Артерия

1

В аудитории тихо. Организатор включает диктор. Лекция идет на китайском языке. На экране текут слова на двух языках. В этой школе всего два языка. По залу прошелся тихий рокот щелканья ручек и открытия тетрадей. Дверь глухо захлопывается и в мгновение по тетрадям запрыгали строчки, нечитаемые закорючки, невнятные предложения, и совершенно бессмысленные мысли. У меня все растворилось, уже когда я услышала тему. Я написала лишь заглавие на русском и демонстративно положила рядом с собой ручку, закидывая лодыжку на колено. На часах было без двадцати десять. Рань такая. Все писали усердно, уткнувшись носами в тетради и сложившись вдвое, что-то почти истерично вырисовывая в тетрадях, чуть ли не процарапывая бумагу. За решётчатым окном плясали капли по стеклу. Меня всегда мучал вопрос: они ставят решетки, чтобы мы не сбежали и не умерли на первом километре от школы или чтобы на нас не напали? Наш директор – личность неоднозначная, поэтому с каждым днем вопрос мучал меня все больше.

По звонку все сложили тетради по естествознанию на стол в неаккуратную, звездообразную стопку, вот-вот намеривающую упасть и рассыпаться.

Школа была каменной, но точно не средневековой, хотя кто знает этих китайцев, и деревянные обрамления с красивым орнаментом редких цветов и китайского дракона с набором неизвестных символов мало чем скрашивал унылое настроение здания.

Туманные размышления. Здесь нет правил и законов – мир стал жертвой людских глупостей и жажды крови, именно поэтому сейчас мы учимся бить и убивать с одного удара, ища успокоение и новую надежду в альтернативных вселенных, будь они прокляты, и весь этот век технологий, который и привел нас к постапокалипсису. Хотя кто-то будет возражать, что к этому привело использованное в ходе войны химическое оружие… но не оно ли это было? Люди слишком глупы, чтобы понимать обычных истин. Все, как и завещал Брэдбери: нас убьет не метеорит, не динозавры (хотя до сих пор не исключаю этого факта), а ошибки людей и их тщеславие. Можно с победительским лицом в костюме заключенного хлопнуть в ладоши и развести руками.

Я родилась в 2048 году. Тогда уже мы не знали, что такое гаджеты. Только некоторое время спустя мы узнали, что такое запретный плод. Людей в качестве учителей не использовали почти совсем, везде были роботы и четкая правильная программа, за отклонение от нормы могли выгнать на улицу, а это верная смерть. С тех пор, как по улицам гуляют полусгнившие, нафаршированные химическими веществами, формулы которых в строжайшем секрете, существа, когда-то бывшие людьми, а удары о железные прутья и штыки мягкой плотью и дикие вопли слышны по ночам… короче, крепость мы не покидаем. Никогда. Желания особо нет. Что делает школа? Обеспечивает защиту; готовит к жизни, а это либо путь истребителя, либо программист, который будет настраивать, и открывать окна с вселенными для таких же детей, которые через несколько лет будут заниматься тем же; выращивает детей такими, какими они выживут – все строго по правилам, не нравится – иди, гуляй, все знают свое дело и то, что будет за невыполнение, а это самое страшное. Ослушаться старшего – страшенный грех, этому нас учат с рождения, но, честно говоря, когда дети подрастают, им надоедает жить по указаниям взрослых. Все равно они редко им перечат.

Ученики разделились на небольшие группировки, у некоторых были товарищи, иногда друзья, кстати, от страсти общения тут тоже всех отучали, потому что когда надо будет убить кого-то быстро, времени на жалость не будет, эти твари научились действовать быстро, молниеносно, и истребитель должен быть всегда быстрее. То, как жили дети, особо никого не интересовало, нас обеспечивали всем, что было нужно, но по головке не гладили. Жаловаться на что-то было глупо, и даже нагло. В мире нет людей, а мы просто отсиживаемся в крепости, чтобы потом убить их всех.

– Я слышал, что парламент собрал лучшие гены отличившихся учеников и начал выращивание плодов искусственно, – сказал однажды Влад.

– А я слышала, что зомби научились откладывать яйца и теперь плодятся как жуки, – на полном серьезе ответила с расстройством в голосе Лера.

