное дело спасения душ и умножения стада Христова идет где-то под спудом, в малой связи со Святейшим правительствующим синодом и всей внешней пышной декорацией церкви, необходимой для официальных молебнов о «Благочестивейшем, Самодержавнейшем», а еще более необходимой, чтобы, по примеру Византии, миропомазанием сообщать «Благочестивейшему, Самодержавнейшему» не только мощь мирского владыки, но и величие Господнего избрания.
Так совершился величайший и трагичнейший раскол единого лика русской культуры.
Кто может себе реально представить сейчас, что св. Серафим Саровский и Пушкин были современниками? Разве нам не кажется – да по существу это было так, – что они жили на различных планетах?
Святой Серафим Саровский, Оптина пустынь и многое-многое другое – нить духовной культуры не рвется, противостоит синодской политике, внутренне преодолевает ее. Под спудом светит церковный светильник. Весь этот свет его целиком принадлежит единой русской культуре, но пути к встрече между двумя ее руслами заказаны.
Человечество же, чисто человеческое творчество идет иным путем – путем безбожным.
От человеческого творчества церковь отгорожена всеми своими официальными и омертвевшими, или не бывшими никогда живыми (как Синод), оболочками.
Человечеству дано только создавать утопии или заражаться чужими утопиями; крылатую, гипертрофическую часть их воспринимать как некий суррогат религии.
Почти все истинно творческие мысли русской интеллигенции были такими суррогатами религии или же глухой и безнадежной жаждой этого религиозного начала.
Русская интеллигенция ухитрилась из самого трезвого, пресного и тупого учения, из самой бескрылой утопии – марксизма – создать повод для чисто религиозных переживаний и для религиозного мученичества.
Конечно, в истории девятнадцатого века колоссальное значение имеют и те создатели русской культуры, которые провидели какое-то неизбежное ее единство, которые, будучи подлинными гениями человеческой мысли, соединяли себя с церковной святыней.
Ведь по существу не только такие христиане, как Киреевский, Хомяков, Самарин, Достоевский, Соловьев и более поздние, но и позитивист Герцен в равной степени определяют собой русскую культуру.
И поскольку несинтезированный облик Герцена задыхался от этой невозможности синтетически обосновать и оправдать пути человеческие, постольку же, в равной мере, обретший для себя лично синтез Богочеловечества, Достоевский был фигурою подлинно трагичной, потому что индивидуальный синтез не мог покрыть пропасти раскола, а только вечно разрывал человека между двумя берегами.
От этого все, кто был лично синтетичен, кто постигал тайну воплощения Богочеловечества, оказались лишь отдаленными пророками новой эры и для своего времени звучали неполновесно. Их современники воспринимали их всегда ущербленно, прощая им за их гениальность или талант одни – пребывание на берегу духовной культуры, другие – причастность культуре светской.
Таким образом, может быть, не столь органично, как в Европе, не столь закономерно и постепенно, но по существу с большими болезненными осложнениями, с большими моральными тупиками было у нас в России распято Богочеловечество. Единый лик оказался расколот. Два мира жили рядом, не соприкасаясь.
???
Наконец, итог. Сегодняшний день. Большевизм…
У русского большевизма есть определенный и точный мистический лик.
Только угадав и изучив его, только поняв мистические предпосылки коммунистической власти в России, можно определенно говорить о том, куда она пытается вести русскую культуру и что может ей быть противопоставлено.
Итак, эта новая власть, имеющая свою определенную культурную программу, возникла в период, когда точно обозначились два тупика.
