Завтра

3

Я рассматривал белые больничные стены без особого интереса. Они всегда красят именно в этот цвет? Почему нельзя воспользоваться всеми цветами? Или взять ведро, смешать несколько тонов краски и облить стены этим получившимся сумасшедшим цветом. Нет, конечно, так нельзя! Я начал уже с ума сходить от ожидания. Моя младшая сестренка упала в обморок во время занятий. Родители привезли ее на обследование. Они были там все вместе. А я был здесь один.

От безделья я начал ходить по коридорам. Я поднялся наверх, потом влево, и еще раз влево. Честно говоря, не знаю, что мною двигало в этот момент. Все мои мысли были лишь о Патрис. Поднявшись на третий этаж, я увидел большой холл. В холле никого не было. Я взглянул на часы. Полдень. У персонала скорей всего пересмена, а у пациентов послеобеденный сон. Я увидел, что в коридоре всего пять палат. Я немного постоял и хотел вернуться, как вдруг услышал… пение. Я подходил к дверям, прислушиваясь. Наконец, дойдя до последней палаты я понял, что голос идет оттуда. Я приставил ухо к двери, чтобы расслышать слова, которые пела девушка. Ее голос был мягким, с переливами. Она пела песню о смерти. Я мысленно прикинул, что мы с ней находимся в разных возрастных категориях, и незаметно отошел от ее палаты.

Я быстро спустился на первый этаж, размышляя о поющей девушке. Мне показалось, что она была старше меня. Да, ее голос был нежным и в то же время взрослым, умудренным опытом жизни. Когда я спустился, мои родители уже были там. Без Патрис. Я увидел, как отец прижимает маму, а она плачет на его груди. Тревога сдавила мою грудь колесом. Я подошел к ним и небрежно спросил:

– Патрис еще обследуют?

При этих словах мама зарыдала еще громче, пряча лицо на груди отца. Отец посмотрел на меня серьезным взглядом. Я отвел глаза. Я как можно дольше пытался не смотреть на него. В голове царил хаос. Мои мысли метались со скоростью света. Но я чувствовал, что он продолжает смотреть на меня. И я сдался. Я заставил себя поднять глаза. По взгляду его глаз я понял, что наша жизнь уже не будет прежней. Я пытался держаться изо всех сил. Но не смог. Я просто больше не мог сдерживать своих слез. Отец отвел маму, чтобы она присела и немного успокоилась. Я стоял там, в холле, мимо меня сновали люди, доктора, пациенты. Мой отец шел ко мне, чтобы обнять меня. И когда его руки коснулись моих плеч, я понял все окончательно. Моя маленькая сестренка умирает. Тогда, в тот момент я стал старше. Старше, чем в свои шестнадцать лет, старше на целую жизнь.

4

Каждый день после учебы я иду в больницу. Я вхожу в здание комплекса. Немного сворачиваю, и оказываюсь перед детским отделением. Здесь висят шарики и стены здесь расписаны яркими красками. Перед тем как войти в палату мне проводят инструктаж. «Не плачь. Не грусти. Не жалей». Я киваю головой. Я запомнил это и с первого раза. Но таков здесь порядок. Мне выдают бахилы, халат и маску. Я подхожу к палате. Сердце стучит сильнее. Я еще не принял диагноз своей сестренки. Но я пытаюсь быть веселым и жизнерадостным.

Я захожу и вижу, что она сидит в кресле у окна и рисует, облокотившись руками на столик.

– Патрис!

Она оборачивается, и на ее лице улыбка. Она бежит ко мне, протягивая руки. Я обнимаю ее, зарывшись лицом в приятно пахнущие волосы. У нее в носу трубка. Она все время ее поправляет. Я смотрю на нее. Мы усаживаемся на кровать, и я рассказываю ей последние новости. Я знаю, что ей непросто. Ей всего восемь лет. И она здесь совсем одна остается по ночам. А утром, когда просыпается, она не слышит голоса родителей, зовущих ее на завтрак.