Больше никто не заговаривал еще долго. Мы все собирались в мир в качестве истребителя, и уже перешли на курс.

– Эти книжки слишком странные, – выхватывая чтиво в яркой обложке из рук Леры, ядовито проговорил Илья, раскрывая книгу шире.

– Не тебе решать, что мне читать, – с диковатым акцентом буркнула она.

Он прочитал несколько страниц и отдал ей. Повернулся к Владу.

– Ты знаешь, что такое половое созревание?

Влад подумал, прожигая взглядом потолок.

– Нет.

– Тогда зачем об этом писать в книге?

– А о чем книга?

– О подростках, судя по всему.

Влад сдвинул брови.

– Вам действительно стоит пересмотреть то, что вы читаете.

Я сидела на подоконнике и ела рыбные консервы.

– Читай Достоевского, бессмертная классика. Четко и по делу.

Лера сквасилась.

– Там все слишком строго, а мне этой строгости и тут хватает.

– «Мертвый дом» не нравится? – посмеялся Влад.

– Не то чтобы не нравится… серьезные книги, я еще не готова такое читать.

– Но это ведь тоже не вариант, – кивнул на цветную книгу Илья.

– Не вариант, – согласилась она, – но заниматься же чем-то надо.

– Идти и истреблять людей.

– Четыре года осталось, терпение, – ответила я.

Он мечтательно заложил руки за голову, и долго так лежал, кусая внутреннюю сторону щеки.

– А представьте, попадем мы в Тяньцзинь, отправимся в китайское отделение, а еще лучше – русское, будем носить черно-красную, а потом и сине-белую форму, будем есть настоящее свежее мясо, пить какие-нибудь травы по утрам – эстетика! Будем ходить на работу, заполнять отчеты, – он окинул незаинтересованные лица по комнате горящим взглядом, и продолжил фантазировать. – Я удивлюсь, если так не случится, – заключил Илья.

– Всякое может быть. Там очень жесткий отбор.

– Но ученики же всегда проходят?

Я пожала плечами.

– Похоже. Подготовка нормальная. Но вступительные экзамены же есть.

– А их можно не сдать?

– Запросто. Там реальные жизненные ситуации и ограниченное время, берут не по уровню знаний, а по тому, как ты готов к жизни и насколько ты человек.

До лета оставалась всего неделя. Эти три месяца нас не ждало ничего хорошего, летом всегда проходила практика, учеников, достигших нужного возраста, отдавали более опытному напарнику и они проходили настоящий экзамен, оставаясь на несколько коротких семестров за стенами крепости. Это было опасно и страшно, и возвращались с экзамена не все.

Наш инструктор год работал в истребительском центре и уже был чуть ли не главнокомандующим целым отрядом, не знаю, может, от этого в Илье столько уверенности в том, что мы там сможем работать. Виктор был молодым, поэтому мы не тратили время на «офицер Павлов» и звали его по имени.

– На что ты готова, чтобы доказать человеку, что он не прав? – нависая и впечатывая тяжелой подошвой ботинка, в очередной раз, когда мне прилетело снарядом, спросил он. Я знала, что на меня пялится Илья, я всегда знала, когда он на меня смотрит.

– На то, чтобы сломать ему ногу, – ответила я сквозь рычание, рывков вырвавшееся из груди, и легким заломом выбила его ногу.

Мне смотрели в спину. Илья так и стоял, вытирая от крови руки, потом двинулся за мной.

– Надо перестать так к нему относиться.

Я подняла на него глаза. Он стоял с сострадающим лицом, перестав вытирать руки и замерши в ожидание моего ответа. Я молчала.

– Я его ненавижу.

– Нам с ним еще три месяца работать.

– Мне все равно, я могу сменить курс.

– Нет, не можешь, ты и оттуда уйти захочешь. Доведи все нормально до конца и окончи курс с отметкой в аттестате.

– Я не за отметкой сюда хожу.

– Значит, иди, и дерись. В городе лучше не будет.

