Незапертая дверь

За окнами без передышки гудела Кольцевая, черная пыль была нестираемой, сразу после уборки ложилась густым плотным слоем.

К тому же публика в доме жила самая что ни на есть маргинальная.

– Как ты можешь здесь жить? – спросила однажды Катя.

Чемоданов пожал плечами:

– Нормально. Потому что я знаю, что это явление временное, и я обязан его пережить.

– Но ты же вполне нормально зарабатываешь, неужели не можешь…

Чемоданов ее перебил:

– Не могу. Я, Катя, коплю на дом. Дом моей мечты. Семейное гнездо. Участок у меня есть, остался от бабки с дедом. Участок прекрасный, лесной, пять берез и восемь сосен! – У Чемоданова загорелись глаза. Катя ни разу не видела его в таком радостном и счастливом возбуждении. – Ты даже не представляешь, какой это участок! А между березок полянка! Травка нежная, изумрудная. А под березами растут грибы! Подберезовики, сыроежки, а у забора колония маслят! В детстве, когда я туда приезжал, мы с дедом собирали грибы, и бабуля их жарила. Вот представь – пятнадцать минут прогулки на собственном участке, и на ужин картошка с грибами! – Вспомнив, Чемоданов причмокнул. – И земляника за домом, и ландыши! А у крыльца куст жасмина – огромный, с гору! А запахи, запахи! Просыпаешься ночью от стука дождя по крыше, окошко открыто, и запах жасмина. Ты представляешь?

Катя пожала плечами. За городом ей нравилось, но коротко, сутки, не больше. Пожарить шашлыки, пройтись по лесу, сходить на речку – и в город, в город, в цивилизацию! К душу, теплому туалету, на диван к телевизору. Нет, загородная жизнь явно не для нее.

Как-то в мае, в самой его замечательной середине, когда появилась новая, свежая, сочная травка, а на деревьях трепетали первые клейкие листочки и стояла лучшая погода на свете, когда нет жары, а есть тепло, и яркое солнце, и чуть заметный свежий ветерок, и все пахнет свежестью, новизной и надеждой, они поехали на старую чемодановскую дачу.

Дача располагалась в шестидесяти километрах от Кольцевой. Но был будний день, и после сорокового километра дорога опустела, они прибавили скорость и помчались вдоль маленьких деревушек с кособокими домиками, вдоль закрытых высокими стенами коттеджных поселков, вдоль зеленых густых лесов и бескрайних зеленых и желтых полей, и Катино сердце наполнялось свободой и радостью.

Чемоданов посмотрел на нее и улыбнулся.

– Хорошо ведь, правда?

– Хорошо, – согласилась она. – Не просто хорошо, а очень здорово!

Заехали в маленькое кафе у дороги, где пышногрудая официантка кокетливо, как старого друга, поприветствовала Чемоданова, при этом проигнорировав Катю.

Это было забавно.

Но еда в забегаловке была и вправду отличной. Бордовый, обжигающий борщ с мозговой косточкой, пышные, пахнувшие чесноком котлетки с нежным пюре, отличный кофе и свежие, еще теплые, сладкие булочки.

– Нина сама все делает. – Чемоданов кивнул на пышногрудую. – И повариха тут, и официантка, и хозяйка. Вкусно, правда? – с гордостью, словно Нина его жена, спросил Чемоданов.

– Еще как! – пробурчала Катя с набитым ртом. – Восхитительно! Но кажется, – улыбнулась она, – Нина тебя приревновала.

Чемоданов уставился на нее, как на музейную редкость:

– Чего? – спросил он. – В каком смысле?

Катя махнула рукой.

Нельзя сказать, что он был человеком без юмора. Но иногда Катя терялась – в какие-то вещи он не въезжал совершенно и шуток не понимал. Странный он все-таки.

Поселок был старым, и это бросалось в глаза – из-за разросшихся садов и лесных деревьев скромные домики почти не видны. В пятьдесят третьем чемодановскому деду, научному работнику, институт выделил участок. Вернее, не выделил – он сам выбрал участок, были у него какие-то привилегии.

Участок дед облюбовал у самого леса, на краю поселка, соседи с одной стороны, с другой – густой лес. Темный, малахитовый, хвойный, совсем сказочный.

За лесом речка – неширокая, но шустрая, с быстрым течением.

Берег песчаный, пологий, в далекие шестидесятые в речке водились и рыба, и раки. А лес был полон грибов.

И грибником, и рыбаком дед был знатным, рассказывал Чемоданов.

Бабушка за пределы участка почти не выходила, она сажала цветы. Но не тут-то было – в те годы правление дачного кооператива требовало полезные посадки – да-да, именно требовало! Были и нормативы – например, пять плодово-ягодных кустов, десять плодовых деревьев, несколько грядок с овощами и фруктами, а уж цветочки – дело личное, как говорится.

– Неужели такое и вправду было? – Кате не верилось.

– Было, – уверенно подтвердил Чемоданов. – Еще как было – по участкам ходили комиссии из активистов и пересчитывали посаженное.

Приходилось сажать. Отсюда и кусты малины, смородины, крыжовника, и яблони, и сливовые деревья.

Кстати, потом и бабка, и дед увлеклись сельским хозяйством и даже получали призы! И до сих пор не выродились чудесные малина и смородина, и замечательные антоновка и коричные, а уж в урожайный год, – Чемоданов блаженно прикрыл глаза, словно вспоминая запах и вкус душистых яблок, – в урожайный год ящиками увозили! Варили, парили, сушили, закатывали, да еще и всем раздавали! И посмотри – все живо и все плодоносит! А ведь после ухода стариков никто за ними не ухаживал.

