И охотник вернулся с холмов

«Муниципальные власти заинтересованы в насыщении внутригородского рынка товарами за счет прилежащих к городу деревень». Бла-бла-бла.

«К началу XII века такое явление, как городской патриотизм, можно считать окончательно сформировавшимся. Горожанин, как бы беден он ни был, пользуется привилегией, оставаясь под защитой городских стен, тогда как жителями предместий нередко намеренно жертвуют».

Набросал общий текст. Налепил ошибок. Завтра сесть и поправить все. И ссылки, и сноски. На голубой свет монитора приползли с полки два пластиковых солдатика, пеший и конный – рыцари времен войны Алой и Белой розы. Почему-то встали рядом с клавиатурой. Рука сама потянулась за третьим.

«Четким символом противопоставления города деревне продолжает оставаться городская стена… “Град имеет форму круга, и сия удивления достойная форма есть знак его совершенства”, – пишет брат Бонвезино далла Рива в своем труде “О дивах града Медиоланского”».

Тихий стук в дверь.

– Да входи уж.

Длинный он. Пролез костлявым плечом вперед и смотрит на меня. Голова кажется маленькой, сам такой узкий, точно может просочиться в щель. Я тоже был таким три года назад? Нос сливой. Забавный. Почему-то и жалко его, и в то же время досадно, что пришел. Младший брат. Ничего не чувствую. Прыщи на щеках пополам с нелепыми волосками пробивающейся щетины. Глаза темные, как у Джоан. Вид побитый. К братьям полагается испытывать какие-то чувства. Может быть, я просто вообще на чувства не способен?

– Чем занимаешься?

– Пишу эссе.

– О чем?

– О городской стене.

– Получается?

– Ну да, вроде того. А ты чем занимаешься? Чего грустный?

Пожал плечами.

– Шпилил в Доту, но сагрил моба и меня слили[23 - «Шпилил в Доту, но сагрил моба и меня слили» – «Играл в Доту, но разозлил монстра и он меня убил».].

– Ха. А в реале?

– В реале все окей.

– Ну и забей. Заспавнишь перса[24 - «Заспавнишь перса» – «Воскресишь свой персонаж в игре» – труднопереводимый геймерский сленг.] и начнешь сначала. Лучше скажи, мы ужинать будем сегодня? Джоан вернулась?

Он осторожно опустил свой тощий зад на табуретку и заглянул мне в лицо.

– Почему ты за глаза всегда зовешь маму «Джоан» или «миссис Осборн»?

– Хм.

Я всегда называл ее «Джоан». Даже в те давно прошедшие времена, когда мы жили одной семьей в Эдинбурге: отец, Джоан, я и Лукас. Лукас был еще совсем малявка, но я хорошо его помню в то время. Особенно как он ныл по ночам. И как грыз печенье – у него все рубашки были обмазаны этим печеньем. И как запускал лапы в мое лего, крушил домики и калякал фломастером в моих книжках. В общем, ничего хорошего.

Когда Джоан забрала Лукаса и ушла жить к Майклу Осборну, отец стал звать ее «миссис Осборн». Так и говорил с горькой усмешкой: «Во сколько у тебя заканчиваются занятия завтра? Миссис Осборн приедет, хочет повидаться с тобой».

Именно тогда, в одну из тех наших встреч – мы виделись пару раз в месяц, – она впервые попросила меня называть ее «мама», а не «Джоан». Видимо, в тот момент ей это было важно.

– Я же все-таки твоя мать, – сказала она.

Мне не хотелось, чтобы она догадалась, как меня задевает их разрыв с отцом. Пусть думает, что мне все равно. Если бы я стал спорить, она бы сразу поняла. Но я упрямый шотландец, и в шесть, и в семь лет уже был таким. Сдохнуть, но не показать, как мне больно. Плевое дело. Сжать зубы и сказать наконец слово, которого никогда не говорил. «Мама».

И я начал, обращаясь к ней, называть ее так, как ей хотелось. Чтобы она знала, что мне все равно. Но про себя я никогда не звал ее так. Не думал никогда ничего вроде «я еду к маме».

– Не знаю, – проговорил я, глядя в темные, какие-то телячьи глаза Лукаса. – Я всегда ее так звал. Ты же тоже зовешь отца «Дуг». И я его так зову.

– Но я же не зову его «мистер Мак-Грегор».

– Это было бы смешно, знаешь ли. Ты и сам мистер Мак-Грегор.

– Ты все еще злишься на нее за то, что она ушла к Майки?

Я пожал плечами.

– Я люблю Майкла. И Джоан тоже люблю. Взрослых, конечно, не всегда легко понять, но я как-то это пережил. Ты же сам, я думаю, понимаешь.

– Ну да, – вздохнул он. – Только я тогда был совсем маленьким и ничего не помню.

– Они поделили нас с тобой. Отец мне потом рассказывал. Сели и поделили. Я был очень привязан к Дугу, а ты был совсем мелкий. Они решили, что мне будет лучше остаться в Эдинбурге, с отцом. Тем более что я уже начал ходить там в школу. А тебе уехать с матерью, потому что ты от нее не отходил ни на шаг. Ну и потому, что ты реально был маленький.

– Ну да, – кивнул он. – Я тоже сто раз слышал эту историю. Не очень-то это весело.

– Совсем не весело, – согласился я.

– А что отец? Знаешь, мне сейчас стало казаться… Я раньше никогда об этом не думал. Но ведь он так и не женился снова.

– Хм. Не женился. Но у него всегда было полно девушек. Да ты же знаешь. Уилма – помнишь, когда ты к нам приезжал три года назад, она жила у нас. И Дорин.

– Я помню Уилму, – кивнул он. – Я всегда думал, она у вас работала.

– Нет.

– Ни фига себе!

– Сейчас у него новая подружка, – сказал я. – Она итальянка.

– Ни фига себе!

– Лукас. – Я покачал головой. – Ты же взрослый малый уже. Ты считаешь, отец должен был стать монахом?

– Нет, не считаю. Просто я думал: «Вот как, бедный Дуг. Он так и не женился».

– А он оказался не такой уж и бедный, – хмыкнул я. – По-моему, ты должен радоваться.

– Наверное, я радуюсь. – Он пожал плечами. – Почему у тебя все руки в таких страшных синяках?

– После спарринга.

Я посмотрел на свои руки. Рукава свитера были закатаны, и действительно на руках полно черно-синих продолговатых синяков. Надо больше работать над техникой защиты.