Небо было мрачным и злым. От кровяной реки несло грязью и токсинами. Было странно думать о том, кто сбрасывал их туда и при каких обстоятельствах, с этим сейчас разбирались директора школы, их всерьез разволновал этот вопрос. Кровяная река образовалась относительно недавно и текла через весь Китай, теряясь в океане. Она состояла из бесконечной крови, без того полной запретной химии, токсинов, отходов, даже из процента нефти, хотя нефть сейчас была ценнее газа. Люди научились правильно использовать ископаемые, учитывая то, что природа начала приспосабливаться, и стволы деревьев перестали поддаваться обычным орудиям.

Когда всех по времени уже отзывали в расположение, где мы проводили свободное время, я вдруг заметила, что не хватает одного из моих одногруппников. Желанием общаться с кем-то кроме друзей я никогда не горела, но во мне заговорила какая-то человечность, да и к тому же я знала, где он может быть.

– Кирилл, – позвала я его и он оглянулся. Он сидел на берегу кровавой реки, почти касаясь темно-бардовой жидкости носками обуви. – Пойдем, тут делать нечего.

Он мельком и с подозрением глянул на топор, который я держала в руках.

– Почему нельзя драться нормальными общепринятыми оружиями, а постоянно выбирать что-то неординарное?

Я села рядом с ним.

– Потому что я дерусь не для светлого будущего, – за горизонтом сгущались плотные грозовые тучи, омрачая и заставляя волноваться жидкое месиво многочисленных страданий, смертей, и отчаяния. Большого отчаяния. – У нас слишком безвыходная ситуация, выбора особо нет.

– Что ты имеешь ввиду?

Я вздохнула.

– Ну, убьем мы этих тварей, и что дальше? Земля от этого не восстановится полностью. И так уже всем давно понятно, что проблема не в них и за этим кто-то стоит. Взять хотя бы токсины – откуда они берутся?

– Ну, люди хорошо в свое время планету испоганили.

– Но не настолько, что из этого сложилась река длиною в континент. Мы не одни на планете, это очевидно. И убивать надо не плодящихся монстров, а людей. Люди все разрушили, люди за это и поплатятся.

– Думаешь, если мы избавимся от разумных существ, избавимся и от остальных проблем?

– Вполне возможно. Это одна из самых явных проблем.

– Люди?

– Они самые.

Он нервно усмехнулся и положил голову на колени.

– Это все так печально, – подавлено и тихо сказал он, обращаясь будто бы не ко мне, а к реке, – с каждым днем я все больше чувствую, что у нас ничего не получится и что все безнадежно. Мы не выберемся. Мы лишь будем бить монстров, пока сами такими же не станем. Мы не встанем с колен, никогда.

Я ничего не ответила. Потому что он был прав. Я боялась предложить ему убить его, потому что он мог дать положительный ответ. Очень боялась. А он боялся спросить, хотя был готов умереть.

– Ты готов закончить все вот так?

– Да. Мне не интересно, что будет дальше, я не хочу смотреть, как умирают мои друзья.

– Поэтому ты пришел сюда?

– Я думал, что утону быстро, и ничего не почувствую.

– Нет, это глупая болезненная смерть.

Я встала за ним, доставая учебный пистолет и наводя ему на затылок.

– А ты сможешь? – с большими глазами повернулся он.

– Если я буду знать, что тебе так будет легче, то да.

Он взял мою протянутую руку и упер дуло себе в жесткие волосы, смотря посеревшими, но невероятно чистыми и усталыми глазами мне в глаза. Он не боялся, и не хотел другого, он шел к этому.

– Пусть это будет суицидом, – сказал Кирилл.

– Я все равно буду убивать людей, мне уже ничего не страшно.

– Не будь такой уверенной. Тебе не дадут. Мир обречен.

– На страдания? – у меня дрогнул голос.

– Нет, на больное существование, – сказал он, и, почему-то, улыбнулся. Я дрожаще выстрелила. Думаю, у меня дрогнула и не выдержала рука. Мне было слишком тяжело.

По черным волосам вниз скользнула почти незаметная струйка темной крови, спускаясь по скуле, увлекая за собой более явный плотный поток жидкости. Я не стала с ним долго мешкать и, взяв себя в руки почти сразу, выбросила тело в реку, не смотря и не провожая взглядом.

– Ира, – мне на кровать кинули пакет с сухарями. Кормили тут довольно неплохо. Единственный плюс практики, кроме самой практики. – Что-то случилось? – спросила Лера. – Тебя долго не было, мы не пошли тебя искать.