– Вчера вечером к нам поступила новенькая девочка, – теперь Патрис делится со мной новостями. – Она меньше меня, и все время плачет.

У меня сжимается сердце. Я понимаю, что я не могу выдать здесь при ней своих чувств. Но я пытаюсь справиться.

У нас с Патрис особая связь. Когда она родилась, мне было восемь, как ей сейчас. Я сам был еще ребенком. Но, когда мама открыла одеялко и я увидел эти синие глаза, смотрящие прямо на меня, я понял, что мое сердце принадлежит ей. Моей сестренке Патрис.

– Майк!

Патрис смотрит на меня глазами, полными боли.

– Я устала, – говорит она тихо.

Я укладываю ее в постель. Я сижу в палате, пока она не заснет. Выходя, я оборачиваюсь, и ухожу.

Я иду по улицам. Мои друзья звонили мне уже несколько раз. Но я не могу сейчас разговаривать с кем-либо. Я опустошен. После нескольких часов, проведенных в больнице я чувствую грусть. Я прихожу домой, переодеваюсь, делаю домашку и просто ложусь в постель. Я вымотан до самых кончиков пальцев. Каждый день я остаюсь хорошим братом для своей сестры. Но также и каждый день я остаюсь плохим другом для своих приятелей и непослушным сыном для своих родителей.

Когда мы узнали, что у Патрис рак, наша счастливая семейная идиллия в доме покатилась под откос. Моя мать так и не смогла мне простить за те две недели, которые я провел у Билла. Мы напивались в хлам и курили траву. Я должен был быть со своей семьей, разделяя боль и горе. А я бухал со своим другом днями напролет. Потом у Билла закончились деньги, и я вернулся домой. В помятой одежде, и в коматозном состоянии.

Как только я вошел, мама подлетела ко мне и залепила мою первую пощечину в жизни. Она била меня кулаками по груди, крича и спрашивая, где я был. Я упрямо молчал. Отец молча проводил меня взглядом, когда я шел в свою комнату. Он не разговаривал со мной еще несколько дней. Родители буквально ночевали в больнице. Разрываясь между работой и деловыми встречами, они приходили домой, вымотанные. Из дома ушло счастье. Не было никаких разговоров. Только сухое «доброе утро» и усталое «спокойной ночи». Я недолгое время не мог заставить себя пойти туда. Я придумывал себе отговорки. Я взял кучу заданий. Записался на несколько факультетов. Но лицо Патрис вставало у меня перед глазами. И исчезало, лишь когда я засыпал.

Я помню тот день, когда впервые вошел в ее палату. Она лежала там такая маленькая, худенькая, обвешанная приборами. Я просидел в ее палате до наступления ночи. В тот вечер я вернулся домой. Мама встретила меня в гостиной.

– Майк! Прости, что я тогда сорвалась.

Она обняла меня, и я почувствовал, как ее сердце быстро бьется. Я понимал, что она пытается загладить свою вину. Ее дочь лежала в больнице. А она не хотела терять меня, своего сына.

– Я люблю тебя!

Я обнял ее. Отец вошел в гостиную неслышно. Мы стояли там втроем, обнимая друг друга, как настоящая семья.

Дина

5

Я сижу в своей палате и напеваю песню. После того раза, мы с Джейком не виделись. Но я знаю, что у него все в порядке. Руби иногда рассказывает мне о каждом из моих соседей. Последние дни я не выхожу из палаты. Мне не хочется гулять по коридорам. Может быть, я выйду завтра? Завтра у меня первый день прогулки на этой неделе. Через пару минут до меня доходит, что я подумала об этом сама. Я мысленно произнесла слово: завтра. Я подошла к тумбочке, открыла ящик и достала дневник. За год он немного поистерся. Краешки стерлись, а сама обложка стала выцветать. Я открыла первую страницу. Пролистала до середины. Вот оно, нашла! Последний день, где я писала слово «завтра» датируется пятым апрелем. Полистала до конца, обращая внимание на дату. Сегодня двадцать четвертое ноября. Я положила дневник на место и задвинула ящик.

