О верности крыс. Роман в портретах

– Станет, как не стать, – усмехнулся Загри. – Кхади ему не меньше, чем нам, мешают. Пожалуй, что и больше.

Треной покачал головой, трогая витки проволоки на рукояти ножа.

– Не слишком рискованно? Если он решит не проводить переговоры, а избавиться и от нас заодно?

– Лорд тэрко не производит впечатления глупого человека, – мягко сказал Загри, снова растягивая губы в усмешке. – Старый, знакомый враг, даже если это враг сильный, лучше, чем десяток новых, неизвестных. Даже если они будут слабые.

Треной недовольно нахмурился:

– Вечно ты туману напустишь! Это к чему?

– К тому, – сказал Загри, сдвигая чернильный набор так, чтобы его край был точно параллелен краю стола, – к тому, что нас лорд тэрко знает. И знает давно. И знает, как с нами можно договориться. А если он переловит всех крупных рыб Эрлони, с мелочью не разберётся и за всю жизнь.

Шонек

2272 год, 5 день 5 луны Ппд

Глинянка, Эрлони

Город пах дождём и близкой зимой, и в воздухе тихо мерцала искристая предморозная свежесть. Лужи на улицах столицы подёрнулись ледком и глянцево поблёскивали в ожидании часа, когда утренний морозец сгинет, спугнутый солнцем, и сменится туманом. Одним из последних туманов в той череде, которая проходит над двумя островами осенью. Туманы ластятся к стенам, ставням, к опорам мостов, гладят брусчатку непрочными пальцами, путаются в ногах прохожих и наматываются на спицы каретных колёс. Заглядывают в карету, безо всякого уважения к герцогскому гербу с когтистой лапой на празднично-жёлтых занавесках и дверцах. Человек в карете поморщился, поднял воротник и спрятал руки в широкие рукава. Человеку не нравился туман, мелкими капельками оседающий на бровях и длинных усах, придавая усам непарадный обвислый вид. Человек считал туман мерзкой, никчёмной погодой. Туман отвечал ему взаимностью. Брезгливо выронил край занавески и позволил карете уйти вперёд, на крутой взгорок Ласточкиной улицы. Внизу, у канала, туман нашёл развлечение получше. Здесь были три человеческих детёныша с собакой и воробьём. Эти против такой погоды ничего не имели. Мёрзнуть им некогда, а в туманниц верить – интересно, а не страшно. Лохматый пёс лениво мотал ушами, порываясь ловить туманные ленты.

– А ты, Воробей? – спросил рыжий мальчишка, рядом с которым держался пёс.

– Я? – Воробей пожал острыми плечами. Встрёпанный птенец на его плече недовольно расправил крылья, удерживая равновесие.

– Хотел бы, наверное.

– А не страшно? – усомнился третий, илирец. – Голову задурят, заморочат, в реку утащат…

– Тю! – пренебрежительно свистнул Воробей. – Чего бояться! Ты что, плавать не умеешь?

– Я слышал, они могут из тумана целую улицу составить, как в садах Эиле, – не сдавался Нарк. – Идёшь, идёшь, и не заметишь, когда уже всё вокруг ненастоящее. А ещё говорят, что так можно и на тот свет зайти. Особенно, если мосты в тумане переходить. Будешь думать, что это – через Арн, а он – тот самый, смертный.

– Они красивые очень, – задумчиво сказал рыжий Шонек. – Я вчера, кажется, видел одну. Гибкая такая, как ивовая ветка, и волосы серебристо-зелёные, как листья у ивы. Как будто её тушью написали прямо в воздухе…

Мальчишки помолчали. Улица свернула, идя уже не вдоль канала, а через него, по узкому пешеходному мостику. Под мостом словно бы текла не вода, а туман, вьюном поднимаясь по опорам. Та сторона канала терялась из виду; будто сами доски мостового настила истончаются и светлеют, становясь туманом.

– Кудлаш, иди сюда! – звонко позвал Шонек и положил руку на голову пса, когда тот подбежал. Рыжий жадно смотрел на врастающий в туман мостик, стараясь впитать в себя, запомнить каждую линию, каждый столбик перил и каждую прожилку досок. Нарк рядом смотрел со сдержанным недоверием, тоже остановившись.

Воробей пренебрежительно хмыкнул и уверенно шагнул на мостик.

– А я бы хотел увидеть туманницу, – сказал он. – Просто, чтоб знать, что они правда есть.

– Как это, «чтоб знать»? – возмутился Шонек, шагая следом. – А что я говорю – тебе недостаточно? И Трепло их видел!

– Трепло много чего видел, – отмахнулся Воробей, накрывая свободной рукой своего пернатого тёзку. – То Слепого[20 - Слепой – эпитет Кеила, бога смерти] под видом пьяницы, то собак крылатых. На то он и Трепло.

– Был.

– Что? – переспросил Воробей, оборачиваясь.

– Был он, – повторил Нарк и тоже ступил на мостик.

– Ну уж! – сказал Воробей. – Душа-то не умирает, значит, где-то он и сейчас есть. Со Слепым, которого видел.

– Если туманницы есть, то и душа есть, – сказал Шонек куда-то в сторону.

– Душа… – проворчал Нарк.

Воробей обернулся опять.

– Ты что-то говоришь?

– Душа не у всех есть, – громче сказал Нарк, настороженно косясь вправо: там ему померещилось какое-то движение. – У нашада нет. Лорд говорит, у людей без маэто тоже души нет. И мы навсегда умираем. Целиком.

– Ты чокнутый, Нарк! – оскорбился Воробей.

– Да нет, всё правильно, – поддержал илирца Шонек. – Мне дед тоже говорил: душа вначале у всякого есть, но если не дают маэто, она улетучивается, потому что границ нет, ничего её не держит.

Воробей сердито оглянулся.

– Тебе легко всякое такое повторять! У тебя-то маэто есть!

– Нет, – покачал головой Шонек.

Воробей споткнулся от удивления и снова обернулся:

– Ты же при храме рос! И дед у тебя есть. Что ж он, тебе имянаречение не устроил?

Воробей сошёл с мостика и остановился, поджидая остальных.

– Он мне не совсем дед. Я подкидыш, – пояснил Шонек. – А подкидышам имянаречение не устраивают.

Он стал рядом с Воробьём и обернулся к Нарку.

– А у тебя?

Нарк зябко повёл плечами.

– А я… меня в рабство продали, пираты. А от унижений тьё умирает.

– Тьё? – не понял Воробей.

– Ну, душа.

– Так нечестно, – сказал Воробей, помолчав. – Не может быть, чтобы люди умирали навсегда и целиком. Это как-то… слишком…

– Жалко, что туманницу на мосту не видели, – сказал Шонек. – Я их нарисовать хочу. Идём, чего мы стали!