По участку Чемоданов ходил с таким блаженным и умиротворенным лицом, какого Катя никогда у него и не видела.

Старая дачка, с остатками зеленой краски и резным, кружевным, когда-то белым, а теперь облезлым, балкончиком и задиристым петушком-флюгером на крыше, доживала последние дни. Чуть покосившаяся, наклоненная на левый бок, с мутными окнами, небольшой терраской и поколовшейся шиферной крышей, она, казалось, грустила. А сколько счастливых, радостных и шумных дней она видела, какая большая и дружная семья собиралась на этой терраске, где стояли самовар и толстые дачные чашки в красный горох – грубые, тяжелые, но любимые и уютные, в которых дымился густой темно-бордовый чаек, сдобренный ароматными травами – листьями смородины, иван-чая и душицы.

Дразня и зазывая, на большом блюде лежали свежеиспеченные бабушкины плюшки – с вареньем, тушеными яблоками и просто посыпанные сахарным песком. Кстати, последние, «пустые», как называла их бабушка, маленький Чемоданов любил больше всего. В простой керамической вазе стоял пышный букет только что срезанных флоксов, и их неповторимый аромат витал по всему дому.

После чая дед спал в гамаке, а бабуля уходила к цветам.

– И как здесь все помещались, – недоумевал Чемоданов, – уму непостижимо! Дед с бабушкой, я, бабушкина племянница старая дева Зиночка, смешная, пугливая и плаксивая, – дед над ней насмехался, а бабуля жалела. Еще дедов брат, мой двоюродный дед, но я считал его дядей – назвать его дедом язык не поворачивался! Красавец, пижон, страшный модник! А с какими дамочками он приезжал! Вся улица пялилась. Веселый был, заводной: коньяк, картишки, песни под гитару. Пел он здорово, а вот актер из него не получился. Я его обожал, а родня считала отщепенцем, аутсайдером и относилась к нему настороженно. Все Чемодановы – люди серьезные, у всех семьи, а тут на тебе: жуир, бонвиван и гуляка, и к тому же актер. – Чемоданов вздохнул. – Он как-то странно исчез, дедов брат, мой любимый дядька. Странно и неожиданно: был человек и нет… Другое время, другие люди…

Родители приезжали на выходные. В субботу утром Чемоданов вставал чуть свет и караулил их у забора.

Никакие уговоры и объяснения не помогали – да, он знал, что раньше обеда они не приедут: пока выспятся, то да се, как говорил дед, пока соберутся и пока доедут, – в общем, гуляй, Вадька, и отдыхай! Но Чемоданов разумных доводов не слушал – а вдруг приедут раньше, вдруг что-то изменится? Он очень скучал.

Но ничего не менялось, и, еле таща тяжеленные сумки, набитые с трудом добытым мясом, колбасой, сладостями и черешней для сына, усталые родители появлялись к обеду.

За обедом Чемоданов ел плохо, было не до еды.

Он был так счастлив, что болело где-то в груди, – вот они наконец-то все вместе: папа, мама, бабуля и дед, и любимый дядя, и даже глупая Зина. Все еще вместе, и все шутят, и смеются над влюбленной в красавца-дядьку Зиной – «старой дурой», как ворчал дед. Все здесь, на любимой терраске, с любовно накрытым столом. Бабуля, как всегда, постаралась – окрошка, котлеты с жареной картошечкой, кисель из собственных ягод и яблочный пирог.

Добравшись, мама тут же надевала цветастый, «дачный», с широкой юбкой колокольчиком, сарафан, и папа скидывал рубашку и брюки и облачался в дачные шорты и майку, между прочим, очень потрепанную. Родители… молодые, красивые и очень счастливые. Дед и бабуля, еще совсем не старые и не дряхлые, полные сил и планов. Дача, построенная для семьи и маленького Чемоданова, любимого внука, бабулины цветы, запах жасмина, сладкие, крепкие яблоки. И все они вместе. Вся семья. И никто не знает, что все это будет продолжаться совсем недолго… Слава богу, что не знают.

А вечером будут шашки, или шахматы, или лото – его любят бабуля и Зина, но он, Чемоданов, не очень. А назавтра, если не будет дождей – хорошо бы не было, – они пойдут в лес или на речку. Лучше б на речку, понырять и поплавать. Но и в лес тоже неплохо, дед знает лес, с ним интересно!

– У меня было очень счастливое детство, – грустно вздохнул Чемоданов и повторил: – Да, очень счастливое. Но до поры. Сначала пропал дедов брат. А потом погибли родители. Помнишь ленинаканскую авиакатастрофу в декабре восемьдесят восьмого? Мои были на этом «Иле», летели к папиному армейскому другу в отпуск, встречать Новый год. – И Чемоданов надолго замолчал. – После этого дед и бабушка сразу сдали, резко, за полгода превратились в настоящих немощных стариков. Первым ушел дед, а спустя два года бабуля. Вот такая история, Кать.

– Счастье всегда до поры, – ответила Катя. – Думаешь, у кого-то по-другому?

Чемоданов пожал плечами:

– Про других не знаю. Знаю про себя. Просто, когда ты привык к хорошему, трудно нырять в ледяную воду.

В тот день Катя поняла, что для Чемоданова эта старая милая дачка не просто сакральное место, а настоящее семейное гнездо.