Немного посидев в тишине, я снова начала напевать песню, которую сочинила месяц назад.

«ты должен гореть, жизнью гореть,

горы сворачивать, сметать все с пути

любить полной грудью, ни о чем не жалеть.

идти к вершине своей яркой мечты

а я буду здесь, годы сжигать,

лежать на кровати, раком болеть,

пить таблетки, уколы принимать.

пока в палату не ворвется смерть»

Я замолчала. Мне послышались тихие шаги, удаляющиеся от моей палаты. Я спрыгнула с постели, и выглянула за дверь. В коридоре никого не было. Я осторожно прошлась по холлу, пользуясь тем, что Руби на пересмене. Подошла к лестнице и посмотрела вниз. По перилам скользнула рука. Сначала я увидела плечи, и голову больше ничего разглядеть не удалось. Я сказала самой себе, что я смелая. И начала спускаться вслед за незнакомцем. Я дошла до первого этажа и остановилась. Сюда мне нельзя спускаться. Мне вообще не положен покидать свой этаж. Если меня кто-нибудь увидит, Руби очень влетит за меня. Я поворачиваю назад, как вдруг вижу знакомые плечи в темной футболке и темноволосую копну волос. Это определенно был то парень, спускающийся с лестницы. Я разглядывала его с любопытством. Что он делал на моем этаже? И почему его глаза наполняются слезами? Затем я увидела его судя по всему отца, и все поняла. Я знаю, что означают его слезы. Я взглянула на часы, висящие на стене. Блин! Время принимать лекарства. Я бегом побежала обратно. До двух часов оставалось три минуты. Смогу ли я подняться на третий та за три минуты. Когда-то я очень хорошо бегала. И была лучшей в классе. Но с тех времен прошел год. И за этот год я позволила себе немножко облениться. Я поднимаюсь на свой этаж и стараюсь справиться с одышкой. Холл уже полон медсестрами. И после пересмены напоминает пчелиный улей. Я важно прохожу в холл. И также важно иду мимо стойки внутри, от беспокойства сжимается желудок. Но я продолжаю идти, как по подиуму.

– Дина!

Это голос Руби. По ее металлическим ноткам в голосе я понимаю, что сейчас меня ждет выговор.

– Да?

Я притворяюсь застигнутой врасплох. Но Руби слишком хорошо меня знает.

– Где ты была? – спрашивает она.

– Я ходила на второй этаж, – торопливо отвечаю я. Это полный бред. И мне очень стыдно, что я лгу Руби. Но я уже сказала это вслух, и отступать от своих слов не стоит.

– Ладно, – Руби бросает на меня тяжелый взгляд, и я понимаю, что я на волоске. – Иди в палату, Дина.

Я быстренько прошмыгиваю мимо нее, со жгучим желанием обернуться. Ведь если вдруг я обернусь, и Руби будет смотреть мне вслед, это значит, что она наблюдает за мной и я буду на особом месте провинившихся. Но я понимаю, что не стоит оборачиваться, и заходу в палату, закрывая за собой дверь.

Плюхаюсь на кровать, и достаю из комода дневник. Открываю лист, в котором писала в последний раз, а это было вчера. И замечаю, что на бумаге расплывается маленькое пятнышко крови, превращающееся в кровавое озеро. Я подношу руку к носу. Нос влажный и весь в крови. Я подбегаю к умывальнику, чтоб открыть воду. Запрокидываю голову и пытаюсь помыть лицо. Кровь все так же бежит, а стою и чувствую себя абсолютно беспомощно.

В дверь стучатся. Я кричу «Входите». Дверь открывается, и голова Джейка выглядывает в проеме. Видя мои страдания, он подходит ко мне и протягивает пачку салфеток. Я промокаю салфеткой влажное лицо, и осознаю, что кровотечение закончилось. Я еще раз вытираю лицо насухо.

– Как дела? – я спрашиваю более непринужденно.