Тупик официальной церкви, эмпирически перерождающейся в оболочки, под спудом таящей не просвечивающую миру истину, дошедшей в своем унижении и ущерблении до епископа Варнавы и Распутина[34 - Григорий Распутин (1869–1916), крестьянин Тобольской губернии, приобретший репутацию «старца» и целителя и ставший близким к семье Николая II. Случай с епископом Варнавой (Накропиным) (1859–1924) стал одним из ярких примеров влияния, оказываемого Распутиным на Синод. В 1916 г. Варнава, тогда епископ Тобольский, возбудил пред Синодом ходатайство о прославлении бывшего митрополита Тобольского Иоанна (Максимовича) в лике святых. Не дождавшись ответа, поминал Иоанна как святого, что повлекло разбирательство дела в Синоде, где еп. Варнава, заручившись поддержкой Распутина, резко и непочтительно разговаривал с обер-прокурором А. Д. Самариным. Синод постановил уволить еп. Варнаву от управления епархией, однако Николай II по внушению Распутина отказался утвердить постановление Синода, в результате чего обер-прокурор А. Д. Самарин вынужден был подать в отставку.].
А с другой стороны, человеческая активность, взвинченная утопизмом, жаждущая религиозного оправдания своим деяниям, имеющая лишь суррогат религий в гипертрофированной крылатости утопий, также была заведена в тупик.
Богочеловечество было безнадежно предано.
И можно только в свете сегодняшнего дня благословить русский девятнадцатый век за то, что он порознь не предал ни Божественного начала, ни человеческого.
Где-то на дне церковного ковчега блюлась неприкосновенная полнота Божественной истины. А на своих безбожных путях человечество обосновывалось и утверждало свою человеческую свободу, свободу творческой индивидуальности, свободу человеческого лица.
В свете сегодняшнего дня это утверждение звучит как благословение девятнадцатому веку.
Итак, «великий октябрь». Гибель старого мира.
Воистину гибель, поскольку задание октября может быть воплощено, а воплощение может быть окончательным.
Мистический лик большевизма характеризуется не тем, что он безбожен.
Безбожным по существу был весь гуманизм. Начиная с конца Средних веков, на Западе мы имеем безбожную светскую культуру, так удачно и плодотворно привитую России Петром.
Все человеческие утопии последнего времени, заражавшие собой Россию, почти все человеческое творчество было безбожно, было вне Бога.
Не это характеризует большевизм.
Основное в нем, что он противобожен.
Впервые не игнорируют Бога, а идут против Бога. Впервые противобожие проповедуется с пламенным пафосом.
Впервые «нечто» противопоставляет себя Богу.
Это противобожие – один из мистических китов коммунистической культуры.
Собственно, всем это известно. Необходимо только учесть, что все делают известную ошибку, говоря не о противобожии, а лишь о безбожии коммунизма.
Когда говорят о безбожии, то связывают коммунизм со всем гуманистическим периодом человеческой культуры, делают его как бы кульминационным пунктом гуманизма, доведенного до абсурда.
А в этом заключено уже самое значительное непонимание мистического лика коммунизма.
Борясь всеми средствами против Божественного начала, коммунизм с не меньшей пламенностью борется против человеческого начала.
Коммунизм – столько же отрицание церкви, сколько и отрицание гуманизма.
Все ценности, добытые гуманизмом, все утверждения человеческого творчества, вся завоеванная свобода личности, раскрепощаемый труд, свобода совести, общественное мнение, идея народоправства, – все решительно, что является достижением гуманистического периода, все в одинаковой степени попирается коммунизмом.
Свободная человеческая личность заменяется дисциплинированной машиной. Свобода совести заменена общеобязательной общественно-философской доктриной. Борьба за свободный труд запрещена, и фабрика стала казармой. Никакой вид творчества не может протекать свободно, если он не имеет на себе печати коммунистического творчества. Идея народоправства заменена принудительной диктатурой.
И штамп этот имеет символом своим полное отрицание свободного человеческого творчества.
Итак. Религия попирается. Божественное начало загнано в катакомбы. Наряду с этим и человеческое начало в той же мере и в той же степени должно идти в катакомбы.
На советских Соловках живут рядом монахи и революционеры. Советские наганы расстреливают одинаково епископов и социалистов.
Второй мистический кит большевизма – это его антигуманизм
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера: