Волкодав

О чём ты споёшь нам, струна золотая?..

У каторжников, годами работавших под землёй, никаких струн не было и в помине. Но струнам полагалось быть, и притом золотым, а иначе и петь незачем.

О чём ты споёшь нам, струна золотая?..
Здесь камень холодный безгласен и слеп.
Здесь вечная ночь, а зари не бывает.
Здесь тщетной надежды прижизненный склеп…

Венн произносил про себя старинные слова, послужившие отходной молитвой сотням людей. В Самоцветных горах живые обитали в могиле, а мёртвые, наоборот, уходили на свет. Только мёртвые. И он, Волкодав. Единственный. Чёрный мрак штолен и косматое сизое солнце, повисшее перед самым входом в пещеру…

В рудничном отвале твой путь оборвётся,
Где мёртвые смотрят последние сны,
И горное солнце, холодное солнце
В слепые глаза поглядит с вышины…

Он вырвался, но от себя ведь не уйдёшь. У того, кто семь лет пел Песнь Отчаяния и Песнь Смерти, душа смерзается ледяным комом. Может, бывают среди людей и такие, кто даже оттуда сумел бы вынести в сердце радость и доброту. Но к Волкодаву это не относилось. Ещё четыре года после тех семи он сам истреблял в себе человека. Он должен был стать воином. Убить Людоеда. И умереть. Всё. Сколько ни вразумляла, сколько ни отогревала его Мать Кендарат, ничего у неё так и не получилось. Теперь… А теперь, наверное, было слишком поздно.

Его очередь нести стражу наступала после полуночи, когда всего больше хочется спать. Волкодав не ложился. Весенняя ночь была прозрачна и светла для его глаз, привыкших к подземному мраку. Сначала он как следует освоился с луком, оттянув тетиву до правого уха сперва четырьмя пальцами, затем тремя и наконец двумя. Лук, сработанный из берёзы, можжевельника и лосиных жил, был отменно силён. Его рога так и выгибались вперёд, если снять тетиву. Волкодав поставил на травяном взгорке несколько прутьев и хорошенько пристрелял лук. Теперь, случись бой, на него и впрямь можно будет положиться. Спрятав лук, он занялся топором – тем, у которого было короткое топорище. Когда, подброшенный, он начал уверенно возвращаться рукоятью в ладонь, Волкодав несколько раз метнул его в обрубки прутьев, торчавшие из травы. Авдика долго следил за ним, приподнявшись на локте. Волкодаву было всё равно.

Он не слишком удивился, увидев своим напарником Аптахара. Ясное дело, у Фителы не было никаких оснований вот так прямо сразу доверять новому, только сегодня нанятому охраннику. Да ещё венну. С веннами сегваны ладили далеко не всегда.

– Не люблю вашего племени! – ворчливо заявил ему Аптахар. – Вы, венны, мне должок задолжали!

Волкодав усмехнулся про себя. У него дома считали верхом неприличия усомниться в человеке, с которым случилось разделить кров и еду. Хлеб свят. Вкусившие от одного хлеба – родня. Чем иногда кончалась такая доверчивость, Волкодав тоже отлично знал. Он не собирался рассказывать Аптахару о том, как сам когда-то относился к сегванам.

– Ну и девка у тебя, – обойдя с ним несколько раз кругом телег, проговорил Аптахар. – Хороша!

– Может, и хороша, – сказал Волкодав.

– Что-то я не видел, чтобы ты с ней миловался, – продолжал Аптахар. – Слушай, венн, а не уступишь для сына? Глянулась моему Авдике, прямо сил нет. Уж мы бы тебя не обидели. Два коня серебром. Идёт?

– Она не рабыня, чтобы я её продавал, а ты покупал, – спокойно сказал Волкодав. – Она сама знает, с кем ей миловаться. – Он не стал упоминать об очень нехорошей смерти человека, посягнувшего на Ниилит. – Твой сын будет славным воином, – добавил он, подумав. – Он попросил меня объяснить приём, которым я его повалил.

Аптахар не без гордости разгладил пальцем усы.

– Вот он тебя им и скрутит, когда станете бодаться из-за девчонки.

– Быть может, – сказал Волкодав, – после этого он попросит меня объяснить ему ещё какой-нибудь приём.

Аптахар сначала нахмурился, потом собрался захохотать, но вовремя сообразил, что переполошит весь отряд, и ограничился широченной улыбкой и добродушным тычком, пришедшимся Волкодаву как раз в незажившие рёбра.

Когда Аптахар разбудил двоих на смену, Волкодав к своему пологу не пошёл. Он улёгся возле потухшего костра, прижался больным боком к земле и закрыл глаза. Он уже засыпал, когда его плечо тронула маленькая рука. Ниилит стояла подле него на коленях.

– Господин, – прошептала она. – Пойдём, господин!

Волкодав молча смотрел на неё и не шевелился. Ниилит потянула его за руку:

– Тилорн очень просит, чтобы ты простил его, господин…

У меня тоже имя есть, подумал Волкодав. Вслух же сказал:

– Я не знаю, о каком Тилорне ты говоришь.

Ниилит всхлипнула, прижалась лицом к его ладони и принялась твердить, дрожа и задыхаясь от слёз:

– Господин… нам холодно без тебя, господин…

Пришлось-таки Волкодаву подняться и, превозмогая себя, пойти с ней. Хорошо хоть, у Тилорна хватило ума больше не заговаривать с ним. Наверное, понял, что уже всё сказал. Он лишь тоскливо вздохнул, когда Волкодав забрался на своё место и повернулся к нему спиной, постаравшись не прикоснуться ни плечом, ни коленом.

Розовый отблеск зари медленно полз по северному краю небес. Нелетучий Мыш сидел на телеге, на самом верхнем тюке. Раскрывая крылья, он поворачивался туда-сюда и негромко щебетал, а потом настораживал уши – не послышится ли ответ. Он знал, что неподалёку в лесу гнездились его сородичи, и неуверенно ждал – не слетит ли подруга?..

Утром Волкодав подошёл к Аптахару, неся Нелетучего Мыша на запястье.

– В чём дело? – сердито буркнул Аптахар. Близко знавшие его шутили, что по утрам к нему лучше не обращаться: Аптахар, мол, гуляет всю ночь, зато потом просыпается к полудню.

– Он беспокоится, – сказал Волкодав. Действительно, чёрный зверёк непоседливо переступал по руке, озирался по сторонам и то и дело шипел, разворачивая крылья.

– Ну и что? – раздражённо спросил Аптахар.

– К нему прилетали дикие мыши, – объяснил Волкодав. – Похоже, они видели кого-то в лесу.

– Наденем кольчуги? – предложил подошедший Авдика, и Волкодав подумал про себя, что юноша, верно, не прочь был с ним подружиться. Не иначе, ради Ниилит. А может, ради кан-киро.

– Иди на своё место, венн! – приказал Аптахар. Он вовсе не был намерен прислушиваться к новичку только из-за того, что им случилось вместе стоять на страже. Волкодав пожал плечами и отошёл. Однако успел услышать, как Фитела, усаживаясь на коня, заметил:

– Если припоминаешь, Аптахар, я плачу тебе за доставленный в целости груз, а не за то, чтобы сберегались кольчуги.

Некоторое время Аптахар, багровея, молча наматывал на палец длинный полуседой ус. Потом возвысил голос:

– Надеть брони!

Невысокая мохноногая лошадка мерно рысила у колеса телеги. Вот только ехал Волкодав не так, как вчера: не с той стороны повозки, где помещался Тилорн, а с противоположной. Лесное солнце вновь скользило по лицу учёного, но тот больше не ловил его глазами, радуясь возвращению света, и не изводил Волкодава вопросами, разузнавая о местах, которые они проезжали, и о том, кто как живёт-может в здешних лесах… Ниилит держала вожжи, тоже совсем как накануне, но саккаремских песенок не мурлыкала. Волкодав смотрел на жёсткую, жилистую травку, которой заросли неглубокие дорожные колеи, и пробовал убедить себя, что был не прав.

Окажись здесь Мать Кендарат, вот ведь всыпала бы непутёвому…

В самом деле, откуда мог знать Тилорн, что его слова были худшим оскорблением для мужчины из рода Серого Пса? Что веннская Правда велела мерзкому насильнику измерить шагами собственные кишки? Что тот, кого облыжно винили в кощунстве над женщиной, не брал в отплату ни золота, ни серебра – только жизнь?..

Тилорн говорил по-веннски без запинки, чуть не лучше самого Волкодава. Значит, знал. Должен был знать. Но если знал, тогда почему?.. За что?.. И как он испугался, когда смекнул, что сморозил не то. Так притворяться нельзя. Или всё-таки можно?..

И не поквитаешься с ним, с калекой, иначе станет вовсе незачем жить. Волкодав продолжал мыть и кормить его и нёс, когда требовалось, за куст или дерево. В конце концов, без Тилорна он бы так и не вышел из подземелий сгоревшего замка. И, что гораздо важнее, навряд ли отыскал бы Людоеда. Таких долгов венны тоже не забывали.

Волкодав хорошо знал, что такое оскорбление и месть, что такое долг крови. Но вот обида… Обидеть может только друг. Обида – это когда тебя насмерть ранит кто-то, к кому ты успел привязаться…

Подобного с ним ещё не бывало.

День стоял жаркий и душный: охранники парились в бронях и шлемах, надетых на меховые подшлемники, и на все лады поддразнивали Волкодава. По их дружному мнению, он испугался тени, и добро бы ещё своей, а то – мышиной. Он знал, что нужно было отшучиваться. Справный воин никогда не осердится на чепуху, разве что срежет зубоскала ответной насмешкой на потеху товарищам. Но этой премудрости Волкодав так и не обучился. Поэтому он молчал.

Две густые ели начали падать одновременно: одна впереди повозок, другая – чуть позади. И сразу полетели стрелы – почти в упор, с обеих сторон.