Я долго молчала, смотря в потолок и заложив руки за голову.

– Ты готова стать предателем, если понадобится? – спросила я.

– Я буду смотреть по обстоятельствам. А что? Ты решила пойти против всех?

– Нет. Я только что убила Савчука, мы разговаривали о том, что все безнадежно и убивать надо людей.

– Я более чем уверена, что ты с этого начала.

– Да. Но…

– Ты его убила? По-настоящему?

– А можно по театральному?

– Нет, не знаю. Он сам этого хотел?

– Да, у него была последняя стадия безысходности.

– Странно, все так плохо?

– Он просто понял, что все бессмысленно.

– Как он это понял?

– Не знаю, просто понял.

– Ты убила его только потому, что он не захотел разобраться в своих мыслях? Ира, все тут давно знают, что ни школа, ни центр, нас ни к чему не приведет. Все и так безнадежно и потеряно, люди просто не хотят мириться со своим существованием и такой судьбой, и находят выход. Они пытаются найти свет. Апокалипсис только начался, все самое безысходное и бессмысленное впереди. То, что один морально убитый подросток не смог договориться со своими мыслями не значит, что весь мир теперь падет. Кстати, говорят, после первого убийства должно стать легче, – бросила она совершенно спокойным тоном на выходе.

– Оно не первое.

– Значит, легче уже стало.

– Стало только хуже.

– Значит, все еще впереди, – заключила она, и дверь за ней закрылась.

2

– Люди слишком много о себе мнят, поэтому не читают книги, а когда читают, и им что-то не нравится, они начинают ругать автора и говорить, что это мутотень и писатель просто мусор, – Лера протянула к коту руки, и он покорно прыгнул ей на руки, виляя из стороны в сторону пушистым, оборванным хвостом. – Бывает же такое, что книжка просто не подходит человеку?

Илья смотрел на нее, с презрением, постоянно так, что казалось, что он хотел вставить что-нибудь полностью противоречивое, но в то же время все прекрасно знали, да и он сам для себя, что ничего такого не скажет, максимум нервно выдохнет. Влад был не из таких.

– Не совсем, – с Лерой спорить не было смысла, даже не знаю, отчего – оттого, что у нее были сокрушительные аргументы или потому что она не слушала людей во время споров, – бывают книги, которые действительно написаны плохо, из тех, кого не понимают некоторые, выделяется если что Достоевский.

– Ну, это понятно, он русский.

– Не скажи так где-нибудь. То, что он русский, объясняет только то, что он писал большую часть о страданиях, но и я там тоже особо страданий не заметил.

Мы сидели на огромной высокой каменной плите, чудом забравшись на нее. До ближайшего спуска прыгать было метра три, и шансов сломать позвоночник было больше, чем желания куда-то слезать.

Зато там было красиво, открывался вид на лес, красивый закат, пахло бензином и несло копотью.

Илья долго сидел и смотрел вниз, на разбитую лестницу.

– Вот странно, мы находимся на территории крепости, а людей тут нет, ни людей, ни зомби.

– Ты думаешь, нет местности без людей и зараженных?

– Есть, но их тут обычно и искать не надо, а тут… слишком тихо.

– Может, мы умерли и попали в рай? – недолго думая, предположил Влад. Все косо на него посмотрели.

Когда-то от одного из своих друзей я услышала такую мысль, что перестроилась природа, поменялся стиль жизни, перейдя в фазу выживания, а человек так и не изменился. Он не стал умней. Этим объясняется тот факт, то высказывание, которое не выходит у меня из головы второй год: «человек больше не сможет желать чего-то кроме крови и убийств», и, наверное, наш непризнанный гений, китайский философ и второй директор школы, был несколько прав. А человек не изменился, стал даже хуже. Вместо того, чтобы бороться с проблемой так, как этого хочет природа, как это предполагает наша настоящая жизнь, он зачем-то усложняет все сопутствующими проблемами. Сказать, что в первую очередь стоило бы исключить существование самого человека и пустить все на самотек, будет слишком грубо, но я так и скажу. Возможно, болтание и барахтанье на грани полного исчезновения и принятие неосознанных действий, оголяющее всю безвыходность властей, к чему-нибудь и приведет. Это «чему-нибудь» волнует меня больше всего, слишком обширное понятие, а мне не нравятся неточности. Мне говорили, что я этим все усложняю, и что стоило бы довольствоваться ХОТЬ ЧЕМ-НИБУДЬ, к чему нас приведет судьба, но я не для этого готовлюсь убивать и идти каждый день на риск, чтобы потом есть из дырявых тарелок, жить в подземелье и радоваться тому, что высшие силы даровали мне эту прекрасную возможность жить.

И может быть, уместно было бы сказать то, что раз уж ты такая умная, то иди, садись на трон, но не сделаю я это во-первых из принципа, свято веря в то, что женщине во власти делать нечего, и такую ответственность я на себя брать не хочу, а во-вторых потому что истребительские способности и возможности оканчиваются на командование тех, кто молодой в этом деле и ему нужен опыт. Звания званиями, но так получается, что роста нет. Это рутина, тошнотворная мантра, у нас узкий кругозор и нет доступа к другим действиям, это делает нас монстрами страшнее тех, что мы убиваем. Сдается мне, что программисты, что истребители, просто ходят по кругу как привязанные козы, надеясь на светлое будущее, что когда-нибудь наступит тот день, и дым и копоть развеется над прекрасными просторами мировых широт, в то время как большие толстосумы, и важные люди УЖЕ живут неплохой жизнью, всерьез довольствуясь тем, что имеют. Они все решают, а мы просто дышать не сможем, если попытаемся пролезть дальше без разрешения. Люди стали деградировать еще сильнее. Химическое оружие было сделано для переворота, всемирного, а не для очистки ненужных фигур, не учитывая даже того, что остались только Россия и Китай. Все равно человек опустился еще ниже. Казалось бы… куда ниже?

– Ты слишком много времени посвящаешь раздумьям, – сказал Влад, – план по захвату мира вынашиваешь?

– Да тут уже нечего захватывать.

Он сидел на подоконнике окна, открывающегося прямо на лес и находящегося прямо над моей кроватью. Серое небо обесцвечивало его и без того блеклые волосы.

– Хочу подстричься коротко.

Он так посмотрел на меня, удивленно.

– Куда короче?

– Мешают.

– На лысо, что ли?

Я посмеялась.

– Что ты там читаешь? – я взяла у него книгу в черно-белой обложке. – Это про двадцатые? – повертела в руках.

– Да, а книга современная, автор все равно немного врет.

– Откуда ты знаешь?

– И читал про них подробно, от сохранившихся с тех времен людей.

– Мм, сладкие двадцатые: мода, эпатаж, деньги, и никакой учебы! Хотела бы я такой беззаботной жизни.

– Мне даже как-то дико. Сплошной идиотизм. Даже из этой книги это понятно.

– Как это проявляется?

– Люди забили на образование, предпочтя ему ходить по показам и сборищам модных недалеких личностей, зарабатывая таким образом деньги, причем, – он открыл вклейку с иллюстрациями одной женщины, сфотографированной в полный рост в открытом платье и с рисунками на теле.

– Ого.

Я прочитала фамилию.

– Русская что ли? А что такое… инст…

– Инстаграмм, если углубляться. Сборище таких уродов.

Женщина была действительно не особо привлекательной внешности: огромные, ярко накрашенные, будто красной краской губы, совсем маленькие глаза, перекрашенные в разные цвета облезлые волосы, большая, почти не закрытая грудь, выпирающие ягодицы, слишком явные, чтобы носить обтягивающую одежду. Некрасивая.

– Отвратительно.

– И я о том же. Есть еще те, кому хочется в двадцатые?

– Нет, их и не было.

Я закрыла книжку.

– Я иногда радуюсь, что то, что произошло, произошло.

– Глубокомысленно сказано.

– Я знаю, но… они же мертвы, правда?

– Твоя алчность и жажда крови показывает твою слабость. Почему ты не можешь быть выше этого?

– Потому что я сдалась. У меня нет другого пути.

– Есть, умереть честной, и с хорошими нервами.

– Я не для этого родилась, чтобы всю жизнь себя беречь.

– Справедливо. Тебе стоило бы избить меня.

– Зачем?

– За тем, что я не подхожу крепости по параметрам, я должен быть жестоким убийцей, а не сдавшимся и смирившимся пофигистом.

– Нет, я не буду тебя бить, пусть этим занимается кто-то другой, чтобы я потом могла разбить морду ему.

– За что? Тогда дадут и тебе. Не стоит, это замкнутый круг, мы попали в школу, где все должны быть равны, не сопротивляйся, все равно умрем.

– Ну да, лучше просто не светиться.

На следующий день у меня началась лихорадка, и меня отстранили от занятий на две недели. Время тянулось медленно, заниматься было настолько нечем, что я перечитала все книжки Влада про двадцатые, до конца убедившись, что мне не хотелось бы вернуть то время. Вечерами мне приходили, и читали лекции, хотя посещения больных были строго запрещены. Все сходилось к тому, что кто-то опять отходил плавно от темы, и мы или обсуждали людей (чем еще можно заниматься с друзьями), или говорили о хорошем, или о плохом. Оказывается, разговаривать на пустые темы, не так уж и трудно, это даже успокаивает. Сразу проявляется человеческая сущность, не нужно кем-то притворяться, все сразу становится ясным и простым. До горя.

В одну из ночей я долго не спала, сначала от резкого упадка сил мне стало плохо, потом стали всплывать давно забытые картинки из прошлого, а таких таблеток мне не давали, но все это ничто в сравнение с огромной жужжащей бабочкой, свалившейся мне на одеяло с потолка. Я была бы полностью уверена, что это галлюцинация, и мне было бы от этого легче, если бы не почувствовала вес насекомого на своих ногах.

В двенадцать часов дня я проснулась от выстрела, в дверях стоял Илья. Он подошел ко мне и снял одеяло с головы.

– Почему ты его не застрелила?

– У меня нет оружия.

– Ты выспалась?

– Да, – чувствовала я себя хорошо, бодрее, чем пару дней назад, хотя вчера мне казалось, что мое состояние ухудшится.

– Пойдем, нас зовут в зал айтишников.

– Зачем? Что им от нас надо?

– Они открыли случайную точку, и к ним вышел житель альтернативной реальности.

– Попахивает обманом, мягко говоря.

– Не знаю, он пока что сидит тихо.

Вокруг спокойно сидящего с котом на коленях человека с красивым ровным лицом столпилось несколько старших классов. Ученые и профессора о чем-то переговаривались за его спиной, поглядывая на приборы. Определить возраст человека было сложно, и гадать было бы тоже глупо, ему могло быть и восемнадцать, и четырнадцать тысяч лет. У него была ровная светлая кожа, не пыльная, не вампирская, а как у нормального здорового человека, живущего в чистой природе, при нормальной экологии и условиях, чистые кудрявые волосы нежно-голубого цвета, я такого еще не видела. По лицу было сложно определить, мужчина это или женщина, это сейчас пытались выяснить профессора. Дети стояли тихо, редко перешептываясь.

– Как так вышло, что они открыли случайную точку? – шепотом спросила я у Ильи.

– Решили поэкспериментировать.

– Интересно, как же так вышло?

– Ты знаешь, как они открывают порталы? Они вводят коды, выведенные какими-то сложными математическими расчетами, которые считает компьютер, и портал или открывается, или нет, тут они решили взять новые коды и ввести по-другому, вот, к чему это привело.

– А такое когда-нибудь было, что житель сам выходил из двери?

– Нет, не было, он вообще первый разумный.

– Серьезно?

– Да, но не первый, кто живет.

Седой мужчина с бородкой подошел к человеку и осторожно нагнулся.

– Инглиш? – спросил он.

Красивое существо подняло вопросительно голову, свода брови к переносице.

– Язык какой?

– Русский.

– Ясно.

Мужчина снова отошел. Все стояли, не шевелясь, в шоке.

– Это что?

– Не знаю.

– Он русский?

– Видимо.

Другой профессор снова подошел к человеку.

– Какой-нибудь еще язык?

– Китайский.

– Пройдемте в разговорную?

Вышли вооруженные люди и человека увели. Все начади медленно расходиться, обескураженными, не менее чем профессора.

Учебный день проходил, как должен был, но многих сняли с уроков, поэтому сегодня было включено свободное посещение.

– Интересно, что это значит?

– Они уже начинают догадываться, что мир цифровой, и само существо может оказаться компьютерным.

– В нашем мире?